Дмитрий Дивеевский - Дровосек Страница 49

«Простит ли мне Господь тот страшный грех? Страшный грех, который сам себе не прощу никогда. Боже мой, как же слаба человеческая душа. Как незаметно она отдается требованию плоти, в какую бездну она может завести человека!»

В ночь на Воскресение Христово Илларион молился, стоя на коленях на разостланном кожушке, обратившись лицом к киевским храмам. Душа его наполнялась радостью оттого, что снова повторяется Божественное чудо, дающее надежду всем людям, и тлела боль оттого, что сам он не сумел достойно пронести возложенные на него тяготы монашества.

«Боже, милостив буди мне грешному», – в последний раз прозвучало в его голове, когда до откоса долетел праздничный перезвон Софийского собора.

Глава 12

1985 год. «Вирус»

Геннадий Воронник позвонил в Вену Роджеру Виллису после нескольких недель мучительных раздумий. Надо было разрешать финансовую проблему. Он залез в долг, сам не заметив как. Долг не очень большой, но требовавший усилий, чтобы от него отделаться. Всего лишь четыре тысячи марок ФРГ недоставало в его кассе корреспондента АПН, когда он наконец-то свел баланс перед отпуском. Четыре тысячи марок – две месячных зарплаты. Вложить их можно было за полгода, особенно не напрягая бюджет семьи. Откуда он появился, этот долг? Просто тот образ жизни, который вел Воронник, никак не умещался в его скромную зарплату и грошовые представительские расходы. Купить дорогой букет цветов жене знакомого, пригласить кого-то в приличный ресторан, носить достойный джентльменский набор – дорогие часы, запонки и галстук, заказывать доставку продуктов на дом – вот ты уже и в долгах. Потому что совковые зарплаты предполагают экономию на всем. А он, Геннадий Воронник, не привык напрягать себя унизительной скупердяйской жизнью – покупкой продуктов в «Лиддле», где, кроме советских дипломатов, отовариваются только негры и турки, беготней по распродажам и смущенным ковырянием в кошельке при расплате в ресторане. Он был журналистом-международником и старался держаться наравне со своими западными коллегами. Ему была приятна легкость в общении с ними, которая обеспечивается только туго набитым кошельком, непринужденное обращение с деньгами – этот флер респектабельности, который непременно образуется вокруг людей подобного стиля жизни.

Поэтому, когда он столкнулся с проблемой возвращения долга, первое, что ему пришло в голову, была мысль о необходимости окунуться в унылое полунищее прозябание, удушения любых, самых простеньких потребностей, морального самоедства.

Соображение о контакте с ЦРУ вкралось в его сознание как-то незаметно и безобидно. Геннадий знал, что Виллис является разведчиком. Они познакомились пару лет назад во время приема. Воронник проверил его по учетам Центра, и Центр, сообщив, что Виллис является установленным сотрудником ЦРУ, рекомендовал ему разработкой американца не заниматься и перевести контакт на официальную основу. То же самое, видимо, рекомендовали Виллису его шефы из Ленгли. После этого они иногда случайно пересекались на пресс-конференциях и других мероприятиях в журналистском корпусе, но плотно не общались. Затем американца перевели в Вену, но, будто чувствуя, что не все еще отыграно, он дал Вороннику на прощание свои новые телефоны. Роджер был очень симпатичным и доброжелательным парнем, и Геннадий решил, что с ним можно договориться о частичном сотрудничестве. Ведь о предательстве тех, кого он знал, не могло быть даже и речи. По линии своего управления Воронник вел двух нелегалов. В этих людей были вложены гигантские деньги, нелегалы занимали важные позиции в ФРГ. Предать их – означало стать Иудой в глазах всего своего народа. Но ведь были и секреты поменьше. Например, много ли стоит ведомственная принадлежность сотрудников посольства – кто из них дипломат, а кто и не очень? Да те, кому надо, это и так хорошо знают. Но на продаже такой информации можно кое-что подзаработать и восстановить финансовый статус-кво. Есть и другие вещи невеликой важности. Вот их, пожалуй, и можно сбыть жадным до всякого дерьма цэйрушникам.

Виллис откликнулся сразу и через несколько дней примчался в Бонн из Австрии. Они встретились неподалеку от Кельна, в маленьком немецком городке, тихом и игрушечно красивом. Выходя на встречу, Воронник утратил то благостное представление о задуманном деле, которым успокаивал себя поначалу. Сейчас реалии обнажились, и он понимал, что совершает предательство. Все существо его разрывала борьба мотивов. Ему было по-настоящему плохо. Голос разума говорил, что он делает непоправимую ошибку, которой нет оправдания. Он и сам до конца не понимал, что толкает его к такому шагу. Ведь нет никакой угрозы его существованию и даже благополучию. Что такое эти несчастные тысячи с точки зрения всей жизни? Пыль, недостойная упоминания. Другие люди лишаются больших состояний, но при этом не теряют себя. «Что со мной происходит?» – думал Геннадий и осознавал, что находится во власти какой-то силы, овладевшей им и влекущей его в неизвестном направлении, не считаясь с тем, что в нем творится.

Виллис уловил настроение Геннадия и повел себя тонко. Он выслушал советского разведчика, участливо поставил уточняющие вопросы и не стал чертить никаких рамок дальнейшего сотрудничества. Американец просто сказал, что четыре тысячи марок – это не вопрос, но их можно только заработать, а не получить даром. О том, что именно Геннадий должен для этого сделать, он скажет ему на следующей встрече.

В общем, не случилось того, чего Воронник больше всего боялся: никто не стал вытягивать из него секретов. К нему отнеслись с пониманием и обещали помочь. Проработав в разведке пятнадцать лет, Воронник, конечно, знал, что на этом дело не закончится. Но ему очень хотелось верить в то, что он найдет какой-то третий путь, который позволит сохранить лицо. И он согласился на очередную встречу, имея в виду продажу американцам не того, о чем они попросят, а того, что он сам решит продать.

На следующую встречу вместе с Виллисом пришел сотрудник боннской резидентуры ЦРУ Ник Кулиш. Разговор состоялся в лесной гостинице неподалеку от Бонна. Геннадий в течение трех часов сдавал все, что он знает. Информация исходила из него каким-то неконтролируемым, вольным потоком, и два американца, сидевшие напротив с двумя включенными портативными магнитофонами, все это время боялись прервать его.

«Что со мной, – думал он, слушая собственный голос, – я ли это?» Воронником владело чувство отчаянной безнадежности и одновременно – легкости. «Пропади все пропадом, – звучало в его голове, – будь, что будет».

Он легко выдал святое святых – данные на нелегалов, с которыми поддерживал связь. Воронник не знал этих людей, они были для него инкогнито. Зато он встречал их лично, знал, на какие адреса поступает их корреспонденция, где для них подготовлены явки – и все это было государственной тайной. Нелегалы – самые оберегаемые сотрудники советской разведки, ее гордость. Практически ни одна разведслужба в мире не имеет такой сети, состоящей из собственных граждан, но ничем не отличающихся от граждан тех стран, в которых они выполняют оперативные задания. Нелегальная сеть становится опорой разведки в период кризисов и во время войны. Только ГДР могла похвастать тем, что ее нелегальная сеть была эффективней советской на территории Западной Германии. Но ведь немцу не надо учить немецкий язык и притворяться немцем. Достаточно получить профессиональную подготовку и проникнуть в ФРГ. Во всех других странах нелегалы советской разведки представляли собой уникальную и эффективную тайную силу, способную решать самые серьезные задачи.

В конце встречи Кулиш, уже окрестивший Воронника в переписке «Вирусом», внимательно опросил его о тех сотрудниках резидентуры, которые работают по американцам. Он удовлетворенно улыбнулся, когда Геннадий назвал в качестве главного разработчика ЦРУ Данилу Булая. Это подтверждало искренность «Вируса» в сотрудничестве с агентством. Можно было двигаться дальше, и перед Воронником было поставлено задание в сжатые сроки выявить контакты Булая из числа американцев. При этом особый акцент делался на военнослужащих армии США.

Геннадий с непонятным самому себе злорадством воспринял задание. У него были неплохие отношения с Булаем, и, казалось бы, с какой стати злорадствовать. Только лежа бессонной ночью в постели, он понял, в чем дело. Слишком правильный он, этот Данила. Слишком круто кувыркается в стремлении сделать свое дело. Этакий внучок Дзержинского. Есть смысл подлить ему маслица под ноги, чтобы не заносился. Не одному же Вороннику жить мерзким червяком, пусть и Булай в дерьме поваляется.

«Вирус» стал активно отслеживать поведение Булая и частенько под разными предлогами заходить в кабинет, который тот делил с Кренделем и еще одним сотрудником. Но интересного ничего не видел, так как делопроизводство в резидентуре было поставлено должным образом. Брошенных документов на столах не валялось. Начинать с Данилой дружбу он не хотел, так как это выглядело бы неестественно. Если бы это произошло сразу после приезда Булая в Бонн, тогда другое дело. А теперь, когда столько времени проработали бок о бок, лишь изредка перекидываясь приветствиями…