Евгений Сухов - Княжий удел Страница 41

Не всегда Аллах милосерден к своим рабам, видно, каждому из них он воздает за меру содеянного.

И года не прошло с тех пор, как Гыяз-Эддин стал ханом Орды, а тяжкий недуг успел иссушить его сильное тело. Гыяз превращался в ветхого старика, кожа на его лице обвисла и потемнела, напоминая иссушенную в зной землю — была такой же безжизненной и серой. Уже не привлекал его гарем, и все чаще Гыяз проводил ночи в одиночестве. Во дворце перестал звучать его громкий смех, а по длинным коридорам ступала, наводя суеверный ужас на окружающих, тень некогда могущественного эмира. То, что для мурз уже давно стало очевидным, Гыязом не признавалось, и он с упорством одержимого пытался переломить недуг. Гыяз-Эддин по-прежнему призывал к себе любимого лекаря, следовал его советам и пил зловонный и мутный настой. Иногда ему и вправду становилось легче, и однажды ночью он пожелал, чтобы евнухи привели к нему в спальню любимую жену. Эмир продержал женщину до самого рассвета, но через день дряблое лицо покрылось гнойной коростой, и Гыяз слег совсем.

Мурзы, считавшие своего господина едва ли не наместником Аллаха на земле, не отходили от его ложа ни на миг. Эмир не оставил после себя наследников, и каждый из приближенных понимал, что со смертью господина решается и его собственная судьба. Гыяз имел немало врагов, однако могущество его было подобно прочной крепости, и вот сейчас это сооружение грозило рухнуть и похоронить под обломками своих творцов. Мурзам уже никогда не найти такого сильного покровителя, слишком высоко поднялся Гыяз-Эддин и выделялся среди других правителей, как огромная гора среди низких холмов с чахлыми кустарниками.

Только бы Гыяз-Эддин выжил!

Эмир почти покидал бренную землю, только иногда просыпался, усилием воли стряхивал с себя сон и, благодарно улыбнувшись дежурившим у постели мурзам, опять впадал в забытье.

У престола Аллаха растет дерево, на листьях которого начертаны имена смертных. Жизнь каждого из них заканчивается в тот миг, когда лист с его именем пожухнет и, лишенный питательных соков, сорвется с ветки.

Гыяз умер тихо, совсем незаметно для окружавших его мурз. Аллах забрал его исстрадавшуюся душу, оставив высохшее тело людям. Впервые на утренней молитве мулла не упомянул имени эмира: он больше не числился в живых. А немного позже в Сарайчик въехал Кичи-Мухаммед. Походило, что в Сарайчик он приехал навсегда: следом за ним двигались повозки со скарбом; горделиво поглядывая по сторонам, ехала стража и, уже в хвосте колонны, в окружении молчаливых евнухов, тащились арбы с наложницами и женами Кичи.

Кичи-Мухаммед помолился в одиночестве у могилы своего дяди. И трудно было понять, что вымаливает будущий хан Большой Орды: счастливого правления, которое Аллах уготовил только избранным, или благодарил Всевышнего за удачу, что Гыяз-Эддин умер, не оставив после себя наследника.

Наконец Кичи-Мухаммед встал и строго посмотрел на мурз, которые еще вчера были подданными эмира Гыяза.

— Я хочу услышать от вас объяснение, почему умер мой дядя? Он был еще молод и полон жизни!

Вперед вышел астролог и начал убеждать нового господина:

— Все на этой древней земле делается по воле звезд и ничего не случается без ведома Аллаха!

Лицо Кичи-Мухаммеда оставалось бесстрастным. Сухая кожа обтягивала острые скулы.

— Значит, ты говоришь, что все на этой земле предопределено Аллахом?.. Ты прав, старик, это мудрое замечание. Вот что я тебе отвечу: и Аллах, и звезды желают того, чтобы ты вместе с остальными мурзами отправился вслед за своим господином. Ты будешь удостоен чести умереть первым и укажешь остальным путь на небо!

— Прости, повелитель, но я только передаю волю звезд! — упал на колени старик.

Кичи-Мухаммед задумался. Он едва прибыл на эту землю, а его уже зовут повелителем. Это добрый знак!

— Хорошо, можешь жить! Остальные пусть умрут на рассвете. Это воля Аллаха… и моя воля, — совсем неожиданно заключил он, поставив себя рядом с Всевышним. — На рассвете я приду проститься с вами.

Всем было ясно, что отбирать жизнь для молодого повелителя так же просто, как и дарить ее.

— Я не вижу лекаря, который лечил моего дядю. Где он? Пусть его немедленно разыщут и приведут сюда!

Стража приволокла лекаря. Было видно, что почивший повелитель почитал своего лекаря не менее, чем знатных мурз. На нем был парчовый халат, туфли, шитые золотом, и сам он держался степенно, словно в своих тощих руках держал жизнь каждого из присутствующих.

— Ты звал меня, Мухаммед? — лекарь нарочно опустил слово «повелитель».

Он не пленник, поэтому не склонил головы перед племянником эмира и спокойно смотрел в его темные глаза. Еще неизвестно, быть ли этому выскочке эмиром. Разве Кичи-Мухаммед единственный наследник Гыяза? Нужно помнить и об Улу-Мухаммеде. Он ни за что не отдаст Сарайчик этому самоуверенному мальчишке, возомнившему себя пророком Аллаха на этой благословенной земле. Есть еще и мурзы прежнего повелителя, за каждым из которых стоит сильный род. Неужели он захочет сделаться врагом многих и разорвать Большую Орду в междоусобице?

Молчал и Кичи-Мухаммед, и лекарь невольно склонил голову, упершись взглядом в носки туфель. Сейчас перед ним уже был не мальчишка, гонявший по степи необъезженную лошадь и подсматривающий из-за кустов за наложницами своего дяди, купающимися в пруду. Это был преемник, достойный уважения, человек, который сознавал свою силу. Голова лекаря склонялась все ниже и ниже, еще миг — и взгляд Кичи-Мухаммеда заставит старика рухнуть на колени.

Кичи-Мухаммед выхватил из ножен саблю и отсек голову лекарю. Кровь брызнула на свежую могилу, а голова со стуком откатилась под ноги стоявшим мурзам. Она была совершенно лишена волос и напоминала камень, отполированный волнами.

Кичи-Мухаммед притронулся носком туфли к лысому черепу.

— Ты спас дядю от болезни, отправив его в могилу, я в благодарность за это дарю тебе место в раю. Уберите эту паршивую голову подальше от святого места, и пусть она не оскверняет своим зловонием могилу хана Большой Орды.

Кичи-Мухаммед сдержал обещание: на рассвете он пришел к мурзам. Если и известно будущему хану Большой Орды сострадание, то оно выразилось в пожелании легкой смерти своим врагам.

— Путь к Аллаху для вас будет коротким, — с улыбкой утешал он. — Мне бы тоже очень хотелось иметь рядом таких слуг, какими долгое время были вы для моего дяди. Но я очень сожалею, у собаки не может быть двух хозяев. И единственное доброе дело, какое я способен сотворить для вас, даровать вам легкую смерть. Я не опозорю ваши тела, никто из вас не лишится головы. Душить шелковым платком вас будет лучший палач в Орде. А сейчас прощайте, меня ждут дела, и благодарите меня в последней молитве за столь легкую для вас кончину.

Улу-Мухаммед скучал в Бахчисарае, разве можно привыкнуть к улусу, если совсем недавно управлял половиной мира. Большая Орда чахла, страдала от междоусобиц, слабела, и это уже чувствовали соседи. Черкесские племена за последний год дважды подходили к Сарайчику, становились под городом большим лагерем и, едва хан собирал свое войско, чтобы обрушиться на строптивого соседа, тотчас уходили в степь. Тюркские племена тоже немало досаждали Улу-Мухаммеду — врывались в ордынские земли с опустошающей силой и, разорив окраины, возвращались обратно. Новый хозяин Сарайчика мира не нарушал, однако все пристальнее присматривался к ближайшему соседу и цепко держал в своих руках часть Золотой Орды. За короткий срок он успел доказать, что умеет не только хорошо управлять лошадью и побеждать в поединках, но рожден для ханского правления.

Для своих нынешних соседей Улу-Мухаммед оставался неудачником, и поэтому эмиры охотнее искали союза с хозяином Сарайчика, чем с некогда могущественным ханом Золотой Орды. Для всех Улу-Мухаммед был как вызревший плод, порченный червями, лежать ему под стволом дерева и гнить до тех пор, пока не сопреет совсем. И тогда его земля — жирный и лакомый кусок — будет проглочена более удачливым соседом.

Улу-Мухаммед не отвечал на назойливые набеги еще и потому, что хотел сохранить силу для главного удара. Так весной копит силу зерно, брошенное в землю, чтобы с теплом прорасти всепобеждающим ростком, пробить землю и прорваться навстречу свету.

Ох, рано же вы забыли Улу-Мухаммеда, он и с тысячью всадников будет неукротим. Еще не выродились на степных просторах джигиты, что сочтут за честь постоять за обиду хана. Ему даже не придется искать союзников — московский князь Василий Васильевич его должник и поможет отобрать земли, которые принадлежат хану по праву.

И Улу-Мухаммед терпеливо дожидался того дня (пренебрегая нанесенными обидами, не замечая снисходительных взглядов послов из Сарайчика и Самарканда), когда можно будет заявить о себе как о великом хане Большой Орды. Его слава задиристого и великого воина не умерла, она чуть потускнела, как, бывает, от времени меркнет блеск монеты, но стоит потереть ее песком, и она снова начинает сиять.