Стивен Сейлор - Загадка Катилины Страница 52

Поскольку Марсово поле лежит за пределами стен и не стеснено ничем, то оно еще с древности считалось более подходящим местом для многолюдных собраний, нежели Форум. Со времени основания Республики там собирались все граждане для голосования.

Итак, ранним утром мы с Метоном отправились на Марсово поле. Я решил взять с собой и Билбона; если Цицерон прав и нам предстоит стать свидетелями сцены насилия, то лучше позаботиться о своей безопасности. Мы быстро позавтракали остатками вчерашнего торжественного обеда, взяли с собой узелок с едой и бурдюк с вином. Небо над нами постепенно бледнело, пока мы шли по Субуре к воротам. Со всех улиц к ним уже стекались группки людей. Когда мы проходили ворота, я услыхал трубные звуки, призывающие граждан на собрание.

Как раз в стороне от Фламиниевой дороги, между застроенным южным участком Марсова поля и более просторным северным, располагается Вилла Публика. Стены ее очень стары, как и собственно здания внутри. Кроме места для голосования и для подсчета голосов, она служит своего рода вестибюлем у входа в город. Там принимают иноземных послов и полководцев перед их торжественным вступлением в Рим. Там же ожидают результатов голосования и кандидаты.

Рядом находится еще одно огороженное пространство, которое в народе прозывается «овечьим загоном». В день выборов вдоль него протягивают веревки и образуют ряды, по которым друг за другом идут избиратели, словно овцы, погоняемые пастухом.

Солнце поднималось и освещало людей, толпящихся в открытом поле возле Виллы Публики. Римские избиратели делятся на несколько разрядов согласно уровню их благосостояния, а внутри этих разрядов — на группы, именуемые центуриями. Лидеры центурий старались собрать вокруг себя своих избирателей, многие центурии имели заранее назначенное место встречи, но в такой давке было нелегко разобраться. Погода тоже внесла свой вклад в общую неразбериху. Дождя не было вот уже несколько дней, и в воздухе носились клубы пыли. И так уже было достаточно тепло, но жара все усиливалась. Воздух походил на тот, который бывает вокруг кормушки или водопоя для огромных стад скота.

Я сразу же заметил случаи откровенного подкупа. Я узнал нескольких людей с дурной репутацией, которые шныряли вокруг, подходили к лидерам центурий, пожимали им руки и протягивали маленькие мешочки, в которых наверняка были деньги. Некоторых я опознал как прихвостней Красса, а одного я видел в свите Цезаря днем раньше, но среди них были и такие, которых я совсем не знал и не мог определить, кому они служат.

Было несколько случаев драк, но признаков бунта заметно не было. Мы видели, как группа молодчиков побила одного крестьянина и его сына. Мы видели двух покрасневших, седых оптиматов, тузящих друг друга (один поддерживал Мурену, другой — Силана, но какая между ними разница, сказать могли одни только оптиматы). Чуть поодаль стояли их испуганные рабы, не смея ввязаться в драку. Потом мы видели, как несли двух людей, поранивших друг друга ножами. И все-таки вопреки ожиданиям толпа оказалась достаточно мирной. Но ведь при таком скоплении людей должно быть гораздо больше случаев насилия, чем мы могли заметить.

Послышался шум, я обернулся и увидел, что прибыл Цицерон. Его по-прежнему окружала вооруженная охрана, и на груди его красовалась пластина, напоминавшая избирателям о коварстве Каталины. Они скрылись в воротах Виллы Публики, а затем появились на специальном помосте. Анатолий провозгласил, что авгуры провели гадание и сочли предзнаменование благоприятными. И действительно, трудно было поверить в обратное, когда над нами стояло безоблачное небо и не было никакого землетрясения. Тем более что вчера Сенат высказал свое мнение Довольно определенно. Выборы должны состояться.

Спустя некоторое время прибыли кандидаты. Каждого окружала группа приверженцев, расталкивающих толпу. Каждый немного постоял на помосте, перед тем как исчезнуть в Вилле Публике. Когда один за другим вышли Мурена и Силан, послышались редкие вопли, смешанные с шипением, — это были кандидаты от оптиматов. После они спустились с помоста, и двое седых, краснолицых соперника, заключившие на время перемирие, принялись снова толкать друг друга.

Потом перед толпой прошли еще несколько кандидатов, удостоившихся редких жидких хлопков и выкриков. Потом появился Катилина.

Мы узнали о его появлении задолго до того, как увидели. Со стороны ворот послышался громкий, непрекращающийся крик. Он становился все громче и приближался к Вилле Публике. Этот звук походил на непробиваемую стену, и трудно было определить, из чего он состоит. Были ли это вопли восторга, крики порицания, аплодисменты, проклятья? Все это смешивалось в однородную массу. Нелегко определить реакцию толпы. Люди открывали рты, но непонятно было, какое чувство овладело ими. Они поднимали в воздух сжатые кулаки, но в знак ли поддержки или из ненависти? Мне удалось краем глаза увидеть Каталину, и по его улыбке я догадался, что крики были приветственными, а кулаки подымались в его честь.

Когда он взошел на помост, крик стал оглушающим. Толпа начала скандировать его имя: «Катилина! Катилина!». Молодые люди прыгали вокруг меня, размахивая руками. Мне даже показалось, что вся толпа без исключения поддерживает его, а проклятия адресованы его соперникам. Цицерон тем временем отошел в дальний конец возвышения и отвернулся.

Наконец Катилина скрылся в Вилле Публике вместе со своими соперниками, и началось голосование. Возле «овечьего загона» уже собрались богатые граждане, которые голосуют в первую очередь. Возле входа каждому избирателю давалась табличка и стиль, чтобы он написал имя кандидата. В конце ряда стиль забирали, а таблички опускали в урны. Потом подсчитывали голоса внутри каждой центурии. Общий выбор центурии считался за один голос. Всего было более двухсот центурий, и из них более сотни составляли два самых богатых класса римлян. У низших классов было больше индивидуальных голосов, но гораздо меньше центурий. Самые бедные, составляющие большинство римского населения, и вовсе делились на пять центурий. Зачастую перед тем, как они прибывали на выборы, голосование уже считалось состоявшимся и их вовсе не допускали к урнам, поэтому они приходили не столько ради участия в выборах, сколько ради интересного зрелища, если вообще приходили.

Мы нашли тенистое место и присели возле западной стены Виллы Публики. Я объяснил все эти тонкости Метону, как вдруг Билбон, почесав голову, спросил:

— А вы, хозяин, к какому классу принадлежите?

Я искоса посмотрел на его бычье лицо, но Метон подхватил его вопрос.

— Да, папа, к какому? Ты мне никогда не говорил.

— Потому что я уже давно не утруждал себя выборами.

— Но ведь ты должен знать.

— Ну конечно. В этом году благодаря наследству Луция Сергия мы переменили класс. Когда-то мы относились к пятому — то есть всего на ступень выше бедного, а сейчас относимся к третьему, как раз после богатого, как и те семейства, которые владеют одним поместьем и проживают в городе.

— А с какой центурией мы голосуем?

— Если бы мы голосовали, то пошли бы со второй центурией третьего класса.

— И я бы мог проголосовать?

— Смог бы, если… — проворчал я.

— Так я хочу посмотреть на это.

— На что?

— На то, как голосуют члены второй центурии третьего класса.

— Но зачем тебе?

— Пап… — сказал он таким же тоном, что и прошедшей ночью.

— Ну хорошо. Не нужно торопиться, еще далеко до полудня, и первые два класса не закончили голосование. Потом настанет черед всадников, составляющих свой особый класс из восемнадцати центурий, и только потом — очередь третьего класса. Для начала у нас есть немного еды и вина, а затем мы отправимся искать свою центурию. Тогда толпа немного поредеет; люди устанут от жары, пыли и суеты.

Это было неправдой, так как, когда мы отправились искать центурию, толпа, казалось, даже увеличилась. Никто не скучал, напротив, все были возбужденными больше обычного. Мне это показалось похожим на внезапный порыв ветра перед бурей. Люди беспокойно суетились вокруг, чего-то ожидая.

Наконец-то объявили очередь третьего класса. Возле «овечьего загона» собралась группа людей, одетых лучше, чем большинство из толпы, но менее изысканно, чем землевладельцы из всадников или купцы. Первая центурия шла через первый ряд веревок, вторая через второй и так далее.

— Вот, — сказал Метон, — вот где наша центурия, не так ли?

— Да…

— Пойдем, папа, я хочу посмотреть!

Мы подошли к скоплению людей, которое медленно продвигалось к «загону».

— Но, Метон, здесь нечего смотреть…

— Только для граждан, рабы в сторону! — сказал один из стражей возле входа. Он смотрел на Билбона, который кивнул и отошел.