Месье Террор, мадам Гильотина - Мария Шенбрунн-Амор Страница 41

В Тюильри законодатели, как всегда, торжественно встречали делегации из секций и провинций, безропотно вотировали поданные якобинцами декреты, зачитывали поздравления, с жаром обсуждали процедуральные и церемониальные тонкости. Было ясно: о том, что происходило сейчас, правительство страны узнает последним.

ДО ВЕЧЕРА АЛЕКСАНДР ходил, устремив глаза вперед, не замечая, что шевелит губами и говорит сам с собой, налетая на прохожих и не слыша ругательств. Потом изнемог от равнодушия Парижа, пошел домой: будь что будет. По дороге внезапно сообразил, что и дядю из-за него могли арестовать! В квартиру ворвался, задыхаясь от тревоги.

Василий Евсеевич полулежал в креслах и еле слышно стонал. Увидев племянника, слабо пошевелился:

– Это ты, Сашка? Наконец-то! Где тебя целый день носило?! Небось, голоден как волк, а?

Александр вытер взопревший лоб. Впервые за этот день вспомнил о еде и впрямь почувствовал, как до боли свело живот.

– Так я и думал, – заботливо проворчал Василий Евсеевич. – Я тоже проголодался. Давай, Санёк, посмотри на кухне, что там удастся сварганить на скорую руку. Жанетка сегодня, как назло, куда-то запропастилась. А я аж улиток жрать готов. Не до жиру, быть бы живу.

Не объявляя об этом во всеуслышание, Василий Евсеевич принес Великий пост в жертву сложным обстоятельствам и ел все подряд. Александр скинул плащ.

– Василь Евсеич, сегодняшняя ночь определит будущее Франции!

Дядюшка склонил к плечу ослабевшую от истощения голову, взглянул на племянника поверх очков:

– Так это ты из-за Франции так воодушевился? Далась тебе эта чертова Франция! О родном дяде лучше бы беспокоился.

В упреках Василия Евсеевича было зерно истины: пока Александр разил газетными призывами террор, старик маялся. Вот и сейчас сидел, нахохлившийся от обиды.

Наконец смилостивился:

– Давай разберись на кухне, не все же мне одному делать. Растопи печь, петуха общипай, в горшок – и на огонь. Не хуже Жанетки справимся. Одно название – кок-о-вен, а на деле-то – просто вареный петух.

НОЧЬЮ ИЗ РАСПАХНУТОГО окна в спальню текла волнующая весенняя сырость, сладкая вонь оттаявшего конского навоза, гнилостный запах Сены, слышалось цоканье редких теперь лошадей и громыханье каретных колес по булыжнику мостовой. Этой ночью Дантон и Демулен поднимут народ на свою защиту. С замиранием сердца Александр ждал набата, гула далекой людской толпы, запаха пылающих факелов, мотива марсельезы. Но ночной покой нарушали одни патрули. Под утро не выдержал, провалился в сон.

ПРОСНУЛСЯ ВОРОНИН ОТ чириканья воробьев и пересвиста щеглов, когда уже вовсю светило солнце. На кухне плеснул в таз холодной воды, снял рубаху, намылил лицо, шею, подмышки, ополоснулся из кувшина. Стукнула дверь – вернулся Василий Евсеевич с неизменной кипой газет.

– Какие новости? – Александр нашарил полотенце, растерся до красноты.

– Крайне огорчительные. Плакали наши лессе-пассе. Все хлопоты и затраты коту под хвост. – Тряхнул газетой: – Последнюю нашу надежу, Дантона, арестовали.

Александр выронил полотенце, а дядя горестно уставился на холодный очаг:

– И Жанетка, вертихвостка, опять опаздывает. Хорошо, что ты наконец глаза продрал. Яишенку бы сварганил, а? А то ведь голод не тетка.

Александр спешно нырнул в рубаху, схватил редингот в охапку и, не внимая возмущенным окрикам некормленого Василия Евсеевича, сломя голову помчался в Конвент.

ЗДАНИЕ ОЦЕПИЛИ СОЛДАТЫ Национальной гвардии, внутрь пускали только по билетам, однако пара экю знакомому сержанту позволила Александру оказаться среди избранных.

И впрямь, даже рабский Конвент взбрыкнул: депутаты Лежандр и Тальен требовали вызвать арестованных «снисходительных» и выслушать их, амфитеатр дрожал от свистков, воплей и топота.

Александр потерял голову. Вспрыгнул на скамью, потрясая кулаками, во всю мощь легких заорал:

– Долой диктаторов! Долой тиранов!

Несколько голосов поддержали его призыв, многие тоже вскочили, публика затопала ногами. В зале было жарко, душно, не хватало воздуха, резко трезвонил колокольчик председателя. На трибуне появился похожий на механическую куклу человечек в двойных очках с бесстрастным личиком цвета рыбьего брюха. Нервно потирая пальцы и дергая шеей, он заявил, что требование выслушать арестованных является опасностью для Отечества, оно – покушение на свободу. Его размеренный скрипучий голос словно высосал из зала воздух. Депутаты и публика покорно смирились с попранием всех прав народных избранников. Робеспьер только выглядел куклой, а был-то кукловодом.

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО начался судебный процесс. Все прилегающие к Дворцу правосудия улицы, площадь Шатле и набережную заполнил народ, многие громко требовали освобождения Дантона. Но сочувствующих внутрь не пустили. Напрасно львиный рык бывшего «доверенного народа» потрясал зал трибунала, напрасно Демулен сравнивал себя с «санкюлотом Иисусом». Напрасно собравшиеся снаружи заступались за арестованных. Прекрасный и холодный, как ангел смерти, триумвир Сен-Жюст поднялся на подиум и прочитал постановление Конвента, лишающее обвиняемых слова, поскольку они «оскорбили национальное правосудие». Присяжным был отдан недвусмысленный приказ. Подсудимых немедленно вытолкали в заднюю дверь, ведущую в Консьержери.

Воронин опять до сумерек шатался по улицам, быстрыми, размашистыми шагами мерил бульвары Парижа. Сапоги промокли насквозь, в их двойных отворотах плескалась вода, с крыш и балконов капало на волосы, на плечи, за воротник. Влажный мартовский ветер налетал пахнущими свежей землей оплеухами. По небу мчались облака, солнечный свет и тень сменяли друг друга как отчаяние и надежда.

Во дворе застал Люсиль Демулен и Габриэль. Обе даже не обернулись на него. Люсиль ловила руки Габриэль и твердила:

– Мне нужны деньги. Тысячу экю, Габриэль!

Мадемуазель Бланшар руки отбирала и отступала:

– Они всем нужны.

– Ты же сама предупредила Камиля. Ты же хотела его спасти!

Габриэль топнула ногой:

– Нет! Я не хотела вас спасать! Не хотела! Это вы виноваты во всем, что случилось с нами в последние годы. Это из-за вас Франсуаза в тюрьме. Когда я умоляла вас помочь, вы пальцем ради нее не пошевелили!

– Почему же ты все-таки предостерегла его?

– Только потому, что лучше «снисходительные», чем комитетчики, вот и все. Пошли слухи о чистках в тюрьмах, я пыталась вызволить Франсуазу. – Она сглотнула и посмотрела куда-то в сторону: – Я просила Жака-Луи Давида помочь ей, но он отказал. А вы и тут ничего не смогли.

Люсиль словно не слышала ее, все твердила:

– Еще не поздно вызволить Камиля. И тогда он спасет всех остальных. Мы поднимем в тюрьме восстание.

– Какое восстание? Как?!

– Генерал Артур Диллон тоже в Консьержери, он берется устроить мятеж среди заключенных. Камиль когда-то спас его от эшафота. Но нам необходимы деньги – подкупить тюремщиков, внести оружие, нанять толпу у ворот тюрьмы.

Габриэль покачала головой:

– Нет у меня никаких денег,