Джон Робертс - Королевский гамбит Страница 55

— Я стараюсь держаться в курсе всех событий.

— Расскажи, что там было, — попросил отец.

— Можно сказать, я получил отсроченный смертный приговор.

По дороге я рассказал им о своем разговоре с консулами и обо всех обстоятельствах, открывшихся мне в ходе расследования убийств. Правда, чтобы пощадить чувства отца, имя Гортала я решил не упоминать.

— Что ж, — заключил отец, — все вышло даже лучше, чем ты ожидал. Конечно, путешествие по морю в такое время года достаточно рискованно. Но можно, к примеру, взять курс на север и плыть вдоль побережья, чтобы при первых признаках плохой погоды была возможность пришвартоваться.

— Полагаю, по дороге в Остию скучать мне не придется.

Я рассказал своим спутникам о той угрозе, которая меня подстерегала со стороны Клавдия.

— Боюсь, на этот раз я не смогу тебе помочь, — сказал Милон.

— Да, знаю.

— Во всяком случае, Публий больше не рискнет разделаться с тобой прилюдно, — заметил отец, вызвав у нас с Милоном взрыв дружного смеха.

— Одного не могу понять, — сказал я. — Почему они проявили ко мне такую снисходительность? Да, я не сделал ничего плохого и прилежно исполнял свои обязанности, однако это еще не повод для проявления благосклонности. В особенности когда речь идет о людях, которые ни перед чем не останавливаются.

Ответ Милона меня удивил.

— Просто у них сегодня хорошее настроение. У тебя тоже было бы не хуже, сорви ты такой куш, как они.

— Да, и по этой причине я настаивал на том, чтобы у вас состоялся разговор именно сегодня, — вмешался отец. — Мне казалось, что сегодня счастливый день.

Я был заинтригован.

— А что, собственно, сегодня произошло?

— Сегодня утром было оглашено завещание покойного Сергия Павла, — ответил отец. — Львиную долю имущества он оставил консулам и прочим магистратам. Должен сказать, — при этом он старался скрыть свое ликование, — что большую щедрость покойный проявил и по отношению ко мне.

— Кроме того, он дал вольную всем своим рабам, — добавил Милон. — Освободил всех до единого, а их у него были тысячи. Каждому из них он завещал небольшое денежное содержание, чтобы они могли начать достойную жизнь. Остальные средства распределил между консулами и преторами.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы переварить услышанную весть.

— Вот так Сергий Павел! — воскликнул я. — До чего же оказался хитер и умен, ублюдок! Теперь понятно, почему он ежегодно переписывал свое завещание. Чтобы поделить свое наследство между членами магистрата, которые каждый год сменялись. И чтобы при вступлении завещания в силу ни у кого не было никаких вопросов относительно освобождения рабов.

— Да, — подтвердил отец, прочистив горло. — Воля покойного составлена так мудро, что устраняет все возможные препятствия при их освобождении. Думаю, что по этому поводу не возникнет никаких споров.

Я так хохотал, что слезы ручьем лились у меня по лицу. Давно мне не было так легко на душе. Павел лишний раз доказал, что Рим по-прежнему производит на свет достойных людей даже в обличье богатых, толстых и питающих слабость к алкоголю вольноотпущенников.

Когда мы подошли к жилищу моего отца, перед тем, как пожелать мне спокойной ночи, он сказал:

— Ты хорошо исполнил свой долг, Деций. Большей похвалы из уст своего родителя я еще никогда не слышал.

Милон проводил меня до дома и, прежде чем отправиться своей дорогой, произнес:

— Мне очень жаль, но я ничем не смогу тебе помочь завтра.

— Я тебе и так благодарен за все, что ты для меня сделал, — искренне заверил его я. — В худшем случае, завтра мне придется довершить то, что я не успел закончить на Форуме. Я имею в виду Клавдия.

Я увидел, как в темноте сверкнули его белые зубы.

— Я слышу голос истинного римлянина. Попробую сегодня ночью замолвить кой-кому словечко. Кто знает, может, что-нибудь и выйдет.

— Послушай, Милон. Ты когда-нибудь спишь? — спросил его я.

— Я уже говорил тебе, что выхожу на работу тогда, когда большинство людей видят сны. До завтра, Деций. Я приду сюда утром в любом случае. Даже если мне не удастся привести с собой никого из парней.

С этими словами он растворился во тьме ночи.

До рассвета оставалось несколько часов. Катон и Кассандра были очень удивлены и одновременно рады моему появлению. Я попросил их согреть мне воды для ванны, а сам принялся сдирать с себя грязную одежду.

По крайней мере, я успел привести все свои дела в порядок и написать завещание. Свои немногочисленные пожитки я сложил в походный сундук. Потом стал пересматривать амулеты — знаки гостеприимства, и размышлять, какие из них могут мне пригодиться во время путешествия, если, конечно, удастся выбраться из города живым. Как странно, думал я, что все перипетии последних нескольких дней вертелись вокруг обыкновенного амулета, вроде одного из тех, которых у меня дома имелось во множестве. Воистину пути людей и богов неисповедимы. И ничем не примечательные вещи подчас могут обрести такую же значимость, как чрезвычайно важные. Пожалуй, стоит заняться философией, когда все прочее в жизни мне порядком наскучит, решил про себя я.

Несмотря на отнюдь не радужную перспективу грядущего дня, накануне вечером хорошего настроения у меня ничуть не убавилось. Сидя в тесной ванне, я напевал и даже ни разу не поморщился, когда Катон своими неловкими руками брил меня при тусклом свете лампы. Когда я лег в постель, то сразу же забылся сном.

Несмотря на то что спал я мало, проснулся в весьма бодром состоянии духа. Встав, я надел чистую тунику, заткнул за пояс меч с кинжалом, ибо не время и не место было блюсти предусмотренные законом запреты, и натянул поверх чистую тогу. С первыми лучами солнца я вышел в атрий. Там меня уже поджидал Бурр, который при каждом движении позвякивал доспехами. Хотя меня глубоко тронула готовность старого воина идти на смерть вместе со мной, вся эта показуха была несколько не ко двору.

— Доброе утро, патрон. — Он растянул губы в какой-то странной улыбке. — Ты даже представить себе не можешь, что творится на улице. Нечто вроде собрания гильдии лучников.

Я никак не мог взять в толк, о чем он говорит. Но не успел его расспросить, ибо в следующий миг был до глубины души тронут, увидев у входа двух своих клиентов. Будучи людьми весьма почтенного возраста, они никак не годились для уличной драки и все же были всерьез настроены исполнить свой долг, защитив патрона. Но когда я вышел из дома, то буквально остолбенел от изумления.

Улица была сплошь запружена толпой людей, головы которых были увенчаны фригийскими колпаками. Такие головные уборы предпочитали носить наемные лучники и некоторые служители культа. Их также надевали вольноотпущенники, только что получившие свободу. Едва я покинул дом, как толпа разразилась бурными приветствиями. К моему крайнему смущению, некоторые из стоявших поблизости людей упали на колени и стали целовать мне ноги.

— Что это все значит? — возмущенно проговорил я.

— Это вольноотпущенники Сергия Павла, господин, — пояснил мне Бурр. — Мне с трудом удалось пробиться к тебе сегодня утром. Они тебе ужасно благодарны. Еще бы! Если бы не ты, сегодня утром их всех могли бы распять. Во всяком случае, евнуху этой участи точно было бы не миновать.

Я заметил, что один человек, в котором я узнал мажордома Павла, усиленно расчищает себе путь сквозь толпу, чтобы приблизиться ко мне.

— Мы прослышали, что тебе, господин, может потребоваться эскорт, — начал он. — И не могли позволить тебе покинуть Рим без достойных проводов. — Повернувшись к двум крепким парням, он приказал: — Пойдите в дом и заберите багаж господина.

Несколько смущенный неожиданным оборотом дела, Катон, что-то бубня себе под нос, повел молодых людей за моими пожитками.

Мажордом обернулся к толпе и крикнул:

— Все направляемся к Остийским воротам!

С ликующими возгласами толпа подхватила меня и, водрузив на плечи, понесла к городским воротам. Казалось, полгорода высыпало на улицы, чтобы посмотреть на нашу странную процессию. Она не оставляла равнодушным никого из прохожих, которые, глядя на нас, не могли удержаться от смеха. Несмотря на то что Форум был нам не по дороге, толпа вольноотпущенников пребывала в столь радостном возбуждении, что решила сделать крюк и пронести меня через римский рынок. В тени его аллей я заметил Публия Клавдия в окружении своих головорезов. Лицо у него было сильно перебинтовано, а глаза сверкали лютой ненавистью. Очевидно, у него взыграла этрусская кровь предков, ибо он жестами стал посылать в мой адрес проклятия. Я ответил ему самым распространенным из всех римских телодвижений, не подразумевавшим ничего сверхъестественного. Так наша процессия и двигалась вплоть до Остийских ворот.

Мне доводилось командовать войсками, как всякому занимавшему публичную должность римлянину. Однако я никогда не был великим полководцем и никогда не был чествован Сенатом как победитель. Но убежден, что ни один триумфатор, прошествовавший по Священной улице до Капитолия, никогда не чувствовал того, что чувствовал в то утро я, сидя на плечах вольноотпущенников.