А. Веста - Оракул Страница 63

— Парнасов? Вы? Вот приятная неожиданность! — Сельдерей приложил два пальца к виску и приветливо оглядел спасенного: — Не бойтесь, уважаемый, теперь вы в полной безопасности.

В подтверждение его слов на заднем сиденье маленького мобильного броневичка беспечно раскинулся Буратино.

Не прошло и часа, как спасенный Парнасов уже сидел за праздничным столом напротив полковника. В кабинете Сельдерея светился праздничный новогодний экран и накрытый стол дразнил ароматами. В этой почти домашней обстановке в присутствии мужественных соратников и женственной Стеллы полковник вручил Парнасову извлеченный из архива паспорт, окончательно возвращая его в мир живых.

— А теперь поднимем бокалы и сдвинем их разом! С наступающим, соратники! Вот только алкоголя не держим! — улыбнулся Сельдерей и высоко поднял фужер с яблочным соком.

— Если русский патриот, не бери спиртного в рот! — объяснил сии причуды Скиф.

А Стелла, деликатно опекая Парнасова, положила ему на тарелку фаршированный помидорчик.

— Я всегда мечтала познакомиться с настоящим писателем, — тихо прошептала она и робко пожала его ладонь под белоснежной скатертью.

Прямая трансляция европейского конкурса была назначена на полночь, и едва стрелки часов сомкнулись на северном полюсе циферблата, Окси вступила в яркий круг прожекторов. От жара софитов и юпитеров грим спекался в липкую корку и даже платье жгло, как сохнущая змеиная кожа. Она стояла на вершине маленькой ступенчатой пирамиды среди искристого конфетти и блеска мишуры. Глаза ее сияли, как два ярких карбункула, и никто из телезрителей не догадывался, что очаровательная дива спит. Насладившись овациями, Окси притушила свой чувственный оскал и поднесла к губам микрофон, похожий на хрустальную грушу.

— Дорогие зрители Евровидения! — она одарила невидимую публику улыбкой и провещала голосом сомнамбулы:

— Один-семь, один-восемь, один-девять…

Она произнесла множество цифр, ни разу не сбившись, продолжая обворожительно улыбаться.

Внезапно в кабинете Сельдерея погас праздничный экран.

— Что, что такое? — возмутился Сельдерей. — Хоть раз Новый год можно отметить по-человечески? — спросил он у незримых во тьме соратников.

— Ключ Фулканелли! — вспомнил Парнасов. — Сегодня та самая ночь, о которой предупреждали посвященные! В эту ночь кончаются буддийский календарь Калачакара и даже календарь индейцев майя, рассчитанный на двадцать тысяч лет.

Расторопный Скиф быстро спустился в подвал особнячка и запустил генератор. Глазированная улыбка Окси вновь осветила сумрачный кабинет:

— Дорогие телезрители. Спасибо, что смотрите наш канал. Пожалуйста, не переключайтесь, — внезапно Окси выронила свою дежурную улыбку, и ее темные, как спелые вишни, глаза, сошлись к переносице. До нее наконец дошло, что она натворила.

— Вот она — виновница грядущего мирового пожара! Коды произнесены вслух! Пароль активизирован! — погасшим от бессилия голосом сказал Шаман.

— Что все это значит? — выпучил глаза полковник.

— Похоже на шуточки Нихиля. Эта красотка произнесла код «Гидры». Если мы не успеем заблокировать или отменить приказ, тогда все… Конец…

— Судный час? — запоздало испугался Сельдерей, чувствуя, как у него покраснели уши. Так было всегда, когда он чувствовал себя обнуленным дураком, но не хотел сознаваться в этом. Этот исторический матч ФСБ против мировой закулисы не мог завершиться вничью.

— Так… сигнал к ядерной атаке уже пропущен через глобальную сеть. Где Нихиль?

— Пошел к чертям морским, — с невольным сожаленьем подсказал Парнасов.

— Надо пробить отмену или на худой конец вырубить его личный спутник на орбите. У нас есть минуты три не больше, — Шаман подключил трофейную «энигму» и лихорадочно защелкал клавишами.

«Сфинкс» — машинка, прихваченная из кабинета начальника «Гидры», когда-то она значилась в реестре подводного флота Вермахта, затем ее определили как уникальный трофей в музей военной разведки в английском городке Нью-Гемпшир, откуда она неизъяснимым образом исчезла в 1985 году и уж потом неисповедимыми путями оказалась на вооружении «Гидры».

Ни разу не запнувшись, Шаман подобрал числовые ключи к базе спутника-шпиона. Шифровальные устройства перебрасывались мячами практически без участия игроков. На экране дисплея высветилось загадочное спящее лицо, похожее на Медузу Горгону. Медуза открыла глаза и разлепила губы.

— Это «Сфинкс», — прошептал Шаман, — святая святых электронной базы «Гидры», настоящий ас кодирования.

«Ввести пароль! В случае отсутствия отмены система сработает на подтверждение!» — сигналил «Сфинкс».

— У нас полминуты. Прежде, чем принять решение, эта тетка должна протестировать саму себя на исправность.

— Каким образом? — спросила Стелла.

— После аппаратного теста следует проверка алгоритма, а каждое декодированное сообщение сравнивается с исходным, и если оно повторяет входное, то значит алгоритм не работает, и «Сфинкс» пробует следующее сообщение. После пятого «сбоя» система должна отключиться и снова перейти в режим самотестирования.

— Надо предложить ей перевертыш — обыкновенный русский перевертыш! — срывающимся голосом подсказал Парнасов.

— Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом? — зажегся Шаман, — А ну-ка, перевертыши, живо!

— А роза упала на лапу Азора, — выпалил Парнасов.

— Карма — мрак! — подсказала Стелла.

— А торг у грота! — нашелся Скиф.

— А гром у морга! — придумал Сельдерей.

— Я не стар, брат Сеня, — строчил Шаман без пропусков и заглавных букв. — Еще, еще, для надежности!

— «Я иду с мечом судия!» — вспомнил Парнасов.

Изображение «Медузы» на экране задрожало — со стороны казалось, что она плачет. На экране появилась мигающая надпись: «Сбой системы. Команда не принята!»

Усталый Шаман откинулся в кресле, с восторгом созерцая дело своих рук, как Демиург на закате шестого дня.

Внезапно стало тихо, так тихо, что стал слышен мягкий шорох падающего за окном снега.

— Что это с ней? — спросил Скиф.

— Ушла в себя. Теперь лет триста она будет переворачивать фразы, размышляя над тем, почему у нее не получается прочитать наоборот, — ответил Шаман.

Он вышел на крыльцо и рванул потный ворот. Апокалипсис был безоговорочно отменен, и над Россией плыла роскошная русская зимняя ночь с ясными звездами и колокольными перезвонами…

Утро первого января Иван встретил среди седых елей Кремлевской больницы. Там, в светлой, прохладной палате среди трубочек и отключенных капельниц, лежала Анфея. После крушения аквапарка девушка так и не пришла в сознание.

— У пациентки синдром Снегурочки, — пояснил Ивану наблюдающий врач. — Мы взяли ее кровь на анализ. Признаюсь, никогда такого не видел! Под микроскопом видны мягкие кристаллики льда. Обычный физраствор не работает, и ее состояние ухудшается.

— Я могу дать ей кровь, — Иван почти умоляюще посмотрел на доктора.

— Ваша девушка нуждается не в крови, а в гораздо более тонкой субстанции: любви или молитве, а я не священник. У нее не просто кровь, а, простите за каламбур, коктейль из огня и вечного льда.

— Возьмите, доктор, это ее спасет! — Иван вынул из-за пазухи ледяной кристалл.

В приемном покое Ивану выдали вещи Снегурочки: подмокший сверток с одеждой и домотканый мешок, оказавшийся неожиданно тяжелым. Иван развязал туго стянутые тесемки из крапивного волокна. Наполовину засыпанное кедровыми орехами, там лежало старинное копье в серебряной накладке, оберегающей широкую, почернелую от древности «ладонь».

Глава 11 Утро мага

Свет неприкосновенный,

Свет неприступный

Опочил на родной земле…

«…Есть за Уральской грядой заповедное озеро, а посередь него каменистый остров-клык, всегда покрытый густым туманом. Стерегут тот остров стаи белых птиц и караулят тайну. Тайна его — глубокий колодец-студенец. Кто нырнет в студенец — пройдет семь миров поддонных. Первый мир — вода, с дневными звездами, под нею — лед. Ниже — огонь, еще ниже — облака с туманами, после — свет, затем — тьма и лишь на седьмом — такой же мир как наш, с ветром и деревьями, со сменой дня и ночи. Растет на дне колодца чудесный сад и звенят живые ручьи. Стоит в заповедной глубине его ложе из кристалла. Спит на том ложе долгим жемчужным сном нагая девица, и ее золотистые волосы покрыли ложе и холм, и проросли сквозь них цветы и травы. День и ночь стоит на коленях перед ней старец-инок в снежных сединах. Рубище от ветхости давно свалилось с его плеч. День и ночь молит старец о жизни той единственной, что спит в ледяном хрустале. В руках у инока вместо креста — старинное копье, и пока держит могучая рука Копье русской Судьбы, и льется его Слово до тех пор бьется Сердце Руси в потаенной чаше, ожидая пробуждения…»