Дмитрий Дивеевский - Дровосек Страница 58

Казалось бы, говорили о вещах самых простых: о вымирании колхозов, о плохих урожаях, о бегстве людей в город, – но за всем этим крылся и какой-то трудноуловимый подтекст, который не сразу дается сознанию. И только по долгому размышлению Данила начинал его улавливать.

«Почему Евсей в будущее колхозной системы не верит, а колхоз не бросает? Сорок лет мужику, руки-ноги на месте, голова смышленая. Езжай хоть в Касимов, хоть в Рязань. Работа найдется, и позабудешь ты про свою постоянную тоску. Но ведь не уезжает. Говорит обо всем с жалостной, безнадежной улыбкой, а не уезжает. Спасти колхоз надеется? Нет, конечно. Как он один спасет? А что его держит? Чувство земли? Наверное. Но тогда мог бы от должности своей проклятой отказаться и на земле сам по себе работать. Хочешь – лесником, хочешь объездчиком, да мало ли есть профессий. А он лямку тянет. Тянет потому, что за людей ответственность чувствует. В колхозе полно немощных, одиноких, полуграмотных. Этим никто не поможет, кроме него. Вот оно что. Вот где русский человек начинается. Да какой же он русский? Чувашин, угоро-финн. То-то и оно, что уже независимо от национальности эта земля человека под себя выковывает. Будь хоть какой национальности, здесь ты проникаешься общим духом. Не все, конечно. Индивидуалисты всегда были и будут. Это генетический тип. Но они – в меньшинстве. А люди с соборной душой – в большинстве. Вот его соборная душа и задерживает его в этом несчастном колхозе.

А Тимка? Ну как его не любить? Построил домик на холме, с которого далеко Оку видно. Рассказывает, что холм этот – насыпной. Его, мол, когда-то князь Касимка приказал насыпать, чтобы с него другой берег обозревать, за подходом московского войска следить. Вроде бы Касимка не всегда был верным подданным Ивана Грозного, а порой бунтовал против него.

Историю Тимка знал плохо, но своей принадлежностью к историческому холму гордился, и порой Данила видел, как он обозревает с этого возвышения заокские дали на восходе солнца. Может, от этих далей ему в голову приходили такие мысли, о каких не каждый философ додумается?

Сидели они как-то у ночного костра, выпивали под наваристую уху, и Данила рассказывал о чужих странах и обычаях. Тимка долго слушал его, а потом сказал:

– Не повезло тебе, парень, с работой. Все по верхам скачешь. Сегодня одно видишь, завтра другое. От этого глухота на душе образуется. Потому что душа только в покое раскрывается. Чуешь, что говорю? Я вот выхожу утром на холм, уже тридцать лет каждый день выхожу, встану лицом к солнцу, глаза в горизонт упру и молчу. И начинает в меня даль затекать вместе с зарей. Затекает и затекает, а я от нее полнюсь, и такое счастье на душе, что только какой-нибудь музыкой назвать можно. Почему так? Потому что я это все из года в год люблю, из года в год вбираю. И оно меня полюбило, делает меня своею частью. Вот так, парень. Счастливый человек – это тот, которого все вокруг любит. А это заслужить надо трудом на одном месте. А ты – то там, то здесь, то здесь, то там.

«Да, прав отец. Горбачев просто не понимает несовместимости России с западным миром. Нам надо свою жизнь строить. Только какую? Есть ли в СССР вообще хоть один человек, который бы понимал, куда идти?» – думал чуть позже младший Булай, сидя у себя в комнате.

Он заканчивал перебирать отцовские книги в поисках интересного чтения, когда натолкнулся на толстую общую тетрадь в коленкоровом переплете. Открыв ее, Данила обнаружил записи, в которых отец довольно складно излагал историю рода Булаев, настолько, насколько он ее знал, а потом вдруг начался рассказ, написанный каллиграфическим почерком. Данила начал читать его и незаметно увлекся.

Деревня Бобоеды.

Деревня называется Бобоеды. Прочитав это название, вы, конечно, сразу поймете, как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось. Надо честно признать, что с момента своего появления на земной поверхности, стал этот населенный пункт подвергаться всяческому глумлению. Казалось, не было в округе человека, который не поиздевался бы над несчастными Бобоедами. Да что там простые жители. Даже секретарь райкома партии товарищ Балуев на итоговом совещании так перевернул это самое название, что присутствовавшие в зале передовицы надолго покрылись пунцовой расцветкой.

Об окояновской районной газетенке, которая и без того лепила ошибку на ошибке, и говорить не приходилось. Ее, так сказать, непечатные опечатки в адрес, прости Господи, Бобоедов, имели широкое хождение среди читателей.

Хуже того, когда-то, в незапамятную эпоху коллективизации, отцы-основатели бобоедовского колхоза присвоили ему имя Клары Цеткин. Они-то, конечно, знали, кто такая есть этот товарищ. А большинство новообращенных колхозников не знало и тут же придумало устный вариант названия, который и на заборе написать невозможно, а уж на страницах такой серьезной литературы, как наш рассказ, тем более. Можем лишь намекнуть, что мужички безвозвратно переименовали Клару в Клаву, а остального мы не в состоянии сообщить по этическим соображениям.

Казалось бы, какое отношение может иметь это глупое предисловие к серьезному, а может быть, даже и страшному нашему рассказу? Ведь мы задумали поведать вам о бобоедовской нечистой силе.

Так вот, сразу ответим на этот вопрос. Все вышесказанное к нижестоящему имеет самое прямое отношение. Потому что, например, жители деревни Рождественно живут как на празднике и названием своим гордятся. Стоит эта деревня на высоком холме под синими небесами, красуется церковью, и, конечно, ни одна нечисть не посмеет в ней поселиться. А поселится она в Бобоедах, над которыми уже лет четыреста потешаются всем миром, и поэтому ее собственные жители являются людьми недружными, невезучими и неуважаемыми. Даже председатель колхоза Владимир Иванович Синькин, будучи выпивши, частенько попрекает свою супругу, в девицах Бобоедову, за несуразную фамилию и, что греха таить, приделывает ей различные непотребные суффиксы и окончания, а также непечатные приставки.

Так вот, когда на экранах телевизоров только-только засветила пятнистая лысина нашего очередного вождя, в Бобоедах завелась нечистая сила.

Следует оговориться, что лично автор в чертовщину не верит. Бывает, конечно, строчишь поздно ночью какой-нибудь рассказишко – и вдруг, откуда ни возьмись, шлеп тебе на лист эдакая лохматая тварь размером с мышонка. И начинает эта дрянь перо раскачивать или, хуже того, буковки копытцами затаптывать. Ну а так как явление ее входит в прямое противоречие с мировоззрением автора, то выпьешь стопочку валерьянки или какой другой гадости и ложишься спать. Поэтому за все нижеизложенное автор никакой ответственности не несет, а просто искусным словом отображает то, о чем долгое время судачили в округе.

Так вот, не думаем, что бобоедовская нечистая сила была какой-нибудь крупной и злобной особью. Смертоубийств она никаких не подстраивала, и это уже хорошо. Но проделки все-таки творила нешуточные. Заключались же они в том, что у местных мужиков стали отлетать пальцы. Не просто так, конечно, а на циркулярной пиле. Раньше не отлетали. А тут – что ни неделя, у кого-нибудь из колхозников вжик – и нету пальца. Хорошо, если одного. А то и больше.

Будь это при темном царизме, давно привезли бы из соседнего Чубарова попа, тот циркулярку освятил бы – и дело с концом. Но в описываемую эпоху еще действовала установка райкома партии в Бога не верить, в чубаровской церкви попа не имелось, а сама она успешно использовалась для полезной функции овощехранения. Так что пальчики летели. И не только у рядовых колхозников. Это еще куда ни шло. Нечистая сила покусилась и на само руководство трудового коллектива имени Клары Цеткин. В исторически сжатый срок утрату пальцев понесли главный инженер, агроном и лично председатель колхоза.

Но если инженер и агроном захаживали иногда в столярку освежиться стопочкой-другой самогона, то председатель и дороги туда не знал. А ведь попал и пострадал нешуточно.

В тот печальный день он чинно-благородно получал у себя в кабинете инструктаж от представителя райкома партии по путям повышения надоев молока. Районный товарищ был еще молодым руководителем, без необходимых навыков оказания помощи на местах, и ближе к вечеру отправился в анабиоз в одиночку. А Владимир Иванович был трезв, как оловянный солдатик. Приладил он вместе с водителем баранью ногу отдыхавшему начальству под мышку, скантовал его в УАЗик и отправил в районную столицу.

Ну, чего еще надо? Иди с Богом домой. Жена уж сколько дней не видела. Нет, понесло Синькина к циркулярке.

И никто не знает, чего он там пилил. Только ближе к ночи с воем примчался председатель к проживавшему неподалеку ветеринару, и тот накрутил ему столько бинтов на правую руку, что из марлевой кувалды торчал только один средний палец.