Джулио Леони - Искушение Данте Страница 7

— Вижу, ваши знания еще глубже, чем говорят, мессир Алигьери, — с непроницаемым лицом сказал аптекарь. — Это мое самое лучшее тайное снадобье. Я буду счастлив, если оно принесет вам облегчение.

Он достал из ящика стеклянную трубочку, открыл склянку, набрал трубочкой немного зеленоватой жидкости и вылил ее в баночку. Стекая по стеклу, жидкость засверкала, и по помещению распространился резкий запах.

Поборов последние сомнения, поэт протянул руку. Боль мучительно пульсировала у него в голове. Данте был готов на все, лишь бы от нее избавиться. Но Теофило не отдавал ему баночку.

— Кропотливые и опасные опыты показали, что это средство надо принимать в определенных количествах. Десять капель успокаивают и снимают резкую боль зубов, в ушном проходе и в мозгу, как та, которая вас сейчас донимает. Двадцать капель вызывают невероятные галлюцинации. Падает занавес стыда, которым Господь сдерживает нашу фантазию. Ум теряет способность рассуждать и обретает дар пророчества. Но не боговдохновенный, а по наущению и искушению зеленого дьявола. В этом состоянии человек настолько возбужден, что его может резать хирург или разбойник, а он ничего не почувствует.

Пока аптекарь говорил, в голове поэта эхом звучало название снадобья.

— Рискуя навлечь на себя праведный гнев Святой Церкви, я мог бы сказать, что прародители всего человечества, сорвали с Древа Познания именно плод чанду, — продолжал аптекарь. — А теперь возвращайтесь к себе и примите десять капель. К девяти часам боль вас покинет.

— А если принять больше двадцати капель? — спросил Данте, хотя заранее знал ответ.

— Никогда не принимайте так много. Может, вам и откроются двери рая, но из рая еще никто не возвращался живым. Вы просто умрете.

Собрав последние силы, Данте дошел до монастыря. В Сан Пьеро он не встретил никого ни у дверей, ни на лестнице. Даже охрана куда-то попряталась этой ужасной ночью!

Добравшись поскорее до своей комнаты, Данте накапал в чашку с водой десять капель снадобья. Подумал и добавил еще пять, а потом, не раздеваясь, бросился на высокий ларь, служивший ему кроватью, надеясь на то, что обещания Теофило сбудутся.

Вначале Данте не почувствовал ничего особенного. В окно лился утренний свет. Впрочем, уличные шумы казались поэту сейчас какими-то особо далекими, словно окно ему завесили очень толстым ковром. Он не различал слов, до него доносилось лишь неразборчивое бормотание. Не слышно было обычной перебранки прохожих. Конечно, по всему городу уже разнесся слух о том, что именно здесь поселился поэт Данте Алигьери, флорентийский приор. Данте внезапно захотелось высунуться из окна и поблагодарить всех, кого увидит на улице, но на это ему не достало сил. Его не слушались руки и ноги. Казалось, у него нет больше тела. Остался только мозг — маленький остров в бушующем море пустоты. Маленькая скала, оставленных всеми кораблями водах морей, где не слышалось больше даже пения сирен.

Данте не понял, когда именно вокруг него воцарилась полная тишина. Он слышал только стук крови в висках. Кровь забурлила, и периодами ему даже казалось, что она сейчас фонтаном вырвется из его тела.

Потом Данте услышал за закрытой дверью какой-то шум. Кажется, там люди. Они топчутся на месте и перешептываются, не решаясь его побеспокоить. Уже позднее утро. За дверью ждут кардиналы, чтобы объявить ему дату выборов. Может, они что-то замышляют у него за спиной? Почему не созвали конклав? А ведь выбрать преемника Бонифация должен он сам! Да ведь как раз ему самому-то и будет предложен посох исполненного Божьей благодати пастыря…

— Входите же! — крикнул он в сторону двери, из-за которой все время неслись шорохи. Из ее щелей пробивались лучи света от множества ламп, складывавшиеся на ее досках в огненные буквы смерти «IIICOE». Свет пробивался из всех щелей двери. Потом дверь распахнулась, и из нее вылетело огненное облако света. К постели Данте медленно приблизился выделявшийся на его фоне черный силуэт. Это была женщина, завернутая в просторную тунику из белого, зеленого и алого шелка. На фоне яркого света тело женщины было хорошо видно и под шелком. Она подошла к самой постели и наклонилась над Данте. Поэт почувствовал жар ее тела, когда она распахнула свои одеяния и обнажила перед его лицом свою плоть.

Данте с ужасом узрел прямо перед собой жуткую, кровоточащую, гниющую язву. Волосы женщины зашевелились вокруг ее лица, это извивались и шипели змеи, стараясь дотянуться до Данте. Поэт отпрянул, попытался сесть в изголовье кровати, вжался в стенку, лишь бы быть подальше от посетившего его исчадия ада.

Гниющие от проказы веки медузы Горгоны стали подниматься. Раздался душераздирающий вопль, оглушивший поэта как удар палицы.

Глава II

Аптека у фонтана

16 июня, около девяти часов

 Пробуждение было внезапным. Данте как будто вынырнул из своего сна. Он обливался холодным потом, в голове еще звенело эхо страшного вопля. Вместо кровавого света ламп из сна комнату заливали лучи солнца, которое взошло уже довольно высоко. Плохо понимая, что происходит, он с трудом поднялся на ноги. Потом — обхватил голову руками, стараясь прийти в себя. Данте казалось, что он только что вынырнул из морских глубин, населенных страшными чудовищами. Но голова у него больше не болела. Все его тело пронизывало необъяснимое блаженство. От боли не осталось и следа. Он прекрасно помнил все события прошедшей ночи, словно только что вышел из церкви, где свершилось убийство. У поэта перед глазами стояло изуродованное лицо художника. Казалось, он взывает к поэту, просит его отомстить так страшно, словно он был его родственником… Ведь это долг Данте как приора — найти и покарать убийцу! Надо действовать немедленно и беспощадно, прислушиваясь лишь к тому, что говорят ему его ум и совесть!

Данте высунул из двери голову туда, где под сенью аркады двери келий охранял стражник.

— Где секретарь Магистрата? Пусть немедленно ко мне явится! — приказал он.

Вместо того чтобы броситься исполнять приказ приора, стражник заговорщицки ему подмигнул.

— Приходил какой-то Манетто. Вы спали, и вас было не добудиться.

— Мессир Манетто? Что ему надо?

— Он вас искал. Злой был какой-то и раздраженный. Все бормотал о каких-то счетах. Сказал, что пойдет к вашему брату, если вы не заплатите.

Данте жутко разозлился. Проклятый ростовщик! Явился к нему прямо сюда! А наглый стражник смотрит и ухмыляется!..

— Выполняйте приказ! — рявкнул Данте и проводил возмущенным взглядом стражника, который с недовольным видом поплелся нога за ногу к лестнице.

Вернувшись к себе в келью, поэт сел за стол и стал ждать. Тут взгляд его упал на бумаги, с которыми он работал вчера ночью, пока загадочное преступление не отвлекло его от любимого занятия.

Он работал над трактатом, который назывался «О воде и земле». Данте собирался подать его ученому совету Падуанского университета по истечении своих полномочий в качестве приора. Данте уже завоевал лавровый венец как лучший из поэтов, а этот трактат должен был прославить его как ученого.

В нем Данте защищал богохульную и абсурдную теорию, утверждавшую, что воды могут затоплять землю в любой точке земного шара, а в южном полушарии может быть не только вода. Многие считали, что эта теория — полная чушь, но было и немало сторонников, приводивших в качестве доказательства горные источники. Защищать ее было все равно что утверждать, что где-то вода может течь вверх. На столе по-прежнему стоял кувшин и плошки. Данте хотел было повторить вчерашний эксперимент, но кувшин оказался пуст, и он раздраженно подумал, что слуг Магистрата следовало бы как следует наказать.

Впрочем, вряд ли стоило что-то доказывать. Оппонентам было достаточно сослаться на авторитет Аристотеля, чтобы в пух и прах разбить любые теории Данте.

Какой же косной стала так называемая «наука»!..

Секретарь — абсолютно лысый мужчина средних лет — возник в дверях с огромным фолиантом под мышкой. Обложкой фолианту служили две деревянные доски с ликами святых.

— Вы хотели меня видеть, мессир Алигьери? Вас, наверное, интересует бюджет нашего города. Я захватил с собой…

— Благодарю вас, мессир Дуччо, — перебил секретаря Данте. — Это подождет. Скажите лучше, знаете ли вы что-нибудь о строительстве новых стен?

— Конечно. Но записи о них в другой книге…

— Кто реставрирует церковь Сан Джуда? И зачем?

Секретарь некоторое время рылся в ящичках своей памяти, а потом затараторил так, словно читал страницы невидимой книги:

— Церковь и служебные постройки принадлежали Августиноцам. Потом этот монашеский орден оттуда выселился. Они стояли заброшенными лет пятьдесят и, следовательно, перешли во владение города как res nullus — ничейное имущество. В прошлом году из Рима поступила просьба передать эти здания для нужд Studium — учебного заведения широкого профиля.