Елена Хорватова - Сезон долгов Страница 40

– Веневская, идите вы... восвояси! – прохрипел начальник конвоя. – И подружку свою уголовную прихватите. Видеть ее больше не хочу! И не думайте, что я испугался ваших детских угроз. Можете сколько угодно чинить свои истерики и забастовки, ни черта из этого не выйдет! Но настроение своим тявканьем вы мне попортили. Вон!

– Эй, служивый, веди нас в барак! – окликнула Мура топтавшегося у крыльца караульного, когда они вышли из избы начальника в холодный воздух осенней ночи. – Не кукувать же здесь до утра!

Ася молчала и чувствовала, как у нее стучат зубы.

– Что молчишь? – спросила Мура. – Может быть, остаться с офицером хотела, сальцом полакомиться?

Ася попыталась ответить, но вместо слов у нее хлынули слезы.

На следующий день этап каторжанок дошел до какой-то небольшой реки, на берегу которой конвойные устроили привал и разрешили каторжанкам помыться. Вода была уже совсем холодной, плавать в ней не решился никто, но все равно, немного освежиться было очень приятно. Большинство уголовных, никого не стесняясь, разделись прямо у кромки воды и принялись плескаться.

Ася так не могла и зашла в кусты, где стала снимать с себя одежду. Неожиданно чья-то влажная ладонь закрыла ей рот. Она замычала, пытаясь вырваться.

– А ну, замолчи! Иначе пристрелю и объявлю, что при попытке к бегству... Тихо! Тихо, тихо...

Это был начальник конвоя. Повернув Асю лицом к себе, он повалил ее на землю, ломая ветки кустов, и стал сдирать с нее оставшуюся одежду и белье. Обломанные сучья больно впивались Асе в спину.

Скованная ужасом, она не могла пошевелиться и только с отвращением вдыхала запах табака, кожаной портупеи и мужского пота, которым обдавал ее навалившийся сверху офицер.

– Вот так, не хотела по-хорошему, значит, будет по-плохому, – говорил он, расстегивая брюки. – Все равно выйдет по-моему. С начальством не спорят, мадам. В дамах ты уже отходила, так что дамские капризы лучше бросить. Вот так.

От боли Ася застонала.

– Ну-ну, нечего тут из себя целочку строить, чай не барышня, знаешь, что у людей между ног устроено! Скажи спасибо, что хуже не наказал. А так-то тебе, поди, плохо? Одна приятность.

Ощущая горячие ритмические толчки, Ася чувствовала, как ее обдает мутная волна омерзения, туманящая разум. Закрыв глаза, она повторяла про себя: «Пусть все скорее кончится! Пусть скорее кончится! Да когда же это кончится? Господи, сделай так, чтобы я умерла!»

– Что с тобой? – спросила Мура, когда Ася с трудом доползла до колонны стоящихся каторжанок. – Настенька, что случилось?

Ася молчала, сжав искусанные в кровь губы. Мура поискала глазами начальника конвоя и по выражению его лица сама все поняла.

– Он изнасиловал тебя? Скотина вонючая! Подонок! Ну сейчас я ему устрою!

– Нет! – Ася схватила ринувшуюся было к начальнику Муру за рукав. – Нет, нет, не надо. Все равно, теперь ничего не поправишь. Я не хочу, чтобы все об этом знали...

Мура остановилась и сердито сжала губы, что-то обдумывая, потом тряхнула головой и медленно произнесла:

– Ну что ж, не хочешь, как хочешь, это твое право. Я бы предпочла устроить громкий скандал и опозорить мерзавца, но при этом неизбежно будут трепать и твое имя. В конце концов, и вправду, теперь уже ничего не поправишь. Лучше всего постараться забыть об этой гадости и жить дальше так, словно бы этого с тобой никогда не было.

– Жить дальше? Мне жить не хочется. Как ты не понимаешь? Я как растоптанная лягушка, вывалянная в грязи... Не хочу жить, не хочу, не могу так жить!

– Ну-ну, жить мы с тобой должны, назло всем! Ты сама мне такой урок преподала в Бутырке, – жестко сказала Мура и закричала караульному: – Эй, солдатик, подсади женщину на подводу, она на ногах не стоит! Ну и что, что уголовная? Она больна и не может сама идти.

Солдат передернул плечами, но ничего не возразил.

– И пусть этот ублюдок-офицер только попробует запретить тебе ехать на телеге, – прошептала Мура, подсаживая Асю.

Оказавшись в телеге, Ася уткнулась лицом в сено и залилась горькими бессильными слезами. Кто же, кто обрек ее на этот бесконечный каторжный путь и заставил так страдать?

Через несколько дней колонна каторжанок, уныло тащившаяся по Зерентуйской дороге, увидела в низине между высокими сопками деревянные постройки, окруженные каменной стеной. Женский каторжный этап дошел наконец до Мальцевской каторги.

Глава 6

К зиме Ася уже обжилась на каторге и привыкла ко всему, что здесь ее ожидало. Только о tomv что произошло с ней на этапе у реки, она никогда ни с кем больше не говорила и сама всеми силами пыталась забыть.

В тюрьме нравы были иные. Начальник Мальцевской женской каторги проживал здесь с семейством, побаивался своей жены и не только сам не позволял себе никаких вольностей с каторжанками, но и не поощрял их со стороны подчиненных.

Но в Мальцевке были свои проблемы – в уголовных камерах, где всем заправляли опытные преступницы, не первый раз попадавшие в тюрьму, нередко вспыхивали безобразные драки. Охране с огромным трудом удавалось растащить обезумевших женщин, готовых разорвать друг друга в клочья. Асе, не умевшей как следует драться, часто так сильно доставалось в общей потасовке, что потом приходилось несколько дней отлеживаться и неделю ходить в синяках и ссадинах.

Мура, у которой водились деньги, вполне приличные, если не сказать – большие по каторжным меркам (некий друг, имени которого она никогда не упоминала, присылал ей каждый месяц пятьдесят рублей, не считая небольших разовых сумм, поступавших от случая к случаю от ее многочисленных партийных товарищей), дала взятку начальнику тюрьмы и договорилась, чтобы Покотилову перевели из уголовной камеры к политическим. Это сразу же заметно улучшило Асино положение.

Уголовниц постоянно нагружали какой-то работой – они готовили еду и таскали воду на всю тюрьму, сучили пряжу, вязали варежки и носки, шили белье для мужских острогов, варили в мыловарне мыло, ремонтировали и убирали дом начальника.

Политические занимались только самообслуживанием – уборкой камер и раз в месяц стиркой собственного белья, поэтому у них оставалось достаточно времени для чтения и различных образовательных занятий, чрезвычайно популярных в тюремных условиях.

Почти каждая из политических заключенных привозила с собой книги и получала их в посылках из дома, так что на Мальцевской каторге вскоре собралась неплохая библиотека томов в восемьсот. Начальник тюрьмы всячески приветствовал интерес своих подопечных к чтению – это хорошо отвлекало от внутренних свар, а также различных байкотов и забастовок, причинявших начальству лишнюю головную боль. Заключенным даже разрешили выписать небольшой переплетный станок и освоить переплетное дело, чтобы содержать библиотеку в идеальном порядке, восстанавливая зачитанные и растрепанные книги.

В камерах политических было уютнее (насколько слово «уют» вообще может подходить к описанию каторжной тюрьмы) – вместо нар там стояли кровати, большая часть которых была застелена приличными, присланными каторжанкам из дома теплыми одеялами, на столах лежали клеенки веселых расцветок и какие-то домашние вещи – посуда, книги, зеркала, изящные чернильные приборы украшали убогую обстановку.

Но все равно каторжная тюрьма, даже ее лучшие камеры, отличалась каким-то унылым убожеством. Окна, заделанные толстыми железными решетками, почти упирались в окружавшую тюрьму каменную стену; в камерах всегда было сумрачно. А ближе к зиме, когда в Забайкалье начались сильные морозы, в тюрьме стало еще и страшно холодно – длинный одноэтажный барак, в котором находились общие камеры, был построен кое-как, из бросового материала; стены со щелями плохо защищали от холодного ветра; печи, топившиеся дважды в день со стороны коридора, держали тепло не дольше двух-трех часов. В морозные дни углы камер покрывались инеем. Приходилось постоянно греть самовар и с утра до ночи пить чай, чтобы хоть немного согреться...

При этом политические, устроившиеся чуть лучше, чем уголовницы, ревниво оберегали свой мирок от посягательств. Появлению Аси в их камере предшествовала серьезная дискуссия. Не все сокамерницы одобрили решение Веневской добиваться перевода одной из уголовниц в их камеру с налаженным бытом и более-менее однородным составом заключенных.

– Я полагаю, такие вопросы нужно ставить на общее голосование, а не решать их потихоньку за спиной товарищей, – говорила староста камеры Настя Биценко, приговоренная к бессрочной каторге за громкое политическое убийство – в 1905 году ей удалось застрелить в Саратове генерала Сахарова, спрятав револьвер в поднесенном генералу букете цветов. – Я лично не уверена, что надо тянуть в нашу среду уголовных преступниц. Это – чужие и чуждые нам люди!

(Саму себя Биценко давно привыкла считать не преступницей, а героиней, пострадавшей за великое дело).