Стивен Сейлор - Орудие Немезиды Страница 6

Я обернулся и увидел в кормовой части барабанщика. Он сидел на низкой скамье, должно быть, прямо под моей кроватью. Ноги у него были широко расставлены, и колени охватывали обод низкого, широкого барабана. Его руки были обмотаны ремнями, и на конце каждого ремня был кожаный шар. Он поочередно поднимал в воздух тот и другой шар и обрушивал их на кожу барабана, отчего в теплом плотном воздухе разносились глухие пульсирующие удары. Он сидел с закрытыми глазами, с едва заметной улыбкой, словно дремал, но ритм ударов при этом никогда не нарушался.

Рядом с ним стоял другой человек, одетый как солдат, с длинным хлыстом в правой руке. Он сердито посмотрел на меня и щелкнул в воздухе хлыстом, как если бы хотел произвести на меня угрожающее впечатление. Ближайшие к нему рабы содрогнулись, а кое у кого вырвался стон.

Я попробовал дышать через одеяло. Когда свет светильников осветил пол, я увидел, что он покрыт смесью фекалий, мочи, блевотины и гниющих объедков пищи. Как они могли это выносить? Или просто за долгое время привыкли, как человек привыкает к объятиям кандалов?

На Востоке существуют религиозные секты, исповедующие вечную кару во искупление прегрешений грешников. Их богам недостаточно видеть страдания человека в этом мире, и они преследуют его муками ада на том свете. Мне об этом толком ничего не известно, но я знаю, что если здесь, на земле, существует нечто сопоставимое с адом, то это чрево римской галеры, где людей заставляют работать до полного разрушения среди зловония собственного пота, блевотины и экскрементов, угасая под этот маниакальный, никогда не смолкающий бой барабана. Говорят, что большинство гребцов умирают после трех или четырех лет, проведенных на галерах. Пленный или уличенный в воровстве раб, если ему предоставляется такой выбор, может пойти работать на рудники или стать гладиатором. И лишь в крайнем случае отправляется служить на галеры. Из всех приговоров, включающих и смертную казнь, которые могут ожидать преступника, рабство на галерах считается самым жестоким. Оно тоже кончается смертью но не раньше чем из тела человека будут выжаты до последней капли все силы и пока страдания и отчаяние не лишат его последних признаков человеческого достоинства.

Галеры превращают людей в монстров. Некоторые капитаны галер никогда не меняют гребцов местами. У человека, который изо дня в день, из месяца в месяц гребет, сидя на одном и том же месте, и особенно у тех, кто работает на помосте, развиваются громадные мускулы с одной стороны тела совершенно непропорционально другой. В то же самое время цвет кожи становится белесым, как у пещерной рыбы, из-за отсутствия дневного света. И если такой раб совершает побег, то его легко поймать благодаря этому уродству. Однажды в Субуре я видел отряд частных охранников, вытаскивавших такого человека из борделя. Экон, тогда еще маленький мальчик, был испуган уродством этого раба, а когда я объяснил ему в чем дело, расплакался.

Красс, если владельцем этого судна был действительно он, даже заботился о своих гребцах. Я не видел на «Фурии» таких однобоких монстров. Среди гребцов были юноши с широкой грудью, крупными плечами и руками, а также несколько сравнительно пожилых людей массивного сложения. Лица их не потеряли своей человечности, хотя и были отмечены тревогой и страданием.

Я переводил взгляд с одного лица на другое. Большинство гребцов отводили свои глаза, но некоторые осмеливались ответить мне взглядом. И тогда я видел печальные глаза людей, измученных безысходным однообразием бесконечной работы. В этих глазах была зависть к человеку, обладавшему простой свободой пойти куда захочет, стереть с лица пот, привести себя в порядок после отправления нужды. В одних глазах вспыхивали искры страха и ненависти, другие загорались возбуждением, почти вожделением — так смотрит на обжору человек, умирающий с голоду.

Меня охватила горячая дрожь, как в трансе, а я все шел и шел по центральному проходу между обнаженными рабами, задыхаясь от зловония, не в силах оторвать глаз от этой ритмично колыхавшейся массы страдающих людей. У меня было такое чувство, словно мне снились люди, сами жившие в каком-то кошмарном сне. Чем дальше я отходил от помоста барабанщика и от центральной лестницы, тем меньше светильников освещало чрево галеры. В этот мрачный трюм прорывался серебряно-синий лунный свет, выхватывавший из темноты лоснившиеся от пота руки и плечи гребцов и вспыхивавший искрами на кандалах. Тупые удары барабана за моей спиной звучали более глухо, но все с той же не знавшей конца неумолимостью, словно гипнотизируя все и вся своим неизбывным ритмом, сливавшимся с плеском весел.

Дойдя до конца прохода, я посмотрел назад, поверх множества голов, и вдруг страх охватил меня, чуть ли не бегом я повернул к выходу. Впереди в ярком свете светильника я увидел свирепое лицо надсмотрщика, со злобой и презрением обращенное на чужака, вторгшегося на его территорию. Этот наемник выполнял свою часть грязного дела и ненавидел мягких избалованных зевак. Его усладой была власть.

Я поставил одну ногу на ступеньку лестницы и уже занес другую, как меня остановило выражение лица, высвеченного светильником. Юноша напомнил мне Экона. Когда он обернулся, чтобы посмотреть на меня, то на одну сторону его щеки упал луч луны, другая была освещена светом от светильника, и лицо показалось мне составленным из двух половинок — бледно-голубого и оранжевого цвета. Несмотря на массивные плечи и грудь, он был почти мальчиком. Тонкие черты лица были удивительно красивы. Темные грустные глаза говорили о его восточном происхождении. Неожиданно он улыбнулся невыразимо печальной улыбкой.

Я подумал о том, что Экон вполне мог бы оказаться на его месте, если бы я не подобрал его. Оглянувшись еще раз на этого юношу, я тоже сделал попытку улыбнуться ему в ответ, но не смог.

Внезапно по лестнице спустился какой-то человек, грубо оттолкнул меня в сторону и устремился в кормовую часть. Он что-то выкрикнул, и удары в барабан вдруг посыпались вдвое быстрее. Судно содрогнулось и рванулось вперед. Я едва удержался на ногах, отброшенный на перила лестницы. Скорость увеличилась вдвое.

Барабан гремел все громче и громче, удары сыпались все быстрее и быстрее. Вестовой снова оттолкнул меня, и стал подниматься на палубу. Я схватил его за рукав туники.

— Пираты! — несколько театрально бросил он мне. — Из скрытой бухты за нами погнались два судна. — Выражение его лица было зловещим, но, как ни странно, мне показалось, что он смеялся, высвобождая свой рукав из моих пальцев.

Я было последовал за ним, но тут же остановился, пораженный развернувшейся на моих глазах сценой.

Барабан гремел чаще и быстрее. Тяжело дышавшие гребцы старались выдержать задаваемый ритм. Щелкая хлыстом над головами, надсмотрщик бегал по помосту. Те гребцы, что сидели у бортов, могли оставаться на своих сиденьях, стоявшим же вдоль центрального помоста приходилось вытягиваться на носках, следуя круговому движению, чтобы не выпустить из рук описывавших большие круги отполированных до блеска концов весел.

Ритм ускорился. Огромная машина работала полным ходом. Весла описывали круги в сумасшедшем темпе. Рабы вкладывали в них все свои силы. Объятый ужасом, не в силах отвести взгляд, я смотрел на их искаженные лица, сжатые челюсти.

Послышался какой-то резкий звук и треск, словно внезапно разлетелось на куски чье-то огромное весло, и притом так близко от меня, что я инстинктивно закрыл рукой лицо. В тот же момент недавно улыбавшийся мне юноша откинул назад голову.

Надсмотрщик снова поднял руку. В воздухе молнией сверкнул его хлыст. Юноша пронзительно вскрикнул, как если бы его ошпарили кипятком. Я увидел, как хлыст впился в его голые плечи. Он попытался ухватиться за весло, но тут же упал на узкий мостик и повис на цепях, которыми был прикован к веслу за запястья. Весло протащило его вперед, потом назад и снова подняло вверх. Когда он в верхней точке тщетно пытался сохранить равновесие, хлыст со свистом опустился на его бедра.

Юноша тонко закричал, дернулся и снова упал. Весло увлекло его в следующий оборот. Каким-то образом ему удалось ухватиться за него огромным напряжением всех мускулов. Последовал новый удар хлыста. Глухо гремел барабан. Хлыст поднимался и опускался. Задыхавшийся юноша содрогался на цепи, словно в эпилептическом припадке. Его плечи сводила судорога, лицо исказилось, и теперь он плакал как ребенок. Удары хлыста по-прежнему сыпались на него один за другим.

Я посмотрел на надсмотрщика. Он злорадно ухмылялся, обнажая гнилые зубы. Потом взглянул прямо мне в глаза и снова поднял хлыст, словно бросая вызов. Над головами гребцов пронесся гул недовольства.

Внезапно сверху донесся шум шагов. Это вернулся вестовой. Подняв руку, он дал знак барабанщику и прокричал: