Жозе Душ Сантуш - Кодекс 632 Страница 7

По голосу незнакомца было ясно, что он уверен в отрицательном ответе.

— Нет, признаться, не приходилось.

— Ничего страшного. Наш фонд зарегистрирован в Соединенных Штатах как некоммерческая организация, которая спонсирует исследования по американской истории. Наша штаб-квартира находится в Нью-Йорке, оттуда мы отслеживаем интересные проекты по всему миру. Но недавно мы столкнулись с проблемой, поставившей под угрозу дальнейшую деятельность фонда, который уполномочил меня с этим разобраться в двухнедельный срок. У меня только что состоялся разговор… Вот, собственно, я вам и звоню.

Последовала пауза.

— Алло!

— Профессор Норонья!

— Да, я слушаю.

— Решение нашей проблемы зависит от вас. Скажите, когда вы могли бы вылететь в Нью-Йорк?

II

В холодном вечернем воздухе было отчетливо видно, как от асфальта поднимается пар, такой густой, словно под землей прячется действующий вулкан. Острое обоняние Томаша различало свежий аромат жареной картошки и более приглушенный запах китайских пельменей; впрочем, были проблемы поважнее голода: например, как защититься от пронизывающего дыхания Арктики; поднятый воротник почти не спасал, руки приходилось судорожно сжимать в карманах. Нью-Йорк встречал уроженца Средиземноморья неласково: в Лиссабоне начиналась весна, а на восточном побережье Соединенных Штатов царил зимний холод, и студеный северный ветер собирал над городом снежные тучи.

Самолет Томаша приземлился в аэропорту Кеннеди несколько часов назад. Устрашающего вида черный лимузин, предоставленный фондом, доставил его к подъезду «Волдорфа-Астории», шикарного отеля в стиле ар деко, который занимал целый квартал между Лексингтоном и Парк-авеню. Слишком утомленный, чтобы в полной мере оценить архитектурные изыски и экстравагантный интерьер, вновь прибывший гость Нью-Йорка бросил багаж в номере, попросил у портье карту города и отпустил лимузин, чтобы пройтись пешком. Это была ужасная ошибка. Нет ничего приятнее прогулки по Нью-Йорку в хорошую погоду. Однако холод превращает этот город в преисподнюю. Холод делает знакомое чужим, прекрасное уродливым, захватывающее вульгарным.

На каменные джунгли опускались сумерки; пока Томаш не успел как следует промерзнуть, шагать было легко. Он даже решился пройтись мимо небоскребов на Пятидесятой улице и свернуть на Лексингтон-авеню, чтобы посмотреть на штаб-квартиру «Дженерал электрик». Холод напомнил о себе на пересечении Американского бульвара и Седьмой авеню; нос болел, глаза слезились, тело сотрясала мелкая дрожь, но хуже всего пришлось ушам; они горели так, словно кто-то безжалостно натер их наждаком.

Но слева уже сияла огнями Таймс-сквер, и окрыленный Томаш прибавил шагу. Спустившись по Седьмой авеню, он оказался в сердце Театрального района. От иллюминации на пересечении Седьмой и Бродвея было светло как днем; яркий свет разливался по улице, проникал всюду, изгоняя тьму и обостряя чувства; уличное движение было судорожным, хаотическим; пешеходы сновали по тротуарам, точно муравьи, одни спешили по своим делам, другие надолго застывали на месте, завороженные удивительным зрелищем; неоновые вывески сверкали всеми цветами радуги, огромные буквы билбордов призывали покупать и смотреть телевизор, бесчисленные афиши заманивали на новые спектакли, вокруг творилась мистерия лиц и света.

В кармане внезапно ожил мобильник. Томаш достал телефон и поднес к уху.

— Алло.

— Профессор Норонья?

— Да?

— Это Нельсон Молиарти. Все в порядке? Долетели нормально?

— А, да. Все хорошо, спасибо.

— Вы довольны нашим водителем?

— На все сто.

— А как вам отель?

— Чудесный.

— «Волдорф-Астория» — одна из наших главных достопримечательностей. В нем останавливаются все американские президенты во время своих визитов в Нью-Йорк.

— Вот как? — восхитился Томаш. — Прямо все?

— Без исключения. С тысяча девятьсот тридцать первого года. «Волдорф-Астория» — весьма престижное место. Его давно облюбовали политики, кинозвезды и художники. Герцог и герцогиня Виндзорские, например, здесь жили. — Молиарти подчеркнул последнее слово. — Жили, представляете?

— Да, и вправду удивительно. Я как раз хотел поблагодарить вас за возможность остановиться в таком прекрасном отеле.

— Пустяки, не стоит благодарности. Главное, чтобы вам было удобно. Вы ужинали?

— Нет, не успел.

— Тогда могу порекомендовать два ресторана в отеле, «Булл энд Бэр Стейкхаус», если вы любитель мяса, или «Имагику», если предпочитаете японскую кухню. Если верить журналу «Гурме», еду лучше заказать прямо в номер.

— Большое спасибо, но сегодня я вряд ли воспользуюсь вашим советом. Перехвачу что-нибудь на Таймс-сквер.

— Вы на Таймс-сквер?

— Да.

— В этот самый момент?

— Ну да.

— Но ведь на улице такая холодрыга! Вы в машине?

— Нет, я отпустил шофера.

— А как же вы оказались на Таймс-сквер?

— Пришел пешком.

— Holly cow![10] Минус пять по Цельсию. А по телевизору сказали, если учитывать фактор ветра, то все минус пятнадцать. Надеюсь, вы тепло одеты.

— Ну… Более менее.

Молиарти сокрушенно поцокал языком.

— Вы должны себя беречь. Немедленно звоните водителю, чтобы он вас забрал. У вас есть его номер?

— Должен был остаться в памяти мобильного.

— Good! Звоните прямо сейчас.

— Не стоит. Я поймаю такси.

— Как хотите. Я, собственно, хотел сказать вам «Добро пожаловать в Нью-Йорк!» и сообщить, что мы ждем вас завтра в девять в нашем офисе. Шофер будет ждать вас в восемь тридцать у выхода на Парк-авеню. Офис недалеко от гостиницы, но по утрам на дорогах творится настоящий hell.

— Что ж, всего доброго. Увидимся завтра.

— Жду с нетерпением. До встречи.

Пряча телефон, Томаш обнаружил, что пальцы утратили чувствительность; рука так замерзла, что перестала подчиняться командам мозга; она будто превратилась в посторонний предмет, не имеющий к нему никакого отношения. Томаш засунул кулаки поглубже в карманы, но от стужи это не спасло. Готовый впасть в отчаяние, он озирался по сторонам в поисках убежища. Приметив немного впереди, по левую руку от себя вход в ресторан, Томаш бросился к нему; проникнув внутрь, он ощутил себя грешником, которого решили избавить от адских мук. Томаш принялся с ожесточением растирать побелевшие руки, чтобы восстановить циркуляцию крови, и вскоре почувствовал слабое покалывание в кончиках пальцев.

— Can I help you? — учтиво улыбаясь, спросил метр.

Томаш подтвердил, что будет ужинать один, и занял место у окна. Оттуда можно было наблюдать за нервным, хаотическим движением толпы на Таймс-сквер. Ресторан оказался мексиканским. Пробежав глазами список блюд, Томаш заказал энчилады с сыром, телятину и «Маргариту». Официант принес аперитив и начос с томатным соусом, а профессор развернулся к окну, чтобы лучше видеть улицу. Он не взял теплого пальто, а стало быть, в ближайшие дни предстояло изрядно померзнуть; и будет разумнее всего вернуться в отель на такси.

Пятичасовая разница с Лиссабоном дала себя знать. Томаш проснулся ровно в шесть утра и растерянно уставился в окно. Через несколько секунд он завернулся в одеяло и попытался снова заснуть, но вскоре осознал тщетность своих попыток. Томаш посмотрел на часы; в Лиссабоне было одиннадцать, неудивительно, что сон не шел.

Профессор впервые внимательно оглядел свой номер. Здесь царили бордовый и золотой: бордовые обои с золотым тиснением, бордовые кресла, бордовые гардины с пышными золотыми кистями. Пол был застелен пушистым темно-красным ковром. На прикроватной тумбочке стояла ваза с пышным букетом и бутылка «Каберне».

Томаш набрал номер Констансы.

— Привет, веснушка! — Он назвал жену полузабытым ласковым прозвищем из давно минувших счастливых дней. — У вас там все хорошо?

— Привет, Томаш. Как Нью-Йорк?

— Вымер от холода.

— А вообще как?

— Странный городишко, но в целом довольно забавный.

— Что ты мне привезешь?

— Ай-яй-яй! — Томаш укоризненно прищелкнул языком. — Кто бы мог подумать, что у меня жена такая меркантильная…

— Интересное дело! Муж сбежал в Америку и вовсю развлекается, а брошенная жена, оказывается, меркантильная!

— Ладно, ладно. Привезу тебе Эмпайр-стейт и Кин Конга в придачу.

— Не пойдет! — рассмеялась Констанса. — Предпочитаю МоМа.

— Что?

— МоМа. Музей современного искусства.

— А…

— Привези мне «Звездную ночь» Ван Гога.

— Какую? Ту, на которой такие круглые звезды? Она здесь?

— Да, в МоМа. Еще я хочу «Ирисы» Моне, «Авиньонских девушек» Пикассо, «Японский диван» Тулуз-Лотрека.

— А Кин Конга?

— Зачем мне Кин Конг, если есть ты?