Иван Любенко - Тень Азраила Страница 4

Часом позже Ардашев с интересом слушал рассказ подъесаула о его стычках с местными племенами. Получалось, что в Персии шла настоящая война против русских. Почти год назад его сотня сопровождала партию топографов и попала в окружение. Курды залегли на господствующих высотах и стали вести прицельный огонь. Они превосходили казаков по численности в несколько раз. Летов принял решение спешиться и вступить в бой. В таких условиях прорываться не было никакого смысла. Это привело бы к неминуемой гибели людей. Дождавшись наступления темноты, подъесаул приказал подвязать копыта лошадей сухой травой и обмотать шашки любой попавшей под руку материей, чтобы ножны не стучали о стремена. Курить и разговаривать было запрещено. Предстояло пройти по узкому проходу над самым обрывом, но это был единственный путь к спасению. Даже те, кто срывался в пропасть, падая, не издавали ни звука. К утру лабинцы не только вышли из кольца, но и оказались в тылу противника. И когда первые лучи солнца начали золотить вершины окрестных гор, подъесаул повел сотню в атаку. Противник был изрублен. Пленных не брали. Две близлежащие деревни курдов были сожжены дотла. Не раз доводилось подъесаулу приходить на выручку братьям по оружию. Так, хорунжий Некрасов, прикрывавший отход казаков, был ранен в колено как раз в тот момент, когда собрался запрыгнуть на коня. Сумев доползти до ближайшего камня, он начал отстреливаться со своего нагана, но вновь получил ранение, теперь уже в руку. Шахсевены, увидев, что перед ними всего один человек, бросились окружать его. Хорунжий продолжал вести огонь и трижды успел перезарядить револьвер. Когда до офицера осталось менее пятидесяти шагов, один из кочевников обратился к нему по-русски, обещая в случае сдачи в плен сохранить храбрецу жизнь. В ответ Некрасов точным выстрелом сразил наповал еще одного врага. Обессиленный, с простреленными ногами и одной рукой, без патронов, он отбился от неприятелей лежа, одним кинжалом. Кочевники, увидев несущуюся казачью лаву, не успели добить хорунжего и бросились к своим коням. Героя удалось спасти. Летов же за проявленные в боях храбрость и находчивость получил Станислава и отпуск. И теперь он возвращался к месту службы, в Казвин.

За разговором время незаметно подобралось к полуночи, и собеседники отправились спать.

Утром золотистая дорожка восходящего солнца серебрила уже не только море, но и подбиралась к суше. В рассветном зареве показались серебристые макушки минаретов. Справа в зелени померанцевых деревьев прятались добротные дома из белого камня. Судя по всему, это была деловая часть города. Слева виднелось село Казьян с кромками отлогого, будто откусанного берега. В Персии Ардашев бывал и ранее, но добирался он туда с юга, со стороны Персидского залива, а не через Каспий.

«Цесаревич» стал на рейд и дал три коротких гудка. А потом, словно поразмыслив немного, добавил еще один – длинный. И тут же откуда-то издалека послышался тонкий, будто паровозный, свист. Показался лоцманский катер. Развернувшись, он повел за собой пассажирское судно. С палубы были хорошо видны подводные мели. «Цесаревич» входил в порт медленно, не торопясь. Переваливаясь с боку на бок, точно старая утка, он пришвартовался и бросил якорь.

У пристани в грязной мутной воде плавали арбузные корки и сломанные деревянные ящики, кляксами чернели нефтяные пятна.

И вот уже брошены сходни, и заскрипела под подошвами древняя, выжженная солнцем земля, страна Заратустры и Ахуразмы.

Перед пассажирами маячила неприветливая пограничная стража: жандарм и два сарбаза[23] с английскими винтовками за спиной.

Когда формальности с документами были закончены, Ардашев вместе с подъесаулом вышли во двор. За ними семенил араб с двумя чемоданами. На площади гудела разномастная толпа: хамалы[24] с тачками предлагали помощь, местные сурчи (извозчики) во весь голос, точно чайки на берегу, кричали одно и то же слово: «Дрожке! дрожке! дрожке!» Тут же расхваливали товар аджиль-фуруши – продавцы аджиля[25]. Их табахи (подносы) были полны орехов, фисташек, сушенного эзгиля[26] и семечек. Отовсюду слышалось: «Хош гельди![27] Хош амедид![28] Москови![29] Салям!»[30]. Продавцы фруктов предлагали розовые персики, ароматные груши, инжир, яблоки и тяжелые кисти спелого табризи[31]. «Аб-хордам! Аб-хордам!»[32] – надрывался тощий, как саксаул, подросток.

В пыли в лохмотьях, скрестив ноги, сидели лути[33] и на одной заунывной ноте, будто подражая зурне, просили милостыню. Внутри этого беснующегося, галдящего на разных языках и наречиях вавилонского столпотворения сквозь скопище людей продвигались ажаны. Завидев попрошаек, полицейские криками «боро-боро!»[34] поднимали их с земли и ударами бамбуковых палок отгоняли от лотков.

Откуда-то неподалеку послышался шум приближающегося мотора. Из-за одноэтажного домика пограничной стражи вырулил черный, как ворон, пятиместный «Форд Т» с откидным верхом. За ним тянулось облако пыли. Заглушив двигатель, автомедон снял шоферские очки и вышел из машины. Это был невысокий человек лет тридцати пяти с заметными бачками, аккуратными усиками и несколько уставшим желтоватым лицом с оттенком едва заметной грусти: дескать, послали – ну что тут поделаешь, – пришлось ехать.

– Ого! – удивился Летов. – Смотрите-ка! А вас, кажется, встречают!

Выбрасывая вперед трость, Клим Пантелеевич зашагал к автомобилю. Выдавив улыбку, водитель осведомился:

– Простите, сударь, а не вы ли будете господин Ардашев?

– Верно! – радостно проговорил статский советник. – С кем имею честь?

– Байков Митрофан Тимофеевич, коллежский регистратор, послан за вами.

– Вот и славно! – Клим Пантелеевич повернулся к муши[35], указывая ему на место для багажа.

Неожиданно Ардашев увидел того самого священнослужителя, которого накануне он заметил на палубе. Он и сейчас держал в одной руке самовар, а в другой – потертый чемодан. Перед ним стоял сурчи, а неподалеку – коляска. Извозчик, склонившись и не слезая с козел, задавал один и тот же вопрос: «Коджа мери, саиб?» – а батюшка, не понимая языка, растерянно смотрел по сторонам. И вот тут он и встретился взглядом с Ардашевым.

– Простите, сударь, – обратился он к статскому советнику, – не объясните, что этот человек от меня хочет?

– Он спрашивает вас, отче, куда вы собираетесь ехать.

– А! – кивнул богослов, и его лицо просияло. – Так знамо куда – в Тегеран!

– О! Тейран, Тейран! – закивал возница. – Бели-бели![36]

– Так ведь и я в Тегеран. Если хотите, поедемте вместе с нами, – предложил статский советник. – У нас как раз имеется свободное место. К тому же путешествие в фаэтоне будет долгим.

– Дня два, а то и три, – предположил Летов. – И еще неизвестно, сколько времени придется провести в чапарханэ – так у них называются почтовые станции.

– Вы очень любезны! – батюшка расцвел мимозой. – Не могу не воспользоваться вашим предложением. – Иерей Симеон, – отрекомендовался новый знакомец, – направлен в Тегеран решением Святейшего Синода. Буду заниматься постройкой нового храма.

Подойдя ближе, он осенил всех крестным знаменьем:

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

Байков с благодарностью трижды коснулся губами батюшкиной длани. Ардашев и Летов, склонив головы, ограничились простым прикосновением рук к ладони священника.

Подъесаул помог загрузить вещи и расположился сзади, рядом с отцом Симеоном. Ардашев занял место впереди. Шофер трижды крутнул ручку стартера, закрепил ее кожаным ремешком под правым крылом, сел за руль, и автомобиль понесся, оставляя позади пыльный известковый след. До Решта – первого города на пути – оставалось тридцать семь верст. Не прошло и четверти часа, как лопнула шина и водитель, подставив домкрат, принялся возиться с колесом.

Попутчикам ничего не оставалось, как коротать время под зеленым грабом, раскинувшим неподалеку свой густой шатер. В кронах дерева копошились дикие голуби, беспокоилась недовольная сорока и заливались многоголосьем канарейки.

Здесь, рядом с морем, растительность напоминала тропическую, сходную с той, которую можно наблюдать в Поти, Гаграх или Батуми. Чинары, каштаны, тутовые деревья, пальмы, заросли кизила и шиповника, дубовые рощи вперемежку с кустами мимозы производили на вояжеров исключительно благоприятное впечатление. Вокруг стояла такая сырость, какая бывает на Кавказе сразу после дождя. В речушках и оросительных каналах обитало множество черепах и беспечных лягушек, служивших кормом для несметного количества змей. Да и дикие животные чувствовали себя достаточно вольготно. Стоило, к примеру, батюшке углубиться в зеленые дебри, как от его благодушного настроения не осталась и следа: на опушке леса он наткнулся на стаю шакалов, рвавших тушу падшего дикого кабана. И свалившаяся с дерева на его голову фаланга тоже не добавила радости богослову. Иерей сник, словно известь, на которую брызнули воду. Заметив это, подъесаул, желая отвлечь попутчика от тоскливых мыслей, спросил: