Сандра Лессманн - Королевский судья Страница 44

— Но вы не ошиблись. Вы врач милостью Божьей и чуете, выживет человек или нет. Я твердо убежден — ваше решение не было легкомысленным и в следующий раз вы опять поступите правильно.

Иеремия налил немного вина и предложил своему гостю кружку.

— Спасибо, — сказал О'Мурчу, — это лучше, чем китайское пойло, которое вы так любите. Но нет плохих вещей, у каждого свои пристрастия. — Он сменил тему: — Как вы думаете, сколько еще будет продолжаться война с голландцами?

В конце февраля затяжной конфликт с соперниками по торговле перерос в открытое столкновение. Работы по подготовке флота были почти завершены.

— Не знаю, — озабоченно сказал Иеремия. — Голландцам легче найти деньги, необходимые для ведения морской войны. Боюсь, это надолго.

Патер О'Мурчу залпом выпил содержимое кружки, поставил ее на стол и сложил руки.

— Должен признаться, я пришел сюда не только беспокоясь о состоянии вашего духа и не столько к брату по ордену, сколько к врачу. У одной из моих подопечных тяжелая лихорадка. Я опасаюсь... но лучше, если вы составите свое собственное мнение.

— Понимаю. Ей очень плохо?

О'Мурчу серьезно кивнул.

— Тогда я иду с вами.

Иеремия взял лекарства, которые могли понадобиться, и вышел из дома вместе с ирландским патером, дав знать об этом Алену. Вечная толкучка у Ладгейта ненадолго задержала путников. Они пошли по Флит-стрит, в конце которой им пришлось пройти еще через одни городские ворота — Темпл-Бар на западной границе Лондона. Затем они шли по Уич-стрит и элегантной Друри-лейн, слева от которой простирались поля, давшие название приходу Сент-Джайлс-ин-де-Филдс. Это были бедные кварталы с полуразвалившимися неухоженными домами, где люди жили в страшной тесноте, и узкими кривыми улочками, куда проникали редкие лучи солнца.

На немощеных улицах путники тут же по щиколотку провалились в топь и нечистоты, где в поисках пищи рылись хрюкающие свиньи. Их визг мешался с лаем бесчисленных бродячих собак и выкриками уличных торговцев, расхваливавших свои товары. Здесь все покрывала копоть, еще более густая, чем в других районах города, так как под землей топили печи угольщики, красильщики, соле- и мыловары и клоки едкого дыма вырывались из дымоходов.

Перед покосившимся от ветра домом, внешнюю стену которого укрепляли несколько балок, О'Мурчу остановился и постучал в грубо сколоченную дверь. Ее открыла невидимая рука. Войдя, Иеремия увидел маленькую девочку, чье худенькое личико наполовину скрывал грязный льняной чепец. Она посмотрела на пришедших большими серьезными глазами, но не произнесла ни слова.

— Я привел друга. Он осмотрит твою маму, Мэри, — объяснил ирландский священник.

Девочка провела их в единственную комнату, где жила вся семья. Иеремия насчитал пятерых детей, двух мужчин и старуху. В камине горел скудный огонь, не дававший ни света, ни тепла. Гнилые дырявые стены нисколько не препятствовали проникавшему отовсюду холоду. Оконные проемы были завешены прозрачными от долгого употребления платками.

Иеремия прошел за ирландским священником в темный угол комнаты, откуда доносился отвратительный запах. На простой кровати с мешком соломы вместо матраца на куче грязных одеял лежала больная.

— Все началось с головной боли, головокружения и тошноты, — начал рассказывать О'Мурчу. — Ее выворачивало наизнанку и несло. Потом подскочила температура.

Иеремия лишь кивнул и склонился над больной, непроизвольно задержав дыхание. Она стонала и металась на кровати — видимо, испытывала сильную боль. Между потрескавшимися приоткрытыми губами виднелся покрытый темным налетом язык. Уголки губ и ноздри почернели от слизи и высохшей крови.

Хотя Иеремия лечил множество больных, ему пришлось заставить себя откинуть одеяло. Подозрение, подтверждавшееся с каждой минутой, было слишком страшно. В бреду женщина почти стянула с себя желтоватую линялую льняную рубашку, так что обнажилась верхняя часть влажного от пота туловища. На бледной коже ярко краснели пустулы, похожие на ожоги, и виднелись черно-фиолетовые кровоподтеки, как будто несчастную избили.

Иеремия взял ее руку, прощупал слабый нерегулярный пульс, затем приподнял руку, чтобы лучше рассмотреть опухоль под мышкой величиной с куриное яйцо. Иеремия почувствовал, как холод сковывает его члены и проникает внутрь.

— Мои опасения подтверждаются? — нетерпеливо спросил О'Мурчу замершего Иеремию.

Тот на секунду закрыл глаза, как будто пытаясь прогнать кошмарный сон.

— Да, — мрачно ответил он, — никакого сомнения. Это чума.

Хотя О'Мурчу и предполагал нечто подобное, он непроизвольно вздрогнул. Чума, самая страшная из всех болезней, бич Божий!..

— Вы еще можете что-нибудь для нее сделать? — спросил он, и голос его вдруг стал хриплым и низким.

— Нет, против чумы нет никаких лекарств.

О'Мурчу повернулся к семье, в оцепенении стоявшей сзади, чтобы сообщить им известие, подобное смертному приговору. Иеремия, оставшийся у постели, услышал горький плач и несколько раз перекрестился. О'Мурчу пытался успокоить людей, но потребовалось немало времени, прежде чем громкие рыдания перешли в глухой плач.

— Это первый случай в Сент-Джайлсе? — спросил Иеремия, прикидывая, в какой мере уже могла распространиться зараза.

— Насколько мне известно, да, — ответил ирландец. — Но в декабре два случая чумы, кажется, были в Лонг-Эйкре, то есть недалеко отсюда.

— Тогда нам только остается надеяться, что их больше не будет.

— Но вы опасаетесь этого, не так ли?

— Последняя эпидемия чумы свирепствовала в Лондоне в 1636 году. Опыт показывает, что она повторяется примерно каждые двадцать — тридцать лет. А, как вам известно, два года назад чума появилась в Голландии, до этого — в Италии и на Левантийском побережье.

О'Мурчу в ужасе перекрестился:

— Что мы можем сделать?

— Ничего, Педрейг, ничего, только молиться, — сказал Иеремия, покорно смиряясь перед судьбой.

Ирландский священник остался с больной, чтобы причастить ее. Иеремия простился с ним и направился домой. Вернувшись на Патерностер-роу, он ни с кем не говорил. Как следует помывшись, он удалился в свою комнату и в мрачном настроении погрузился в медицинские книги.

Глава тридцатая

На Филиппа и Иакова вечером в цирюльне появился Мэлори и, задыхаясь, спросил доктора Фоконе.

— Лорд послал меня. Он просит вас немедленно прийти в здание Королевского суда на Флит-стрит. Умер лорд верховный судья Хайд!

Иеремия немедля пошел с Мэлори. Ожидавшая коляска быстро доставила их на Флит-стрит, где у каждого судьи были свои комнаты. Сэр Орландо ожидал их в кабинете сэра Роберта Хайда.

— Спасибо, что вы быстро приехали! — с облегчением воскликнул он. — Дело совершенно выходит из-под контроля.

Иеремия спокойно посмотрел на него в надежде, что хотя бы доля его благоразумия перейдет взволнованному судье.

— Где он?

— Камердинер положил его на кровать в соседней комнате.

Сэр Орландо указал на открытую дверь, разделявшую комнаты, в дверном проеме виднелась кровать с балдахином. Темно-красные занавеси были задернуты. Подле на табурете неподвижно сидел молодой человек с бледным лицом — вероятно, камердинер.

Иеремия поднял полог и начал осматривать тело лорда верховного судьи. Не обнаружив ни наружных ран, ни явных признаков отравления, он еще раз тщательно осмотрел покойного и выпрямился, на лице его были заметны признаки неудовлетворенности.

— Трудно сказать. Я бы не исключал естественных причин. При каких обстоятельствах он умер?

Трелоней обратился к молодому человеку, который в явном замешательстве ерзал на табуретке.

— Пауэлл, расскажи доктору Фоконе то, что говорил мне.

Камердинер несколько раз перевел взгляд с одного на другого и начал говорить. Голос его звучал подавленно.

— Лорд целый день находился в суде. После ужина он удалился в кабинет, намереваясь ознакомиться с еще несколькими делами, но дверь оставил открытой, чтобы иметь возможность позвать меня, когда я ему понадоблюсь. Через некоторое время я услышал глухой стон и тяжелый удар. Я тут же поспешил к нему. Он лежал на полу без сознания. Так как один я не мог его поднять, то позвал на помощь камердинера судьи Трелонея. Вместе мы перенесли его на кровать. Мэлори сообщил своему хозяину, и тот послал за врачом. Но сэр Роберт умер до того, как пришел доктор.

— Он жаловался на боли перед тем, как удалился в кабинет? — спросил Иеремия.

— Сэр Роберт попросил меня принести ему вина. При этом он сказал, что у него болит голова, шумит в ушах и немеют руки.

— Сколько времени прошло с того момента, как он это сказал, до того, как упал?

— Немного. Я только-только принес ему вино.

— Может быть, вино было отравлено? — вмешался сэр Орландо.