Фил Рикман - Кости Авалона Страница 62

— Ладно, помогу вам. Помогу вам увидеть слабость ваших суждений. Открою глаза и тебе, и колдуну на то, что вы намерены защищать.

Пытаясь продать мне новую мантию, Бенлоу-костолюб предупреждал, что самые суровые зимние холода, возможно, еще впереди, однако этим утром погода как будто собиралась оспорить его прогноз. Солнце светило ярче, чем во все предыдущие дни, и застенчивые нарциссы уже показали ростки вдоль обочин дорог. И казалось, что ночная гроза, объявленная было выражением божьего гнева, на самом деле явилась предвестницей ранней весны, призраком давно умершей пляски Иванова дня посреди февральской пустыни.

Ощущал ли я близость Элеоноры Борроу, когда мы подходили к ее саду трав? Чувствовал ли ее здесь, на этом склоне холма? Да, теперь ее присутствие ощущалось повсюду, словно она стала душой этого необычного города и всего, что он дал мне.

Путь до сада от трактира «Джордж» занял у нас не более десяти минут. Мы перешли улицу, достигли окраины города, затем перебрались по лестнице через ограду и зашагали по грязной тропинке вдоль склона длинного холма, прикрывавшего город, словно огромная рука. Я остановился у деревянных ворот, обегая взглядом полоску земли вдоль стремительного ручья, обнесенную со всех сторон живой изгородью. Большей частью пустые, аккуратные грядки будто выстроились против дьявольского холма, боевая башня которого венчала высшую точку горизонта. В воздухе мерцали капельки алхимической росы. И я почувствовал…

Будто я обнажен. Обнажен до самых глубин души. Ее словно вывернули наизнанку, и каждый мог видеть, что происходит во мне. Я находился на грани срыва, и потому отвернулся от Кэрью и Дадли. Стоял и таращился на линию горизонта, где солнце позолотило до самого моря водные глади прудов и каналов, пока самообладание не вернулось ко мне.

— Что это она тут выращивает? — поинтересовался Дадли.

— Ее мать выращивала здесь двести разновидностей трав, — тихо объяснил я, и голова Кэрью тотчас повернулась ко мне.

— Кто вам это сказал?

— Я… забыл. Может быть, Файк.

— Во всем мире не растет столько трав, — возразил Кэрью.

— Во всем мире их растет гораздо больше.

И ничто не мешало им расти здесь, на этой защищенной, хорошо увлажненной земле с богатыми почвами. Наблюдение побудило меня задуматься о том, что я когда-то прочел о цветнике провидицы Хильдегарды Бингенской, женщины, которая намного опередила свое время, связав науку с творчеством и предложив использовать растения для лечения меланхолии.

— Так вы хотите знать, что она там растила? — криво улыбнулся Кэрью. — Я покажу. Стойте там.

Кэрью пошел по участку, но я ослушался его приказа и тихо побрел вверх по пологому склону. Мне казалось, что Нел идет рядом со мной, я слышал, как шелестит ее платье по мокрой траве. Я медленно поднимался вдоль голых кустов ограды к вершине участка, где стоял деревянный крест.

На нем не было имени, но я обо всем догадался.

Ей было так спокойно в ее саду. Открытый простор до самого моря, а с другой стороны высится холм Святого Михаила и золоченые купола аббатства.

Я повернулся, и оно раскинулось внизу передо мной, сверкая золочеными арками, словно солнечными лучами. Вот он, рай. Авалон.

Когда-то это были земли аббатства. Почти все на многие мили вокруг принадлежало монастырю. И аббат передал этот кусок земли Кейт Борроу, дабы она продолжала ставить опыты с растениями и травами. Этот участок, с его превосходным видом на монастырь и холм Михаила, и заболоченные земли внизу… как будто в этой точке собиралась вся энергия этих священных мест.

Больше того. Все силы земли пересекались тут. И христианская святость, и языческий культ. И мне показалось, будто я уже побывал здесь в то время, когда мой рассудок отдался во власть порошка видений. Интересно, что произошло бы со мною, когда бы я принял зелье на этом холме, да в такое дивное утро?

Это уже не имело значения. Порошок видений, подобно жиру, смазал заржавелые замки и отомкнул дверь. Большего и не требовалось. Теперь дверь была открыта… или, во всяком случае, приотворена.

Бег времени ненадолго остановился, и я переживал состояние глубокого отчаяния, какое испытывал лишь однажды, вглядываясь с тоской в бесконечную ширь звездного неба. И думал о том, чему учила нас церковь: всякая жизнь существует во славу Бога, и всякая награда ожидает нас не в этом мире, но в будущем.

Однако люди, обитавшие в этом городе, где ступали подошвы Спасителя — и Мерлина, — не приняли учения клириков. И кто под сей сенью древнейшей магии мог бы упрекнуть этих людей за склонность верить в возможность обретения — здесь, в этой жизни — земного рая? Словно само пребывание на этой земле, через молитву и просвещение, давало им много больше того, что, согласно церковникам, обещает Господь.

Никаких книг, никаких догм, просто быть здесь.

В этом суть авалонской ереси.

Объекта лютой ненависти сэра Эдмунда Файка.

— Что, ведьмина могилка?

Я обернулся. Передо мной стоял Кэрью, раскачиваясь на каблуках, убрав руки за спину и злобно сверкая глазами. Дадли, с унылым видом, находился рядом с ним.

— Видимо, запретили хоронить на освященной земле, сказал Кэрью.

— Или просто земля в этом месте по-своему священнее любого церковного кладбища, — сказал я.

Кэрью вонзил в меня сердитый взгляд. То, что я сказал, — тоже ересь. Да и черт с ним. Было трудно поверить, что королева могла передать аббатство в грубые ручищи этого человека. Которые, впрочем, больше не были спрятаны у него за спиной. Косым взглядом Кэрью свирепо смотрел на них сквозь просвет в седой бороде, словно хотел уподобить выражение лица тому, что держал в руках. Двум побуревшим от сырости черепам без нижних челюстей и со сломанными зубами.

— Вот что она выращивала, доктор Джон, — сказал Кэрью. — Она растила здесь смерть.

Глава 38

СТАРЫЕ КОСТИ, НОВЫЕ КОСТИ

— Выглядит скверно, — сказал Дадли.

Можно подумать, была нужда произносить это вслух. Мы смотрели вслед Кэрью, выходящему легкой поступью, едва ли сообразной его действительному весу, на солнечный свет. В его шагах и повсюду в воздухе звучала весна, но теперь это была другая весна — замаранная, как и улыбка Кэрью, бездушным злорадством.

Я прошел еще по тропинке и поднялся чуть выше по склону холма, увеличив расстояние, отделявшее нас от Кэрью… и сада трав. Теперь он был осквернен, и я не желал больше возвращаться туда.

Перед уходом Кэрью прилежно закопал черепа на том месте, где взял их. Затем, прежде чем попрощаться с нами, он обещал послать весточку в Уэлс, чтобы устроить мое свидание с пленницей — с надеждой, что я расспрошу ее об остальных частях тела, которые, возможно, еще откопают в ее саду.

— Я и сам знаю, как это выглядит, — ответил я, — и знаю, как посмотрят на это в суде, только это всего-навсего грязный подлог. Нел Борроу не закапывала там эти кости.

На сей раз благородное лицо Дадли выразило сомнение, и мне стало горько смотреть на него.

— Откуда ты это знаешь, Джон? Ты не можешь этого знать. И не ты ли рассказывал мне о доказательствах, представленных во время суда над ее матерью, которые свидетельствовали о том, что она удобряла свой огород, рассыпая землю с кладбищенских могил?

— В тех доказательствах столько же правды, сколько и во всей этой истории.

— Но ты ведь не знаешь, Джон. — Дадли отчаянно развел руками. — Так ведь? Да и что еще создала она своей некромантией, кроме зелья, которое вызывает «огонь святого Антония», отчего люди страдают мучительным бешенством?

— Это не так, — возразил я, закачав головой. — Порошок видений получают из грибка, который растет на злаках. Он не встречается здесь.

— И все-таки эта женщина делает порошок. Знаю, знаю… таким, как ты, он высвобождает сознание и придает ясности мысли. Но к концу дня ее мать болталась на висилице, как ведьма. И вместо того чтобы бросить это занятие, твоя… первая любовь избрала путь своей матери. Вот что они скажут — так скажет судья. И даже ты не можешь этого отрицать.

— Путь врачевания благороден.

Мы прошли еще немного и приблизились к вершине холма, откуда открывался вид на город и монастырь. Остановились возле одинокого тернового дерева, и я опустился на траву.

— Думаешь, Кэрью замешан в этом?

Дадли задумался, устраиваясь между корнями дерева.

— Грубоватая прямолинейность в характере Кэрью. Он будет поддерживать Файка, потому что тот представляет закон. Если Файк подтасовал улики против аббата… тогда были трудные времена, да и аббат все-таки был закоренелым папистом.

— Но ты-то сам веришь в его причастность?