Дэвид Дикинсон - Ад в тихой обители Страница 52

В Комптон Пауэрскорт вернулся с мыслью, что близка разгадка хотя бы одной здешней тайны. Той самой, что несколько недель назад привела его в тихий церковный город. Разрешение на эксгумацию столь спешно и секретно спрятанного в гробу Джона Юстаса было получено. И все-таки еще оставался шанс обойтись без этой тягостной процедуры. Первым делом Пауэрскорт встретился со старшим инспектором Йейтсом, показав ему привезенный из Лондона документ.

— Спасибо, старший инспектор, что вовремя прислали все необходимые бумаги. Министр внутренних дел завизировал ордер на эксгумацию. Хочу, однако, сделать последнюю попытку разговорить доктора Блэкстафа. Но мне нужны боеприпасы для обстрела. Если мы вскроем гроб и обнаружим, что Джон Юстас умер насильственной смертью, какое обвинение можно предъявить доктору?

— Ну, мы, например, можем обвинить его в сокрытии убийства с корыстной целью. Ему ведь по завещанию отходила неплохая сумма.

— Не думаю, что суть его мотивов так груба. Да и присяжные не согласятся с подобным обвинением. Доктор, по-моему, действительно очень порядочный человек. Нет ли менее тяжкого прегрешения перед законом?

Йейтс почесал затылок.

— Препятствие полицейскому дознанию, утаивание истинных причин смерти канцлера Юстаса. Разве что этим вот пугнуть?

Усадебный дом был пуст. Леди Люси Пауэрскорт нашел в саду, где она смотрела, как дети играют в мяч. Он нежно поцеловал жену, она ласково провела рукой по его волосам.

— Особенно похвастаться нечем, Люси. Но некие ответы, если только это не плод моей фантазии, совершенно невероятны. Не хотелось бы сейчас говорить конкретно и называть кого-либо, вдруг ошибаюсь.

— Даже мне не скажешь, Фрэнсис? — вопрошали преданные глаза леди Люси. — Мы же столько лет вместе.

— Не надо, чересчур опасно, любовь моя. Поверь, едва угроза схлынет, ты узнаешь все-все. Ну а теперь рассказывай, что тут у вас.

Леди Люси поведала о дикой стычке с хормейстером, о его странной, преувеличенной тревоге по поводу некой специальной хоровой программы к юбилею. Рассказала она и об успехе Джонни Фицджеральда, обнаружившего соборного каноника за проведением мессы в католической церквушке городка Лэдбери-Сент-Джон.

Итак, в двоих, этом канонике и архидиаконе, сомневаться больше не приходилось — католики. Практически не оставалось сомнений и относительно еще двоих. Поднявшись с садового кресла, Пауэрскорт трижды обошел сад, прежде чем снова, держа за руки детей, предстать перед леди Люси.

— Мне пора, боюсь опоздать, — сказал он, целуя на прощание жену и детей.

— Куда ты, папочка? — хором вскричали Оливия и Томас, в страхе, что отец опять далеко и надолго уезжает.

— Схожу к доктору Блэкстафу, — успокоил Пауэрскорт. — Что-то неважно себя чувствую.

Глядевшая вслед мужу леди Люси не знала, что Пауэрскорт идет обсуждать с доктором не собственное самочувствие, а ту загадочную смерть, с которой началось все это комптонское дело.

Дорогой к доктору Пауэрскорту было о чем поразмыслить. Два мертвеца: сожженный на вертеле в очаге и разрубленный на части, подкинутые там и сям. Новые песнопения, которые необходимо разучить к юбилею древнего собора. Архидиакон, с его четверговыми поездками на мессы в домашней часовне Мэлбери-Клинтон, со спрятанным в саквояже католическим облачением. Давний торжественный обед в оксфордском Тринити-колледже, где на столе ярко горели свечи, освещая черно-алые мантии ученых мужей, бросая по стенам тени услужливо снующих слуг, огнем играя в бокале вина перед почетным гостем и, как сияющий маяк, высвечивая белоснежные седины Ньюмена.

Повеяло ароматом нарциссов, распустившихся в саду Блэкстафа. Еще из Лондона известивший доктора о дате и часе своего визита, Пауэрскорт ровно в шесть позвонил у дверей. Его провели в знакомую гостиную, где в январе он разговаривал с доктором о скоропостижной кончине Джона Юстаса. Увидев вновь картины на стенах и приветствуя персонажей этих сценок жутковатой старинной врачебной практики как старых приятелей, Пауэрскорт подумал о хирургах и хирургии. О том, как больно вытаскивать зуб. О том, что извлечение правды подчас происходит еще болезненнее.

— Доктор Блэкстаф, — начал он, сев возле камина в уютное кресло с высокой спинкой, — простите мою назойливость и, пожалуйста, расскажите еще раз о смерти Джона Юстаса.

Доктор нервно дернул подбородком.

— Я уже все вам рассказал, лорд Пауэрскорт; все, что я знаю о кончине моего лучшего друга.

— Все ли? — проговорил детектив. — Вы уверены, доктор Блэкстаф? Признаюсь вам, история кончины, которую я несколько недель назад услышал от вас здесь, вот в этой комнате, не показалась мне очень убедительной. Не кажется таковой и сейчас. Слишком заметны расхождения вашей истории с описаниями дворецкого. Вы говорили, помнится, что на покойном была голубая рубашка. Маккена утверждал — серая. Кто-то из вас мог забыть некую подробность. Возможно. Но вы говорили — черные ботинки. Эндрю Маккена утверждал — коричневые. И не только конкретные детали вызвали у меня сомнения. Усомниться заставило само поведение вас обоих. Ваши слова, слова отнюдь не первого в мире хитреца, время от времени отдавали явной фальшью. Речи несчастного Маккены, худшего лгуна на свете, звучали ложью от начала до конца.

Пауэрскорт сделал паузу. Доктор молчал, глядя в огонь. Парочка черных дроздов страстно заливалась на яблонях в саду. Детективу подумалось, что птички, может, тоже разучивают новые хоралы к юбилею Комптонского собора.

— Трудно было установить истину, не осмотрев захороненное тело. К тому же меня отвлекли случаи новых здешних смертей. Но ныне ситуация изменилась.

Пауэрскорт вытащил и положил перед доктором ордер на эксгумацию.

— Как видите, доктор, подпись министра внутренних дел получена, и коронеру, вашему родному брату, уже не удастся противодействовать вскрытию гроба Джона Юстаса.

Доктор надел очки, дважды внимательно прочел бумагу и, не сказав ни слова, положил обратно на стол.

— В связи с этим, — продолжал детектив, — я настоятельно прошу вас, доктор Блэкстаф, изменить линию поведения. Я полагаю, эксгумация откроет, какая правда скрывалась и почему. Полиция выдвинет вам обвинение в умышленном введении в заблуждение. Личной и профессиональной репутации лжесвидетеля будет нанесен большой ущерб. Однако еще сохраняется возможность избежать этого.

Пауэрскорт снова примолк. Наконец доктор обронил:

— Каким же образом?

Несколько секунд слышалась лишь бранчливая трескотня слетевшихся на верхушку яблони сорок.

С необычайной мягкостью Пауэрскорт заговорил:

— Одним из ключевых факторов в этом скорбном деле, как мне видится, стали ваша глубочайшая преданность другу и стойкая верность Маккены хозяину. Чувства, которые вызывают самое искреннее мое уважение. Я полагаю, Джон Юстас действительно был благородным человеком. Его любили. Полагаю, последние недели, месяцы его жизни были омрачены множеством бед и тревог. В определенном смысле они и привели к его гибели. Но об этом чуть позже. Я полагаю, мистер Юстас взял с вас слово, или вы сами сочли долгом настоящей дружбы, никогда ни единой душе не говорить о том, что же его терзало. Именно поэтому вы так упорно скрывали правду.

Пауэрскорт пристально посмотрел на доктора. Тот хранил прежнее молчание.

— Минуту назад я сказал, что возможно избежать эксгумации. Доктор Блэкстаф, я не прошу нарушить клятву, не прошу признания, да и слово «признание» тут неуместно. Я изложу вам свою версию событий, и все, что требуется с вашей стороны, — просто кивните, если в целом мои догадки верны. Мелочи, детали пока оставим. Вы согласны?

Доктор Блэкстаф не отрывал глаз от огня. Пауэрскорт ждал.

— Согласен, — глухо произнес доктор.

— Благодарю вас, — сказал Пауэрскорт. — От всего сердца благодарю вас. Итак, события той ночи. Не думаю, доктор, что Джон Юстас скончался здесь, у вас. Предполагаю, что его мертвое тело доставил к вам Эндрю Маккена. Не было ночи с умирающим на руках врача пациентом, была ночь, когда канцлер Юстас умер в собственном усадебном доме. Умер, да, хотя следует сказать точнее, — был убит.

Последовала пауза, в течение которой детектив напряженно вглядывался, ожидая подтверждающего знака. Наконец голова доктора едва заметно, но достаточно явно склонилась. Пауэрскорт облегченно вздохнул.

— Убийство, — тихо продолжал он, понимая, что говорит с ближайшим другом покойного, — было поистине кошмарным. Голову отрубили. Палач, по-видимому, собирался потом выставить ее где-то на шесте, и временно насадил на один из четырех столбиков ложа с балдахином. Дворецкого ужаснула возможная оскорбительная шумиха вокруг столь скандальной кончины хозяина. Вы же, движимый жаждой уберечь светлую память о друге, во избежание огласки сделали все, чтобы никто, кроме гробовщика, не узнал про страшную казнь. Людям предстал лишь накрепко запечатанный гроб.