Нэнси Бильо - Чаша и крест Страница 69

— Ну вот, значит, отыскали мы брата Пола. Он жил там тайком, скрываясь от всех. Не мог даже огня развести, чтобы приготовить еду или согреться: боялся, что его обнаружат. Брат Пол сказал, что наш приход — это знамение Божие, а значит, еще не все потеряно. Мы помолились вместе и потом легли спать. До чего же спокойно было у нас на душе, когда мы все вместе ночевали в той комнате: было такое чувство, словно мы снова обрели наш общий дом молитвы.

Брат Освальд опустил голову.

— А наутро мы стали будить брата Пола и не смогли его разбудить. Ночью он умер.

Теперь я пожалела о том, что попросила его рассказать эту историю.

Цистерцианец расправил плечи.

— Но не станем предаваться отчаянию, — с трудом проговорил он, — нет, не станем. Все в руках Создателя, и пути Господни неисповедимы. Я думаю, следующее паломничество откроет нам волю Божию. Да-да, я в этом не сомневаюсь.

— А куда вы собираетесь отправиться? — спросил брат Эдмунд.

— В Кентерберийский кафедральный собор, к усыпальнице святого блаженного Томаса Бекета — приложиться к святым мощам в годовщину его кончины, — ответил брат Освальд. — Это будет через четыре дня.

— Нет! — воскликнула я. — Только не это!

Дело в том, что я так и не рассказала брату Эдмунду, какое чудовищное злодеяние должно было, по словам герцога Норфолка, произойти накануне очередной годовщины. Я об этом, конечно, не забыла, просто старалась не думать, словно о кошмарном сне.

— Как раз в ночь на двадцать восьмое декабря, — сказала я с бьющимся сердцем, — король собирается послать в собор своих людей, чтобы забрать раку с мощами святого Томаса.

— Но зачем? — задыхаясь, спросил один из монахов.

— Его величество, — пояснила я едва слышно, — изъявил желание осквернить останки святого Томаса… сжечь их, а пепел развеять по ветру… и таким образом наказать человека Божия, бросившего вызов самому королю, чтобы другим впредь неповадно было.

Брат Освальд зажмурился и перекрестился. Остальные сбились в тесную кучку, в глазах у всех стояли слезы.

Кто-то схватил меня за руку. Я обернулась: брат Эдмунд.

— Почему вы мне сразу об этом не сказали, почему? — недовольно вопрошал он. — Сестра Джоанна, когда вы об этом узнали?

— Еще тогда, в день казни, — прошептала я. — От герцога Норфолка.

— Понятно, — произнес он, — вот как раз за такие дела король и был отлучен от Церкви. Я был уверен, что должно произойти какое-то ужасное святотатство, которое заставит Папу в конце концов обнародовать свою буллу. Если Норфолк знал все заранее и сообщил вам, то наверняка об этом было известно и другим придворным. Это страшное деяние, видимо, планировалось уже давно. Слухи дошли до Рима, и у Папы Климента не осталось выбора. Разве можно вот так осквернять мощи святого?

Вдруг послышались всхлипывания. Это брат Освальд встал на колени и пытался побороть душившие его рыдания. Увидев своего вожака в таком ужасном состоянии, остальные монахи страшно перепугались. Один из них опустился на колени рядом и стал его утешать:

— Может быть, мы еще сможем помешать этому? А что, если отправиться туда прямо сейчас, опередить людей короля и убедить настоятеля отдать нам мощи святого Томаса, чтобы переправить их в безопасное место?

— Боюсь, настоятель Кентерберийского собора, — сказал брат Эдмунд, — не пойдет нам навстречу. Он не осмелится бросить вызов самому королю.

Но цистерцианцу это предложение явно пришлось по душе. Слезы у него на щеках высохли как по волшебству и брат Освальд горячо воскликнул:

— Но мы все равно отправимся в Кентербери! Вот что, — сказал он, вставая, — давайте придем туда в ту же ночь, что и люди короля. Подождем, когда они выйдут со священной ракой, и отберем ее.

— Да! Да! — вскричали остальные.

Всем очень понравился этот план, а мне он показался чрезвычайно опасным. Да, я, конечно, могла понять их страстное желание совершить подвиг во имя веры. Неукротимая ненависть короля к Церкви порождала лишь глубокое отчаяние. А этот замысел притуплял душевные муки. Снова появлялась надежда. Но одолеть королевских солдат? Я посмотрела на брата Эдмунда: он должен попытаться отговорить цистерцианцев от этого отчаянного предприятия. Но вместо этого мой друг неожиданно объявил:

— Я тоже пойду с вами.

Я бросилась к нему:

— Умоляю, выслушайте меня, брат Эдмунд. Разве нас не учили: «Вооружись не мечом, но молитвой. Облачись не в красивые одежды, но в смирение».

Он обернулся ко мне. Глаза его горели тем же холодным огнем, что и у брата Освальда, напоминая два алмаза.

— Слишком долго мы предавались смирению, сестра Джоанна. Сами видите, что с нами в результате стало. Я должен идти.

— Но, брат Эдмунд, вас же всех перебьют. Вы же не знаете, на что способны люди короля. А я знаю.

— Даже если я и погибну, то, по крайней мере, попытаюсь помешать исполненному злобы и ненависти деянию Генриха, этому страшному богохульству! И тогда жизнь моя будет прожита не зря! Неужели вы не понимаете, сестра Джоанна? — страстно проговорил он. — Вы, как никто другой, знаете, чего стоило мне пять лет назад присягнуть королю и принять «Акт о супрематии».[14] Тем самым я отрекся от его святейшества Папы. И с тех пор не знаю благодати, истинной благодати Божией. Я проявил слабость, я испугался пыток и смерти. Я дал клятву. И чувствую, что не могу больше жить с этим.

— А как же сестра Винифред?

— Если в Кентербери у нас все получится, она будет гордиться своим братом. А если нет — она все равно будет мной гордиться, зная, что я наконец проявил мужество, когда оно понадобилось. И надеюсь, что вы тоже, сестра Джоанна.

— Я и так горжусь вами, брат Эдмунд. И сейчас горжусь, и всегда гордилась.

Он ошеломленно посмотрел на меня, и у меня в голове мелькнула было мысль, что я убедила его. Но тут мой друг сделал шаг назад и присоединился к остальным.

Испуганная, беспомощная, я наблюдала, как они с горящими лицами обсуждают свой план. Эти люди теперь положились на волю Божию, они сами выбрали свою судьбу. Судьба… Что это такое?

Есть судьба, которую человек строит своими руками. А есть другая судьба, которая предопределена свыше.

Я медленно подошла к кружку оживленно беседующих мужчин. Все сразу замолчали: ждали, что я скажу.

— Я тоже иду с вами, — сказала я.

35

Высокая цель разожгла в груди моей пламя, и оно разгоралось все жарче.

Когда через трое суток я бежала ночью к дверям Кентерберийского собора, брат Освальд уже вырвал священную раку из рук королевского солдата. Самый старый из солдат, седовласый, встал между мной и братом Эдмундом: он был высокого роста и злобно размахивал дубиной. Я закричала на него так, что казалось, сейчас рухнут стены. Наверное, в тот момент я была похожа на обезумевшую от ярости легендарную королеву Боудикку, которая почти полторы тысячи лет назад подняла своих подданных на восстание против оккупировавших Британию римлян. Старый солдат в испуге отскочил, побежал обратно в собор и спрятался за спину оцепеневшего от потрясения настоятеля. Надо же, как испугался нас бравый вояка. Еще несколько минут, и мы бы унесли мощи самого любимого и почитаемого в Англии святого в безопасное место.

Меня трясло от возбуждения, кровь в жилах так и кипела. Вот оно, мое предназначение, моя судьба! Впервые в жизни я, Джоанна Стаффорд, бывшая послушница, привыкшая к мирной и созерцательной жизни в монастыре, вдруг поняла, почему мужчины уходят на войну и ищут славы на полях сражений. Всех нас — меня, брата Эдмунда, брата Освальда и еще пятерых братьев — объединяла великая цель, ради осуществления которой каждый готов был заплатить любую цену…

Вдруг за моей спиной, где-то в самом начале улицы, раздались сперва топот копыт, а затем — страшный рев. Он был подобен гулу, звучавшему у меня в голове, когда я пыталась прийти в себя возле монастырского кладбища, но был в сотню раз громче.

— Нет, нет, нет! — с тоской и болью выкрикнул брат Эдмунд.

К нам галопом скакали всадники в форме королевских солдат, их было не менее двух десятков. Когда первая шеренга настигла нас, солдаты попрыгали с лошадей и толпой устремились вверх по ступеням собора. В свете факелов в руках у них сверкали обнаженные сабли. Это были уже не прежние перепуганные юнцы и престарелые ветераны. Двое людей короля сразу же без труда отобрали у монахов заветную раку. Но я сейчас смотрела не на мощи святого Томаса.

Наш вожак, бедный брат Освальд, благочестивый цистерцианец, лежал неподвижно в самом низу лестницы, и белый, как слоновая кость, череп его был разбит вдребезги. С неба падали снежинки и таяли в темной луже горячей крови, растекающейся по камням.

Человек в шлеме, сидевший на огромной черной лошади, из оскаленного рта которой хлопьями падала пена, преградил нам путь к отступлению. Зычным голосом он отдал солдатам приказ переловить нас всех до единого. И те немедленно кинулись выполнять его распоряжение: одного за другим моих друзей грубо хватали и, заломив им руки за спину, связывали.