Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век Страница 48

– Хорхе, я ведь подписал вчера этот закон насчет введения летом энергосберегающего времени?

– Да, пресиденте, вы сделали это вечером, как раз перед тем, как отправиться слегка отдохнуть.

– Хорхе, немедленно найди этот закон и порви на сто кусков!

Джефри замолкает, я, улыбаясь, думаю о том, что корабль придет, потом уйдет, увозя нас с Элистером, а этот мир останется – мир, где правит человек, меняющий настроение по пять раз в час, и всегда искренне; человек, для которого политика – между капризом и комедией; человек, который завоевывает без счета женщин, но и мужчин – искренними извинениями и просьбами о помощи. А еще он завоевывает города речами, в которых голос его переходит от шепота уговоров до крика страсти. Иногда он говорит по-английски, в провинции его никто не понимает, но все равно часами слушают.

А я даже не всегда смогу узнавать, у себя в Малайе, как у него тут дела.

Бинондо, левее Эскольты… только сейчас я понимаю, что китайцы здесь – это очень серьезно. Множество кварталов, знакомые запахи, газеты с иероглифами на улицах, такие же вывески.

– Нас примут в китайской торговой палате, мадам, – сообщает мне Джефри. – В ней несколько сотен членов.

Что ж, в палате – тоже неплохо. Не будет никаких мрачных штаб-квартир на задворках старых кварталов. Скучное филиппинское коммерческое здание в три этажа, с неизбежными испанскими решетками на окнах. Маленькая обшарпанная комната, вентилятор, веселый человечек в круглых очках. Джефри ждет у дверей, человечек указывает ему на стул рядом с нами, и я хорошо понимаю, что теперь это другой Джефри – это, на короткое время, не мой менеджер.

– Джефри передал вам, я надеюсь, насчет моих друзей в Пенанге, – начинаю я после приветствий.

– Да! – радостно говорит человечек – Онгпин, так его зовут? Бывшее китайское имя, постепенно становящееся филиппинским. – Да. Как там Джимми Леонг?

– Он умер, – бесстрастно отвечаю я, вспоминая это странное, почти женское лицо и неуклюжие движения, и еще – страх, свой страх перед человеком по имени Джимми Леонг. – В октябре. Очень долго болел. И когда я уезжала, ситуация в Пенанге была сложной. Пока что делами управляет некто Чинь. Семья Леонгов, возможно, еще не решила, что же будет дальше.

– Решит, – предполагает мой собеседник и детски жмурится. – Пол Леонг, например?

– Нет, он уезжает в Англию, – чуть улыбаюсь я.

Проверка закончена. Два китайца еле заметно переглядываются и – если такое можно сказать о китайцах – расслабляются. То, что я им сказала, знают очень немногие. Не всякому известно, кто на самом деле возглавляет пенангскую ветвь партии Гоминьдан, кто стоит за его спиной, кто готовится, по различным причинам, оставить страну.

– Господин Онгпин, – нарушаю я молчание после приличной паузы. – Я вижу, вы уже поняли – я никогда не буду делать что-либо, способное нанести ущерб Китаю. Или людям, связанным с ним.

Я чуть скашиваю глаза в сторону Джефри, хотя могла бы этого не делать.

– Китай страдает, госпожа де Соза, – грустно замечает Онгпин. – Над ним нависла новая опасность.

– Я знаю, – тихо говорю я. – И здесь, в этой стране, меня интересуют совсем другие люди. Японцы. Хотя, чтобы разобраться в некоей истории, мне нужно узнать про одного китайца по фамилии Ли. Где его найти, например.

И я быстро перечисляю приметы адмирала Идэ, упоминаю, что он приехал в страну недавно. Так же как и то, что я два раза видела его на скамьях Сан-Августина.

– В Маниле более ста тысяч китайцев, и большинство – католики, – вскользь замечает Онгпин. – Но из недавно приехавших – это уже проще.

Я ожидала, что он расстанется со мной, но вместо этого я получаю в руки бюллетень той самой торговой палаты (чтобы избежать пустых разговоров с Джефри), а Онгпин выходит из комнаты, небольшим животом вперед.

Отсутствует он довольно долго, Джефри это никак не беспокоит. А потом Онгпин возвращается.

– Такого китайца не существует, – спокойно сообщает он мне.

Это умеют только китайцы с их нелюбовью к откровенности – найти наиболее экономный способ высказать мне все, что требовалось. Он ведь не сказал: «Мы не можем такого найти». Нет, они его очень даже нашли, причем со внушающей уважение скоростью. И, между прочим, не стали от меня скрывать как эту скорость, так и тот факт, что торговая палата – то самое место, где сидят люди, способные найти любого китайца Манилы минут за пятнадцать. И не только его.

Я никогда раньше не видела Верта в вечернем костюме. И когда увидела – в этот раз, поздним вечером в «Манила-отеле», – я застыла без движения. Он же создан для фрака, вот его настоящий облик – вскинутая голова в скрепе жесткого сияюще-белого воротничка, идеальный пробор, профиль, на который в данный момент засматриваются из всех кресел. Один, в толпе, которая не поглощает его, – напротив, он в ней как грустный принц Эдвард, ныне ставший королем. Я бы подошла сзади и спела ему эти строки:

Я надеваю цилиндр,

Завязываю свой белый галстук,

Стряхиваю пыль с фалд,

Застегиваю рубашку,

Вставляю запонки,

Полирую ногти,

Я иду, моя дорогая,

Чтобы вдохнуть эту атмосферу…

Но я не могу подойти, потому что у меня в отеле концерт, концерт Манильского симфонического сообщества и студентов-солистов, здесь должны были прозвучать отрывки из Масканьи, из «Кавалерии рустиканы» – оперы про Лолу, и еще из «Джоконды». И уже отзвучали, а сейчас со сцены с белым роялем звенят четыре юных голоса.

Что они делают – ведь нет на свете грустнее этого Addio из «Богемы», когда одна пара влюбленных ругается, а другая прощается – как ей кажется, навсегда. А эти дети с невинно сияющими глазами просто не знают, что такое настоящая грусть, они и Addio превратят в песенку для карнавала.

И Верт, наверное, тихо смеется сейчас в своем кресле, над ними, мной или собой.

Хороший отель – это когда мальчик в белом трогает тебя за рукав только в ту секунду, когда отзвучит музыка. И по его лицу видно, что происходит что-то срочное.

– Ваш… водитель, мадам де Соза, – выговаривает мальчик и старается не смеяться.

Я оборачиваюсь – Хуана пытаются вывести из высоких, состоящих из стеклянных ячеек дверей, водителям и особенно кучерам сюда нельзя, а он… я никогда его таким не видела, он ловит мой взгляд и делает руками какие-то судорожные движения. И я понимаю, что это, наконец, происходит.

Я делаю четыре шага вперед и без боязни кладу руку на плечо Верта. Он поднимает голову, его строгое лицо меняется – наверное, я неудачно скрываю свой страх и неуверенность, плохо выгляжу.

– Мне может понадобиться помощь, – тихо говорю я.

И мы несемся в калесе – ночные мальчики с сигаретами свистят от восторга, увидев на сиденье человека во фраке, – мимо поля Уоллеса туда, где Тафт-авеню и здание почты, и чуть правее.

В Дилао, японский квартал.

Он вообще-то вполне филиппинский, такие же домики среди деревьев, и если не принюхиваться к выветрившимся к ночи японским запахам из кухонь…

– Вон там, – показывает мне кнутом Хуан. – Все как вы сказали. Вышел из того самого места. Взял калесу. Не первую подъехавшую, а вторую. Осторожный. А вторая как раз была наша. Кучер отвез его сюда. Вернулся, сказал мне. Домик во втором ряду. Тот.

Ведь ничего отсюда не увижу, поняла я. Он выйдет когда-нибудь из того домика, хотя мне придется ждать здесь, возможно, долго. Но не до утра, он ведь уже приезжал сюда однажды (а может, чаще) и ушел до полуночи – Хуан мне об этом рассказывал.

Итак, он выйдет, окажется на улице, где дежурят, неподалеку от нас, три калесы, на тротуаре горбятся какие-то тени – люди здесь спят. И тогда я просто ничего не успею сделать.

Верт, кажется, думал о том же и медленно поворачивал голову то вправо, то влево.

– Это же музыкальный колледж, – тихо сказал он, наконец. – Нам нужен второй этаж. Да?

У входа в колледж за столом дремал охранник. Дать ему пять… да хоть десять песо, подумала я. Дама в блузке с бантом и красавец во фраке – понятно, для чего они хотят пробраться ночью в пустующее помещение: за острыми ощущениями, скажем так. Таких могут и пустить. Зато охранник легко опознает нас потом, и это плохо.

– Нет-нет, – услышала я шепот у себя над ухом.

Белая грудь Верта исчезла – я никогда еще не видела фрака с поднятым воротником и застегнутого на все пуговицы. Темным силуэтом он вел меня куда-то в переулки, туда, где не было фонарей, где под ногами наверняка валяются банановые шкурки, и это еще самое приятное, что можно вообразить. Да он же знает этот колледж, поняла я – а откуда? Но Верт уже подходил к его заднему входу, к одному окну первого этажа, другому – и в итоге нашел что требовалось.

Толкала оконную раму внутрь я, с удовольствием стоя на его подставленных руках. Потом, в позе, лишенной всякого достоинства, забралась на подоконник. И даже сделала вид, что подтягиваю Верта наверх.