Мастер Чэнь - Амалия и Белое видение Страница 54

– Вы решили не давать Стайну отдыха? Вы сильно рисковали, – констатировал Эшенден.

– Я рисковала бы больше, если бы дала время Стайну все обдумать и начать действовать спокойно, – возразила я. – Он ведь мог бы, для выявления Элистера, ну – захватить меня, начать допрашивать, да что угодно. Добраться и до Тамби. Я только сейчас понимаю, как мне должно было быть страшно.

– А как вы его провоцировали – через объявления в газете? – весело поинтересовался Джеральд.

– Именно так, – подтвердила я (Эшенден, довольный, улыбнулся). – Не объявления, а статьи. Одной хватило. Ну, что еще… Что меня поразило, когда я, несчастный любитель, пыталась все это распутать, – сколько народу знало или о какой-то части истории, или обо всем сразу. В нашем городе не то чтобы все всё знают, а это как… письменный стол с ящичками (тут я показала подбородком на сооружение, стоявшее за спиной Эшендена, от меня прямо и чуть вправо, в углу). В одном ящике лежит какая-то информация, но от соседнего ящика его отделяет глухая стенка. И снаружи тоже ничего не видно.

– И что, много народа знало, что высокий чин полиции, англичанин, наладил поставки контрабандного опиума? – поинтересовался Эшенден.

– Такое ощущение, что китайцы знали все до единого. Триады знали, потому что подозрение падало на них, а ведь триады относятся к опиуму с ненавистью. Китайцы с Нортхэм-роуд, похоже, тоже догадывались. Ведь это их доходы подрывались контрабандой. Тамби знал почти все. Но, к счастью для вас, заговор калькуттцев против Ганди не был известен никому. Ну, а теперь, с самоубийством Стайна…

– А стоит ли нас учить заметать пыль под ковер, – заметил Эшенден. – Мы это умеем и сами кого угодно научим. И, поскольку вы уже третий раз употребили это слово – «самоубийство»… Ну, допустим, Лайонелл Стайн понял, что проиграл, – и зачем ему было снимать комнату в гостинице, раздеваться там почти догола, ложиться на кровать и стрелять в себя левой рукой через подушку?

Повисло молчание. Я застыла, уставившись на сверкающие носки его туфель. Подняла пальцы к вискам, чувствуя, что не остановлю этим наползающую на лицо багровую краску.

– Предположим, – сказала я наконец, так же глядя вниз, – что вы узнаете, что некая женщина защищала свою жизнь и жизнь любимого человека, и ей пришлось…

Я подняла глаза и запнулась. Казалось, колесо Мандалы сделало полный круг – я снова входила с робостью и надеждой в эту комнату и замирала, увидев человека с неподвижным взглядом.

Но сейчас в его взгляде было лишь искреннее любопытство. Наконец, он выпустил в потолок сладкий клуб дыма моей сигары. И произнес приговор, следя за этим дымом, слоившимся под потолком:

– Эта женщина, скажу я вам, избавила колониальную службу его величества от массы проблем, взяв на себя то, что господин Стайн действительно должен был сделать сам. Ее можно лишь поблагодарить. Я знал минимум трех женщин, которые убивали своих мужей или возлюбленных самым беспощадным образом, из-за денег, похоти или ненависти, и смотрели потом в глаза окружающим, которые знали все – но ничего с этой дамой не могли сделать. Кстати, мои малайские рассказы – в том числе те, где все эти истории беззастенчиво приводятся, – очень и очень неплохо продаются у вас в городе, и вам стоит только открыть книгу. Женщины, знаете ли… А тут совсем другой случай. Но на будущее я посоветовал бы этой женщине не путать правую руку своей жертвы с левой. А вместо подушки, если уж вам так надо стрелять тихо, пользоваться каким-нибудь предметом одежды, который можно, не вызывая ничьего удивления, превратить потом в аккуратный сверток и вынести из отеля. Понятно, что с подушкой в руке вы из него выходить не захотели, да еще с такой, которая роняет по всей улице перья из проделанной дырки.

19. Фаду «Амалия»

В абсолютной тишине раздалось робкое поскрипывание ножек стула по полу. Джеральд, с прижатым к губам пальцем, встал, изогнувшись крючком, на цыпочках пошел куда-то в глубину комнаты, к белому облаку москитной сетки. Оттуда оглянулся и, не разгибаясь и не отнимая пальца от губ, замер, выпучив глаза и изображая ужас.

Мы с Эшенденом, остававшиеся на стульях, тихо засмеялись.

– А теперь исключительно ради любопытства, – перевела дыхание я. – Когда мы только с вами познакомились, то я вышла отсюда немного…

– Переполненная новой информацией, да, продолжайте…

– Вот именно это, господин Эшенден, – информация. И только сейчас я начинаю понимать, что вы сделали. Вы передали человеку, которого видели в первый раз, информацию настолько жуткую, что, как я понимаю, до сих пор этот секрет на нашем острове знают разве что еще двое. Сейчас мне даже кажется, что все это было сном, и никто не хотел убить здесь, на нашей Пенанг-стрит, самого, возможно, знаменитого человека во всем мире – не было ничего, не было. Так вот, как вы не побоялись это сделать?

– Ничего не было? – Тут великий человек начал… пожалуй, улыбаться – впадина его рта стала еще резче, а потом опущенные книзу углы губ все-таки дернулись вверх. – Вот и отлично, продолжайте так думать. Надеюсь, что вам и в голову не придет хоть кому-то об этом рассказывать. Когда-либо вообще в вашей жизни. Не было – значит, не было. А отвечая прямо на ваш вопрос… Если я что-то умею в жизни, так это наблюдать за людьми. И что я увидел? Молодую женщину интересного возраста. Двадцать восемь? Нет, уже двадцать девять. Знаете, есть вещи, которые очень молодому человеку говорить бесполезно. Можно только его использовать, мягко направлять на цель. Двадцать девять, однако, – это когда мужчина только-только начинает понимать, на что он годится, чего хочет, что из него может получиться. А женщина в этом возрасте вдобавок часто стремится начать жизнь сначала, понять, для чего она вообще прожила все эти годы. Очень удачный момент, чтобы помочь ей в этом деле. А в случае с вами – да, я видел вас тогда в первый раз. И не без любопытства говорил себе: передо мной человек, который два с лишним года – это после вашего возвращения из Америки, верно? – успешно изображал из себя не то, что он есть. Вы обманули всех, выдавая себя за скромного администратора кабаре, обитателя небольшого домика и так далее. Неважно, зачем это вам понадобилось, – важно, что это вам удалось. И это не все. Вы сумели к тому моменту обмануть, как мне тогда казалось, одновременно и полицию всего Пенанга, и какую-то серьезную банду, спрятав вашего возлюбленного так, что его, кстати, и до сих пор не могут найти. И сделали это, выдержав немалое давление. И что – это, по-вашему, человек, которому нельзя сказать то, что я сказал?

Тут мой собеседник чуть перевел дыхание и посмотрел на меня с некоторым сомнением. А потом все же решился:

– Ну, и тут имелась небольшая техническая проблема. Хоть кто-то должен был заниматься этим делом, зная его исходную точку. Кому из инспекторов, по-вашему, можно было официально рассказать всю эту историю про идиотское покушение? А, не зная ее, они и до сих пор наверняка не могут понять, что творится. Вы же, кроме того, что у вас был очень сильный мотив для активной работы, – вы, с точки зрения официальной, как бы не существуете. Ну, почти так же, как я официально не существую. Отличная команда – писатель и владелица кабаре. А как иначе нам было сдвинуть с места это дело?

Я смотрела на него и тоже улыбалась.

– Ну, что ж, тогда пора переходить к финалу, – сказала, наконец, я. – Первое: я не могу запретить вам вытворять что угодно во всех ваших колониях, но хотя бы в моем городе Мохандаса Ганди больше никто убивать не будет.

– Вы хотите заставить хозяев империи сделать то, что они и без вас уже твердо решили? – поинтересовался господин Эшенден. – Нога Ганди не ступит на вашу землю. Он в следующем году или поедет в Лондон на конференцию, или попадет в тюрьму – ему там будет безопаснее. Это твердо.

– Так, значит – теперь второе, – продолжила я. – Элистер Макларен провел две с лишним недели в самовольном отпуске. Я хочу, чтобы он не просто вышел из своего убежища, а вышел из него с честью, стал знаменитым в своей службе человеком, легендой. И отправился оттуда сразу на корабль. Сейчас я опишу, каким образом это должно выглядеть.

– Подтверждаю, – сказал мой могущественный собеседник. – В Калькутте, собственно говоря, примерно так и настроены – после обмена телеграммами со мной и парой других лиц. Уметь уцелеть, когда все прочие убиты? Это не пустяк. Но – сразу на корабль? Вы уверены? Где же ваша награда за все? Вы могли бы попросить меня…

– Уверена, – сказала я. – Вы же пишете пьесы. Куда мне его вести до корабля? Мы уже были тут везде, где могли побывать. Сделали все, что могли сделать. Пьеса лишится динамизма. Финал будет безнадежно испорчен.

Последовала долгая пауза.

– Если это все, дорогая госпожа де Соза, – сказал Эшенден, – то позвольте вам сказать, что я не удивлен, что вы не просите ничего для себя, – мы оба знаем, что у вас, как и у меня, все есть (тут мы невесело улыбнулись друг другу). Итак, пора вам все-таки признаться, куда вы девали вашего замечательного молодого человека – ведь итогом нашей сделки должно стать его освобождение? Я жду в нетерпении. Как же мы с вами обсудим процедуру этого самого освобождения, если я не узнаю в процессе, куда он девался? Ну, и вообще – вы же не думаете, что как только я услышу от вас его адрес, то с криком побегу к телефонному аппарату и пошлю по этому адресу наряд сикхов? Для таких штук хватило бы и местной полиции, а я мог бы отправиться обратно на свой Лазурный Берег. Итак, Элистер Макларен?..