Стивен Сейлор - Загадка Катилины Страница 7

Я вздохнул.

— Все это так сложно. Или не сложно, если человек следует голосу разума и отворачивается от всего недостойного.

— Но разве можно так поступать? Марк Целий сказал, что ты многим обязан Цицерону.

— Да, это правда.

— Без Цицерона у нас не было бы поместья.

— Могло бы не быть, — поправил я его. Но его невинные глаза заставили меня признаться. — Ну да, хорошо. Без Цицерона мы бы не владели всем этим. Если бы он не встал на мою защиту, то судьи, подкупленные Клавдиями, съели бы меня живьем прямо в здании суда. И я ему многим обязан, нравится он мне или нет. Но что толку в поместье, если я должен расплачиваться за него тем, что буду пускать в него людей вроде Каталины и таким образом приводить Рим к самому моему порогу?

— Неужели Рим и вправду так ужасен? Мне здесь нравится, папа, но иногда я скучаю по городу, — Его глаза загорелись. — Знаешь, по чему я скучаю больше всего? По праздникам, когда устраивают игры и скачки! Особенно по скачкам.

«Конечно, ты скучаешь по ним, — подумал я. — Ведь ты молод, а в молодости так хочется развлечений». Себя я чувствовал глубоким стариком.

— Празднества — это еще одна форма обмана народа, Метон. Кто их оплачивает? Различные магистраты, избираемые каждый год. А зачем? Тебе они скажут, что стараются угодить богам и почтить память наших предков, но на самом деле они хотят произвести впечатление на толпу и потешить собственное величие. Толпа поддерживает тех, кто устраивает наиболее пышные зрелища. Абсурд! Зрелища всего лишь служат определенной цели: избиратели отдают голоса за их устроителей. В конце концов, это всего лишь борьба за власть — власть над судьбами и благосостоянием людей, над жизнями и смертями, над целыми странами. Вновь и вновь я вижу, как люди, увлеченные играми и зрелищами, отдают свои голоса за человека, который впоследствии будет действовать против их интересов. Совершенная глупость! Покажи им этого предателя на улице, так они ответят: «Зато он устроил такой великолепный праздник!» И не важно, что он сократил число представителей в Форуме или провел несколько суровых законов — он ведь привез белых тигров из Ливии, показал их в цирке, а как прошло открытие храма Геркулеса! Кого больше порицать за такую глупость — циничного политика, у которого совсем не осталось никаких принципов, или римских граждан, позволяющих себя дурачить? — Я покачал головой. — Видишь, как я волнуюсь, Метон, Мое сердце бьется, и лоб вспотел. Когда-то я принимал всю эту игру за чистую монету; потом думал, что такова жизнь и что ничего особенно плохого здесь нет — так уж устроен свет, и можно даже повеселиться, глядя на разнообразные людские дела, какими бы низкими и коварными они ни были. Что более важно — я ничего поделать не мог, и поэтому мне приходилось принимать правила игры. Мой образ жизни и занятий свел меня с некоторыми влиятельными людьми, и я больше других знаю, что скрывается за политикой. Я с гордостью думал, что становлюсь опытнее и мудрее, но какова цена подобной мудрости, если она ведет к познанию того, что от тебя в этом мире ничего не зависит? Теперь, когда я постепенно старею, Метон, я все менее способен переносить глупость людей и злонравие их правителей. Слишком много я повидал страданий, причиняемых непомерными притязаниями самолюбцев. Если не можешь вмешаться в ход событий, то лучше скрыться подальше от суеты! И вот появляется Цицерон и вновь вызывает меня на арену — так же и гладиатора принуждают сражаться против его воли.

Метон немного подумал и спросил:

— А Цицерон плохой человек, папа?

— Лучше многих. Хуже некоторых.

— А Каталина?

Я вспомнил свой последний разговор с Клавдией — когда она начала говорить о Катилине и я ее прервал.

— Наша соседка называет его диким безумцем.

— А он такой и есть?

— Цицерон бы с этим согласился.

— А как ты думаешь, папа? — нахмурился Метон. — Или мне не стоило спрашивать?

Я вздохнул.

— Нет, Метон, спрашивай. Раз уж я дал тебе волю и усыновил, ты являешься римским гражданином, как и другие римляне, и ты скоро наденешь взрослую тогу. Кому еще учить тебя разбираться в хитросплетениях политики, как не отцу, даже если я с радостью откусил бы язык, лишь бы не делать этого?

Я замолчал, чтобы перевести дыхание, и взглянул на дом. Люди Целия все еще отдыхали, сам Целий вернулся в библиотеку. Вероятно, сейчас он разглядывает мои немногочисленные книги, большинство из которых я получил в дар от Цицерона. Рабы принялись за свои ежедневные обязанности; скот спал в своих загонах. Я мог бы остаться на холме до вечера, но скоро Вифания пошлет за мной Диану и позовет нас ужинать. Все-таки нужно проявить гостеприимство по отношению к Марку Целию. Но он снова начнет настаивать на своем, и как я тогда откажусь?

— Я часто думал, Метон, что смерть моего друга Луция Клавдия была в чем-то пророческой. Я, конечно, не так самодоволен, чтобы считать, будто боги послали смерть человеку ради моего блага, но Рок во многом разрешил мои проблемы. Когда я уже больше не мог оставаться в городе, мне предоставилась возможность покинуть его. Последней каплей, переполнившей мое терпение, оказалась избирательная кампания прошлого года. Выборы, как правило, представляют собой грубое и жуткое зрелище, но такого я никогда еще не видел.

Кандидаты борются каждый против другого, — продолжал я, — и двое набравших наибольшее количество голосов становятся консулами на один год. Если у них одинаковые политические убеждения, то они усиливают и дополняют друг друга, и правление оказывается достаточно успешным. Если они придерживаются разных взглядов, то Сенат довольно быстро определяет, кто из них наиболее легко поддается влиянию, и бросает все силы на него. Иногда выбирают врагов, и тогда один старается перебороть другого. В тот год, когда ты стал жить со мной, консулами были Красс и Помпей, они устраивали праздники один пышнее другого, с января по декабрь. Горожане повеселились на славу и повидали немало скачек за то время!

— А сенатор может стать консулом?

— Нет. Существует определенная последовательность обязанностей, которые нужно выполнять по очереди. Сначала претор, потом квестор и так далее, все эти должности выбираются на год. Политик идет словно по лестнице и с каждым годом поднимается на ступеньку. Поражение на выборах для него оборачивается задержкой в продвижении, и поэтому нужно торопиться.

— А нельзя стать консулом на несколько лет?

Никто не может быть избран консулом дважды подряд, иначе власть окажется в руках у горстки наиболее влиятельных людей — вроде Помпея или Красса. Да, впрочем, консульство тоже всего лишь очередная ступенька. Обычно человек добивается, чтобы его назначили правителем чужеземной провинции. Римский правитель может очень быстро разбогатеть, облагая местных жителей поборами и налогами.

— А кто голосует?

— Все граждане, кроме меня, как я полагаю. Голосами в Риме ничто не изменишь, поскольку они не равны.

— Что ты хочешь этим сказать?

Я покачал головой. Метон вырос в моем доме, а я мало заботился о его политическом воспитании, большей частью из-за своей лени, чем из-за презрения к политике.

— Голоса бедных граждан значат меньше, чем богатых.

— Как это так?

— В день выборов граждане собираются в лагере Марция, между старыми городскими стенами и рекой Тибр. Потенциальные избиратели делятся на то, что называется центуриями. Но эти центурии не имеют ничего общего с количеством избирателей в них. В одной центурии может быть сто человек, а в другой — целая тысяча. Богатые распределяются по большему количеству центурий, чем бедные, поэтому их голоса больше значат.

Но даже так голос бедного избирателя все равно значим, хотя большинство кандидатов происходят из богатых или знатных слоев населения и сами распределяют эти центурии. Поэтому они пытаются подольститься к беднякам, давая им разнообразные обещания, используют все способы, законные и незаконные, начиная от обещаний всяческих благ и заканчивая прямыми угрозами. Во время избирательной кампании кандидаты стараются приукрасить свои деяния и скрыть свои неблаговидные поступки в прошлом, обвиняют во всех грехах своих соперников, а их сообщники покрывают все стены в городе надписями.

— Луций Росций Отон целует в зад владельцев публичных домов! — процитировал Метон, смеясь.

— Да, один из самых запомнившихся лозунгов прошлого года, — заметил я мрачно. — Тем не менее, Луция Отона избрали претором.

— Но что такого необычного было в прошлом году? — спросил Метон с искренним любопытством. — Я помню, что ты разъярился в библиотеке, но ничего не понял.

— Только то, что все было слишком грязно и отвратительно. И только то, что Цицерон принял участие в той кампании… и то, что он сделал с тех пор… — Я покачал головой и начал снова: — Тогда выделилось три лидера: Цицерон, Катилина и Антоний. Антоний ничего особенного собой не представлял — обычный негодяй, скандалист и проходимец, без особой политической программы; ему просто хотелось поскорее сделаться управляющим провинцией и погреть на этом руки, заставив местных жителей платить за него долги. В этом духе некоторые говорили и о Каталине, но никто не стал бы отрицать у него наличия харизмы и политического здравого смысла. Он родом из старинной патрицианской семьи, но наследства ему не досталось, поэтому он, как некоторые бедные аристократы, задумался о перераспределении богатства, о погашении долгов, о демократизации государственного управления — а консерваторам все эти штуки не нравятся. Но даже в правящем классе находится немало патрициев, которым не повезло в жизни, также существует много богачей, стремящихся использовать любого демагога в своих целях, поэтому у него нашлось немало сторонников, несмотря на его радикальные лозунги. Даже Красс, самый богатый человек, в Риме, оказал ему финансовую поддержку. Кто знает, чего добивается Красс?