Стивен Сейлор - Загадка Катилины Страница 59

— Там, где исчез олень, — сказал я, — и начинается старая дорога.

Мы подъехали к валуну и спешились. В проходе оставалось достаточно места, чтобы провести лошадей за собой. За валуном оказалось пространство, не замеченное с дороги. Далее мы увидели следы, свидетельствующие о том, что когда-то здесь была тропа, ведущая прямо в гору.

— Этот валун, должно быть, когда-то свалился и загородил дорогу, — сказал я. — После какого-нибудь землетрясения. Да и по всей тропе, мне кажется, валяется немало камней. Для оленей она подходит, но для наших лошадей нет. Придется нам их привязать здесь, а самим пойти пешком.

Дорога подымалась вверх круто и неровно. После того как люди оставили ее, она превратилась в сток для воды. Ветви деревьев вдоль дороги в некоторых местах были сломаны, что свидетельствовало о том, что этой дорогой кто-то совсем недавно пользовался.

Дорога и в самом начале была довольно крутой, а чуть дальше она просто неимоверно подымалась. Камни, разбросанные в русле потока, казались ступенями для титанов.

Даже Метон стал задыхаться и потеть, хотя если бы он шагал один, а не ждал меня, то давно бы поднялся на самую вершину. Сердце мое громко стучало, а ноги превратились в две свинцовые гири к тому времени, как мы достигли открытого пространства, где в прошлый раз привязали своих лошадей и где я заметил противоположный конец этой тропы. Слева дорога вела дальше, в гору, к водопаду и шахте.

Все мое тело протестовало против того, чтобы подыматься дальше, но там, наверху, легче всего встретить какого-нибудь одинокого пастуха.

И долго нам ждать не пришлось. Когда мы приблизились к каменным ступеням, ведущим к водопаду, я услыхал блеяние козленка и голос пастуха, уговаривающего его замолчать. Мы отошли в сторону, к падающей воде. Звук водопада усилился, но также усилился и голос пастуха.

Мы прошли через сплетение виноградных листьев и оказались возле самого озера, по краям которого вздымалась пена. Там было довольно сумеречно из-за нависавшей над нами скалы и высоких деревьев, окружавших озерцо. Повсюду валялись кости и черепа, которые мы уже видели однажды сверху. По моей спине прошла дрожь; здесь было так мрачно и сыро даже в жаркий день.

Мы прошли еще немного и увидали пастуха. Он был очень молод, почти мальчик, моложе Метона, одет в рваную тунику, на ногах истертые сандалии.

Шум водопада заглушил наши слабые шаги. Когда мы предстали перед ним, молодой пастух так сильно вздрогнул от неожиданности, что едва не упал. Он зашатался, замахал руками и свалился бы в воду, если бы Метон не удержал его.

Пастуху удалось обрести равновесие, и он выдернул руку из ладони Метона. Козленок заблеял, пастух крепко обхватил его, так что пальцы его побелели. Он со страхом переводил взгляд с меня на Метона.

— Кто вы? — наконец проговорил он. — Вы живые или мертвые?

Забавный вопрос, подумал я, но тут же вспомнил о разбросанных черепах и костях и о якобы обитающих в этих местах лемурах.

— Очень даже живые, — ответил я достаточно уверенно, ведь лемуры наверняка не чувствуют устали и боли в ногах.

Пастух продолжал смотреть на нас исподлобья, держась поодаль.

— Да, мне показалось, что рука у тебя теплая, — сказал он Метону. — Но что вы здесь делаете? Вы друзья хозяина?

— А ты сам что здесь делаешь? — ответил я вопросом на вопрос.

— Меня заставили сюда прийти, потому что я самый молодой. Кто-то услыхал, как возле водопада блеет козленок, и послали за ним меня. У него копытца застряли между камней. Никому ведь не хочется спускаться сюда из-за них… — Он невольно огляделся по сторонам.

— И кто же именно послал тебя? — спросил я. — Форфекс?

— Форфекс? — Он как-то странно вздохнул.

— Да, Форфекс, тот самый, что руководит всеми пастухами.

— Теперь уже нет. После того как… — На его лице снова появилось удивленное выражение. — А хозяин знает, что вы здесь?

— Скажи нам, что случилось с Форфексом, — Произнес я насколько возможно более властным голосом. Рабы Гнея Клавдия, должно быть, привыкли именно к такому обращению и не станут задавать лишних вопросов даже незнакомцам. Это ясно из того, как сам хозяин обращается с ними.

— Форфекс… Но хозяин вовсе не хотел… Он, конечно, бьет нас иногда, но никогда еще… по крайней мере, своими руками… насколько мне известно…

— Значит, Гней Клавдий убил Форфекса, не так ли? — спросил Метон, глядя на меня с едва заметной улыбкой.

У него были причины испытывать гордость, но он поспешил с вмешательством в разговор. Он не был ни достаточно старым, ни достаточно властным, чтобы раб его испугался. Пастух снова замолчал и подался назад. Козленок беспокойно заерзал в его руках.

— И как же твой хозяин убил Форфекса? — спросил я строго, делая шаг вперед и пристально вглядываясь пастуху прямо в глаза. Он ведь всего лишь мальчик, и хозяин часто наказывает его. Он не способен противиться прямой атаке, даже если его спрашивает чужой человек, не имеющий на то никаких прав…

— Его голова… Не так давно Форфекс поранил голову…

Я вспомнил, как Форфекс ударился головой о выступ в потолке пещеры, испугавшись лемуров, как по его лицу текла кровь, как он стонал, пока мы вели его вниз.

— Да, продолжай.

— После этого он слегка повредился в уме — стал двигаться медленней обычного, забывал, о чем говорил, жаловался на боль в голове, просыпался по ночам и блеял как козленок.

«Бедный Форфекс, — подумал я. — Соблазнившись деньгами Катилины, ты дал увести себя туда, где жили твои скрытые страхи».

— Хозяин иногда нетерпелив; он и раньше наказывал Форфекса за глупость, но после того случая и вовсе взбесился. Он повторял, что тот сам виноват, не следовало ему водить незнакомцев в шахту. Но вы, должно быть… — Он посмотрел на нас с растущим страхом.

— Не важно, продолжай! — настаивал я.

— Несколько дней тому назад хозяин приказал Форфексу забить одну из коз, но тот перепутал и заколол другую, или так сказал сам хозяин. И вот хозяин так рассердился — бегал от гнева, стремительно, словно молния, которая ударяет в гору. Он исхлестал Форфекса кнутом и разорвал его тунику. Кнут пропитался кровью. И тут лицо хозяина изменилось. Я стоял рядом и все видел. Я так и похолодел от ужаса. Хозяин словно решил про себя, что Форфекс уже не нужен ему, ни на что не годится, как разбитая глиняная бутыль. Он взял хлыст за рукоятку и принялся ею наносить удары, а она сделана из железа и полосок кожи, прибитых железными заклепками. Он стал бить Форфекса прямо по голове, смеясь и приговаривая: «Если уж жалуешься на голову, то мы тебя сейчас излечим!» Все это время Форфекс жалобно кричал, стонал, а потом принялся издавать другие звуки. Ах, пожалуйста…

Лицо пастуха сделалось белее мела. Глаза покраснели от слез. Он неуверенно заморгал. Козленок задергался сильнее, и мальчик уже не смог его удержать. Тот с громким цокотом копыт приземлился на камень, упал в воду, но тут же выскочил и побежал через кусты по направлению к тропинке, стряхивая капли воды.

Молодой пастух прислонился к скале и медленно опустился на камень, сжимая руками живот.

— Мне плохо от этого, — сказал он слабым голосом.

— Да, я не сомневаюсь, — сказал я. А что стало бы с ним, если бы он увидел Форфекса сейчас? — И когда это произошло?

— Пять дней тому назад.

— Ты уверен?

— Да. Как раз после ид. Хозяин некоторое время был в Риме на выборах, а потом вернулся. Он сказал, что выборы прошли, как ему хотелось, но что у него все равно плохое настроение. Возможно, с ним что-то случилось за время пребывания в Риме. Мне показалось, что он просто хотел придраться к Форфексу, не важно из-за чего.

— Пять дней тому назад, — сказал я, обменявшись взглядом с Метоном. — А прошлой ночью Клемент сказал нам, что слыхал шум за три-четыре ночи до того — как раз все сходится. И что сделали с телом Форфекса?

— Принесли сюда, — сказал мальчик мрачно. — Когда с ним было покончено и он валялся на полу весь в крови… — Он всхлипнул.

— Продолжай.

— Лицо хозяина снова изменилось. Мне показалось, что он не вполне осознавал, что делает, если вы понимаете. Его глаза — никогда я не видал такого выражения, разве что у некоторых рабов, как будто он испугался своего поступка. Говорят, что есть такая богиня, которая наказывает людей, даже свободных, если они слишком много себе позволяют. Такое греческое слово… — Он наморщился.

— «Хюбрис», — сказал я. — Дерзость, граничащая с безумием, высокомерие, переходящее через все рамки. И за эту «хюбрис» наказывает богиня возмездия Немезида.

— Возможно, и так, — продолжил пастух, — но не слыхал я, чтобы какие-то боги спускались на эту гору. Видимо, хозяин на некоторое время понял, что зашел слишком далеко. Он уронил кнут, задрожал. Но затем сжал челюсти, кулаки и попытался сдержаться. Он огляделся по сторонам, осмотрел комнату, прищурив глаза, хотя было очень светло. А потом посмотрел на меня, потому что я случайно оказался рядом. «Прибери-ка здесь, — крикнул он мне, как будто дело шло об обычном мусоре. — Прибери и отнеси то, что от него осталось, к водопаду! Сбрось его с утеса, пусть лежит там с остальными!»