Ва-банк для Синей бороды, или Мертвый шар - Антон Чижъ Страница 50

– Фердинанд, окажите еще услугу, – попросил Родион, вкладывая в лапу сторожа веский аргумент.

– Что только в моих силах, все сложу к вашим стопам! – заверил сторож, уже прикинув, что беспробудное счастье теперь обеспечено ему дня на три.

– Где-то должна быть могила младенца, умершего примерно семнадцать лет назад. Сможете найти?

– Обижаете, господин чиновник. Память у меня отменная, всех знаю и помню, словно родных. Как господин Шекспир сказал…

– Она наверняка некрещеная, имени ее не знаю.

– Ну а фамилия?

– Незнамова.

Сторож почему-то ухмыльнулся:

– Так и искать не надо, вон она.

Действительно, к ограде склепа будто прижался скромный каменный крест с выцветшей табличкой: «мл. Незнамова, 1878». У основания креста еще можно было разглядеть засохший букетик. Чтобы докопаться до истины, потребуется лопата. Войдя в раж, Родион уже намерился подкупить сторожа на все оставшиеся деньги, как вдруг Федор опять ухмыльнулся:

– Позвольте недостойное и неприличное сему месту покоя любопытство: для чего вам могилка сия?

– Проводится следствие, – буркнул Родион, прикидывая, как бы ловчее подтолкнуть любителя Шекспира к эксгумации.

– Ежели копать изволите, так не тратьте время. Одна декорация.

– Как же так?

– Хоть и покрылось сие пеплом времен, но помню как сейчас: крест этот поставлен на пустом месте. Нет там ничего.

– Кому понадобилось?

– Не могу ведать сего. А только приходит раза, может, два в год барышня молоденькая, цветочки положит. На этом все. Не желаете составить компанию в трактир?

Родион искренне не желал. Какой трактир, когда удалось найти в некотором смысле клад. Нет, больше чем клад: факты. А этот клад куда ценнее. С ним и семейный рок нестрашен.

Утро в публичном доме мало чем отличается от утра в прочих домах. Отцы семейства, мужья или просто мужчины, собираются на службу, целуют барышень в лоб, шепчут ласковые слова, обещают вернуться непременно, только к обеду быть не обещают. Самое романтическое время, честное слово. Шампанское выпито, деньги заплачены, можно дать волю искренним чувствам. Ну а тех, кому не до чувств, одевают и грузят на извозчиков.

В это утро идиллия была нарушена. К заведению мадам Ардашевой подкатила пролетка, подняв пыль до небес. Из пролетки выскочил юный господин, крайне решительно настроенный. Молодой швейцар попятился: не впускать права не имел, но и впускать побоялся. Опережая незваного гостя, швейцар кинулся в контору, где сонная Полина Павловна как раз взялась за бюджет, и успел только предупредить хозяйку шепотом:

– Опять!

Чиновник полиции бесцеремонно выдворил привратника и захлопнул дверь.

Мадам Ардашеву испугать было не так-то просто. Даже появлением сыскной полиции с утра пораньше. С чувством собственного достоинства она заявила:

– Что вы себе позволяете, господин… э-эм…

– Ванзаров, – подсказал юноша. – Признаю, что в приличный публичный дом так врываться не принято.

Аккуратно закрыв гроссбух с вложенной в него пачкой ассигнаций, Полина Павловна сделала строгое лицо, сложила руки на груди и ледяным голосом поинтересовалась:

– Что угодно?

В эту фразу Ардашева вложила все, что накипело. В самом деле, надоели уже. Что ни день, то визит. Сколько можно, трудиться спокойно не дают! Скрывать-то особо нечего, но уж больно деликатный бизнес. Лучше полицейским носам лишний раз сюда не соваться.

Тон, от которого молоденькие барышни покрывались гусиной кожей, на юного чиновника не подействовал никак. Наоборот, Родион развязно ухмыльнулся и без приглашения уселся, да еще перекинул ногу на ногу.

– Мне угодно услышать правду, – сообщил он.

– Не понимаю о чем. Вашей коллеге я вчера все объяснила.

– То, как ловко облапошили мою коллегу, делает вам часть. Но в отличие от берлинской полиции у нас свои методы. Порой они куда эффективнее.

– Пугать меня, молодой человек, не надо. Давно уж страх потеряла.

– Что вы! И не думаю! – Родион даже ладошку к сердцу приложил, чтоб искренность подтвердить. – Чем же могу напугать почтенную хозяйку?

– Рада, что понимаете.

– Разве тем, что наперекор закону, морали и человеческой совести отдаете девочек четырнадцати лет развращенным мерзавцам.

Ардашева осталась совершенно спокойна.

– Это ложь.

– Конечно, ложь. И господину приставу, да и вашим опекунам из Врачебно-санитарного комитета она доподлинно известна. Все знают, что такое у вас невозможно. Быть может, сами проверяют порой.

– Господин Ванзаров!

– Госпожа Ардашева! – тоже повысил голос Родион. – Мне дела нет до этого.

Смутное беспокойство кольнуло сердце Полины Павловны. Если сыщика не это интересует, то что?

– В таком случае я вас не понимаю, – на смену гневу уже просилась приятная улыбка.

– Охотно верю. Для начала хочу спросить: знакомы с Семеном Пантелеевичем?

– С кем?

– В некоторых кругах он известен как Сенька Обух. Или просто: Обух.

Судя по забегавшим глазкам, хозяйка притона была в курсе.

– Вижу, знаете, – обрадовался Ванзаров. – Потому сразу к делу. Сейчас задам простые вопросы. Но если память вас подведет, как вчера, упрашивать не буду, а сразу передам эту честь Семену Пантелеевичу. Уж как Обух спросит, сами догадайтесь.

Сразу учуяв, что мальчишка не врет и не блефует, Ардашева испугалась по-настоящему. Не смогла догадаться, что объединяет воровского старшину и чиновника полиции. Сопляк оказался непрост, ох как непрост.

– Я, право, не знаю. – Полина Павловна натурально изобразила смущение.

– Обещаю: все сказанное останется здесь. Расследование неофициальное.

– Что ж, раз так.

– Рад, что договорились. – Родион был строг и невозмутим. – В мире, как это называет Обух, была нищенка Марфуша, блаженная. Перед тем как потерять память, она служила у вас.

Куда и девалась вся неприступная гордость? Ардашева стала обычной напуганной женщиной, которой не хочется ворошить прошлое.

– Вы уж знаете, что ж еще, – тихо сказала она.

– Ее настоящие имя и фамилия?

– Марфа Ивановна Нежданова.

– Как она к вам попала?

– Помните, рассказывала о подруге?

– Госпожу Кошелеву отлично помню.

– Это было, страшно вспомнить, лет сорок пять тому. Мы еще тогда были молодыми, я только заведение открыла; как Врачебно-санитарный комитет образовали и разрешили дома терпимости официально, так я и открыла, все деньги, накопленные трудом, вложила.

– Благородный поступок. Что дальше?

– И вот прибегает под вечер Глафира сама не своя. Говорит: сестра ее должна родить вот-вот, а мужу ребенка показать нельзя, сразу узнает, что не его. В сиротский дом не отдашь, подкинуть на улицу жалко. Просит выручить. Ну, я и согласилась помочь. Глафира обещала кормилицу прислать. И вот на другой день приносит сверток. А там девчушка чернявенькая такая и глазки разноцветные. Мы ее Марфой после окрестили. Глафира крестной была. Безродным одно отчество: Ивановна, а фамилию с приставкой «не» дают, вы знаете. Глафира придумала – Нежданова. Так и осталось. Марфа у нас росла, стала привыкать…

– В общих чертах повторила путь Варвары Нечаевой.

– Сами понимаете.

– Когда Марфа забеременела, что произошло?

– А ничего. Срок выносила, а рожать ее Глафира забрала куда-то. После сказала, что ребенок умер, бедняжка умом двинулась. Потом узнали, что она стала нищенкой Марфушей.

– То есть вы лично не видели умершего ребенка?

– Мало мне своих грехов.

– Кто его отец?

– Неизвестно. Уж поверьте, не знаю. Столько проходит…

– Чудесно. Господин Обух