Джеймс Риз - Досье Дракулы Страница 76

Город не просто так носил прозвище Старый Дымокур, в нем ощущается много запахов, не всегда приятных, однако мы в ночь нашего тайного восхождения чувствовали преимущественно запахи морской соли и серы, приносимые ветром со стороны залива Ферт-оф-Форт. Для меня было облегчением обонять эти запахи, просто обонять их: я был рад, что не испытываю расстройства ощущений в эту ночь.

Мы продолжали подниматься к замку, уже тысячу лет как угнездившемуся высоко на скалах. Нашей целью были казематы, а точнее, тайные комнаты, устроенные глубоко под Батареей Полумесяца, в руинах бывшей десятиэтажной башни Давида, разрушенной в шестнадцатом веке, когда Керкалди не смог удержать твердыню именем королевы Марии, которая вынашивала за этими стенами будущего Якова VI Шотландского. Унаследовав трон Елизаветы, он стал английским королем Яковом I. Впоследствии при восстановлении замка в нем были устроены тайные помещения, в которых король мог бы укрыться в случае новой осады. Пол перед его дверью представлял собой ложный настил, ловушку: стоило убрать подпиравшие его снизу жерди, и он провалился бы под весом любого врага, попытавшегося подобраться к королю. Неприятели очутились бы в логове свирепого льва, и ждать своего конца им пришлось бы недолго. Пек уверял, что все это сущая правда. Именно в это львиное логово мы и спустились по лестнице.

«Сто-кер. Сто-кер».

Он приближался. Он скоро покажется. Кивком я сообщил это остальным, вслух же сказал, что нам лучше поспешить.

Пек и, к счастью, не задававший вопросов Харкер сделали свое дело как следует: закругленные стены камеры были украшены восстановленными холстами, предоставленными Констанцией, точно такими же, какие я видел в храме Исиды-Урании, а на возвышении три сиденья или трона стояли перед столом-алтарем с установленными на нем ритуальными предметами. Главным из них были золотые весы, каждая чаша которых была выполнена в виде двух сложенных ладоней. Те самые весы, которые я столько раз видел на сцене «Лицеума» в эпизоде с Шейлоком, настаивающим на получении своего фунта плоти ненавистного Антонио.

Вскоре все было готово. Нам оставалось лишь надеть балахоны и капюшоны и исполнить назначенные роли.

Последние события до крайности утомили леди Уайльд, а спуск по лестнице в каземат чуть не доконал ее, но именно ей предстояло облачиться императрицей и занять место в центре возвышения. Слева от нее сел Кейн, изображавший Канцлера, а справа Торнли, проделавший за день своей актерской карьеры путь от Ленокса до Премонстратора. Остальные, то есть Пек, Пенфолд, Харкер, два безымянных актера и я, дополнили церемониальный порядок. До полного состава ордена не хватало одного человека, но представлялось сомнительным, что Тамблти или его демон обратят на это внимание.

Пек в облачении Гегемона стоял к востоку от алтаря. Пенфолд, изображая Керикса, находился с юго-западной стороны. Он был так непоколебим или ошеломлен, что свет его красной лампы совершенно не дрожал.

Харкер, наш дорогой Харкер, стоял на севере, исполняя роль столиста, один из безымянных актеров на юге изображал Дадуш, второй с оком Гора на капюшоне стоял на юго-западе рядом с Кериксом.

Я находился в самом центре в белом балахоне и капюшоне Иерофанта.

Теперь нам не оставалось ничего другого, кроме как ждать, что мы и делали в полном молчании, застыв в напряженном ожидании, словно вот-вот должен был ударить некий ужасный, могучий колокол. Все взоры были обращены ко мне, а я, в свою очередь, не отрывал глаз от лестницы и прислушивался.

«Сто-кер. Сто-кер».

В лестничном проеме появился свет факела.

Он спускался вниз медленно, спиной вперед. Его босые ноги, грязные, в ссадинах и струпьях, виднелись из-под плаща цвета ночи. По мере того как он спускался со ступеньки на ступеньку, становилось все виднее, как искривлено его тело, пальцы рук — в левой он держал мешок с сердцем — походили на когти. Но, добравшись до середины лестницы, он вдруг спрыгнул на пол, приземлившись на корточки, и по-кошачьи метнулся к холсту, изображавшему Осириса.

Его низко надвинутый капюшон скрывал лицо, но, когда я шагнул по направлению к алтарю и призвал его подойти ближе, он приблизился. Он двигался медленно, очень медленно, наверно, для того, чтобы дать своему запаху овладеть нами. Это был приторный аромат фиалок, смешанный с запахом взрыхленной земли и искромсанной, кровавой плоти. И хотя я раньше говорил всем присутствующим, на кого он похож и как может меняться его обличье в зависимости от того, какая из двух сущностей преобладает в данный момент внутри него, и о двух его голосах, все равно все сдавленно охнули, когда Тамблти отбросил назад свой капюшон и произнес (хотя мне показалось, что слов я не слышал): «Взвесь его!», вытащив из своего мешка недавно добытое сердце Мэри Келли. Несчастной Мэри Келли.

В свете лампы ее сердце казалось горящим, и его запах, когда он, словно торговец фруктами, подающий яблоко, поднял сердце и протянул его мне, настиг меня, сковав мой язык словно железом.

— Взвесь его! — безгласно произнес он, в то время как другим голосом, слышимым всеми, проговорил: — Ритуал. Нужен ритуал.

Теперь Тамблти держал сердце в дрожащих руках, и, казалось, оно вот-вот упадет на одну из чаш весов, в одну из сложенных горстью ладоней.

Но что потом? Что мне использовать как противовес сердцу Мэри Келли? И может ли Сет видеть это, каким-то образом переместив себя, свою сущность, свое метафорическое «я» к этим весам Анубиса? Может ли он сделать так, чтобы на них упало перо Маат? И не может ли Тамблти извлечь из своего кровавого мешка еще сколько-то никчемных, собранных им сердец?

Я не знал. Я знал лишь, что должен действовать, а потому приказал:

— На колени! На колени!

Он повиновался, держа сердце, а мешок, слава богу пустой, упал на пол. Я видел, как его длинные, с грязной каймой ногти впились в мертвую красную плоть сердца. Сейчас он был на расстоянии протянутой руки от стола-алтаря, на котором находились весы и нечто еще, необходимое для нашего представления.

Что делать? Что делать? Я думал, он даст нам провести ритуал, но нет — Тамблти жаждал взвешивания сейчас, сию же минуту! Что делать? Я не знал. Глядел сквозь отверстия в своем капюшоне на Тамблти, и лишь он один стоял сейчас передо мной на коленях. По обмякшей коже его лица я знал, что Сет выжидает.

Сперанца заговорила, как по наитию, читая тот бессмысленный ритуальный текст, который мы записали, и Тамблти, которым вновь овладел Сет, отпрянул при звуках ее голоса. Он зарычал, словно пес, его лицо неожиданно напряглось так, что багровый шрам на щеке разошелся. Густая, как патока, черная кровь потекла по его усам на губы, с которых он слизывал ее раздувшимся языком.

Два сияющих скорпиона сползли по его голой икре на потрескавшуюся, заскорузлую, ороговевшую пятку. Еще два пробежали по его предплечью к сердцу, которое он держал в руке. И тут раздался голос Сета, повелительно вопросивший:

— Кто возглашает сие? Ты ли это, Уатчет, Владычица Пламени, пребывающего во зраке Ра?

На это мог быть лишь один верный ответ.

— Это она, — возгласил я. — Воззри на Владычицу Пламени.

Лицо Тамблти расслабилось. Сет снова отступил.

— Взвесь его! — Он снова протянул сердце. — Взвесь его!

И тут я вдруг осознал, что сердце Мэри Келли в моих руках. Как только леди Уайльд поняла, что время пришло, она принялась нараспев читать текст из книги, которую передала ей актриса.

Различим был и дрожащий голос Кейна, так же как и голос Торнли. Все остальные намеренно гундосили вразнобой. Мы надеялись, что этот ужасающий диссонанс поможет сбить изверга с толку, и это, кажется, сработало. Во всяком случае, когда я отвернулся от еще качающихся весов, на которые положил сердце, и взял лежавший рядом с ними кукри, Тамблти все еще стоял на коленях, словно молился. Он не шелохнулся, когда я обошел его сзади и, наклонившись, шепнул: «Кровь смывают кровью», после чего поднял руку и вонзил нож в его горло с левой стороны, а потом изо всех сил потянул его вправо. О, как она хлынула, как брызнула на белые одеяния находившихся на возвышении!

Кейн отпрянул.

Сперанца поднялась и бросилась к актрисе, у которой не выдержали нервы и подогнулись колени. Торнли, однако, сохранил хладнокровие. Пенфолд с Харкером тоже не потеряли самообладания, когда я вырвал кукри и, снова обойдя Тамблти, вонзил нож в его сердце. О… то была работа мясника! «Самому б забыться, чтоб происшедшего не вспоминать!»[256]

И сейчас, по прошествии не одной недели, когда я пишу эти строки, рука моя дрожит. Даже теперь я продолжаю ощущать, как сталь проникает в тело, слышу ужасающий, мерзкий звук разрываемой плоти, вижу нанесенную мной смертельную кровавую рану. Да, до того случая мне многократно приходилось наносить на сцене удары ножом с убирающимся в рукоять клинком. Да, я упорно внушал себе, убеждал себя в том, что нынче, с моим кукри, сделал то же самое, но нет, это было совсем не так.