Елена Хорватова - Заговор дилетантов Страница 45

Ну что ж, теперь от меня уже ничего не зависело. Можно было глубоко вздохнуть и предаться ожиданию. Хотя пассивное ожидание, как я уже не раз замечала, — самая неприятная тактика для деятельного человека.

Пару дней я посвятила отдыху и неспешным прогулкам по городу, любуясь картинами берлинской осени. Все-таки было бы жаль побывать в столице европейской державы и не увидеть в ней почти ничего, кроме фонтана с Нептуном да наглой физиономии агента германской разведки в собственном гостиничном номере.

В прогулках меня, почти не таясь, сопровождал рыжеволосый молодой человек с красной и блестящей, как медная кастрюлька, физиономией и торчащими, как ручки у кастрюльки, ушами.

«Кастрюлька» постоянно мельтешила у меня за спиной, но после предупреждения Николая Петровича о возможной дружественной слежке, я почти не обращала на рыжего парня внимания. Лицо у него было простое, что называется крестьянское, и он сильно смахивал на моего соотечественника (хотя абсолютной уверенности в том, что он, прежде чем стать агентом наблюдения, крестьянствовал где-нибудь в Рязанской или Калужской губернии, а не в Вестфалии или Баварии, у меня не было). Рыжий вполне мог оказаться и агентом Штайнера-Люденсдорфа, но какое это теперь имело значение?

В Берлине стояла осень. Все чаще желтые листья падали на газоны, еще покрытые безупречно зеленой травой, и старички-служители, не смевшие заступить на газон, чтобы не нарушить порядок, нанизывали этот дополнительный мусор на длинную палку с острым концом, а потом снимали листик с острия, прятали в специальный мешок и уносили куда-то подальше.

Не знаю, где в Берлине принято уничтожать палую листву, во всяком случае, никаких куч прелых листьев, дымящихся на газонах, видно не было, а аккуратные парковые сторожа в душе, вероятно, сильно гневались, что деревья имеют такую неопрятную привычку — сбрасывать листья по осени.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

«GDU». — Чувство ностальгии. — Гимназист с Патриарших прудов. — Мы выиграли этот тур! — Поцелуй в Ледовом дворце. — Так хочется в Москву… — Прощальная прогулка в Веддинг. — Черное авто. — Господин Штайнер-Люденсдорф собственной персоной. — Такой поворот сюжета — просто дурной вкус. — Перечница из ресторана.

Единственное, что скрасило мое сильно затянувшееся ожидание, была новая международная телеграмма, прибывшая в мой отель из Москвы:

«VERNULSIA V MOSKVU DELO SDELANO PODROBNOSTI PRI VSTRECHE GDU MIHAEL».

Немного поломав голову над загадочным gdu, я решила, что это, вероятно, должно означать — жду, и пришла в прекрасное расположение духа. Мысль о том, что тебя ждут дома, да еще с новостями, хоть кому поднимет настроение.

Честно говоря, столица Германии, знакомство с которой было для меня отравлено шпионской суетой, стала надоедать. Захотелось домой, на Арбат, где, наверное, уже легли снега и наши родные московские извозчики катают седоков в санях, скрипя полозьями по зимней колее, а в моем кабинете уютно горит камин, бросая оранжевые отсветы на бюст Александра-Освободителя, скоро Филипповский пост, а потом Рождество, Святки и новый, 1912 год — бесконечная череда зимних праздников, веселых и бесшабашных…

Какое хорошее время в Москве наступает, а я тут, в чужом городе, занимаюсь тем, что пресекаю деятельность германских шпионов! Господи, может быть, это все — сон или аз и наутро я очнусь в собственной спальне, под теплым стеганым одеялом, и никаких других важных дел, кроме поездки к моанке для примерки новых праздничных нарядов, у меня не будет?

Но увы, очнуться мне все как-то не удавалось, меня окружали все те же берлинские пейтр и заботили все те же шпионские страсти. Да и вернувшись в Москву, я не смогу беззаботно предаться подготовке к праздникам, пока не узнаю — кто убийца, отправивший в мир иной господина Крюднера и адвоката…

Однако, вспоминая заснеженную Москву, я почувствовала нечто вроде ностальгии и вдруг подумала — а почему бы мне не наведаться в этот хваленый Eispalast, о котором мне рассказал на балу у княгини Доннерсмарк Николай Петрович? Сегодня, кажется, не понедельник, кронпринца я не спугну, а катаясь на коньках по искусственному льду, можно легко вообразить, что я на родном московском катке где-нибудь на Патриарших прудах…

Помнится, гимназисткой я очень увлекалась катанием на коньках и ухитрялась выделывать на льду немыслимые пируэты. Светило яркое зимнее солнце, играя в начищенной яме военного духового оркестра, ветер обжигал щеки холодом, и казалось странным, что музыканты с красными замерзшими лицами не примерзают губами к этим металлическим инструментам. Я иногда прикрывала лицо меховой муфточкой, чтобы немного его отогреть… И тот мальчик из Поливановской гимназии (как же его звали? Андрей? Алексей? Антон? — не помню… у него были стальные коньки «Галифакс», считавшиеся высшим шиком), так вот, тот мальчик в коньках «Галифакс» ухитрился под защитой рамочки поцеловать меня, когда мы направились в павильон выпить горячего чаю…

Кажется, скоро у меня начнется тяжелейшая ностальгия. Буду как чеховские патриоты бесконечно повторять: «В Москву! В Москву!» и выть на луну… Все, решено, еду на каток! Это скрасит мое тягучее ожидание.

Увы, в немецком Ледовом дворце ничто не напоминало московский каток на Патриарших, вот разве что духовой оркестр, наяривавший вальсы Штрауса. Все остальное было здесь в высшей степени респектабельно и скучно — и уныло крутившиеся по кругу конькобежцы (строго по часовой стрелке, ведь во всем должен быть порядок!), и предупредительные служители с приклеенными улыбками, и пирожные с аккуратными шапочками взбитых сливок, которые подают в кафе, огороженном высоким барьером…

Я все же взяла коньки, и служитель в красной форменной куртке с бранденбурами проводил меня на лед, белый как застывшая сметана. Сделав пару кругов под сводами Eispalast, я поняла, что мне еще сильнее хочется на Патриаршие пруды, просто как никогда в жизни.

На третьем круге кто-то, подъехав ко мне со стороны, подхватил меня под руку. От неожиданности мое сердце ёкнуло, но знакомый голос Легонтова не дал мне слишком уж сильно испугаться.

— Рад видеть вас в добром здравии, сударыня! Вы прекрасно держитесь на коньках.

— Александр Матвеевич! Друг мой, вы потеряли осторожность, ведь за мной присматривают, — я кивнула на «кастрюльку» с ушами, торчавшую над барьером и с интересом нас рассматривавшую. — И что вы здесь делаете? Неужели встреча с нашими друзьями-покровителями до сих пор еще не состоялась?

— Не волнуйтесь, состоялась. И бумаги, надо полагать, следуют в Петербург и скоро попадут в надлежащие руки. А по поводу присмотра, — Легонтов дружески подмигнул «кастрюльке», — не волнуйтесь, это — свои. Да, собственно, нам вообще уже пора перестать волноваться по какому бы то ни было поводу — этот тур с вами, Елена Сергеевна, выиграли. И можем с победой, так сказать, со щитом возвращаться домой в Москву. Поздравляю вас, моя милая, смелая, прекрасная Елена!

Слова Александра Матвеевича привели меня в восторг, близкий к эйфории — мы выиграли, выиграли! мы победили! — и я как-то неосознанно кинулась к нему с поцелуями…

Очнулась я через пру сеекунд, когда мы с Легонтовым уже стояли, обнявшись, посреди катка и под взглядами изумленной публики вовсю целовались.

«Боже милостивый! — мелькнуло у меня в мозгу. — Что я себе позволяю? Я, приличная замужняя женщина! Кошмар. Я потеряла голову… Никакой восторг не может меня оправдать!»

После этого неутешительного вывода я попыталась резко вырваться из объятий Легонтова и отпрянуть от него подальше, причем вышло это у меня весьма неловко, а ведь мы оба были на коньках, и равновесие потерять оказалось не сложнее, чем голову…

Вскоре мы с Александром Матвеевичем уже барахтались на льду, пытаясь помочь друг другу подняться, хохоча во все горло и вызывая при этом смех и игривые комментарии окружающих. Нет, все-таки и в этом катке есть нечто от Патриарших и вообще довольно демократичное место.

— Ну что ж, Александр Матвеевич, теперь скорее домой, — зачастила я, делая вид будто ничего не случилось (а что мне, собственно, еще оставалось?). — И слава богу! Мне уже так хочется в Москву!

— Боюсь, моя дорогая мадам, что там нас ждут еще кое-какие приключения и неприятные сюрпризы, — вздохнул Легонтов, грустно улыбаясь.

Но кое-какие неприятные сюрпризы ожидали меня и в Берлине.

Вечером я снова отправилась на прогулку по городу, ощущая легкий рецидив того же ликования, что подвигло меня на неосмотрительные поступки на катке. Все трудности остались позади, документы Крюднера дипломатической почтой следуют в Петербург, и бояться теперь, собственно, совершенно нечего.

Да, честно говоря, ведь и прежде меня никто в Берлине так и не посмел тронуть всерьез — видимо, высокое начальство лейтенанта фон Люденсдорфа не сочло его подозрения обоснованными и дало санкции подвергать российскую подданную (к тому же имеющую связи в посольстве) каким-либо депрессиям. Обыск, учиненный фон Люденсдорфом в отеле, не в счет — это явно была инициатива самого Люденсдорфа, причем весьма бездарно и глупо проявленная.