Последний мужчина Джоконды - Игорь Кольцов Страница 9

На холсте незнакомца строилась улица Гобеленов, уходящая в перспективу туда, где сходились рю Монж и улица Клода Бернара. На улице стояла прекрасная солнечная погода, а на полотне еще незаконченной картины шел дождь, омывая черепичные крыши, стены домов и булыжную мостовую, расплескивая влажные блики и создавая ощущение чистоты и спокойствия. Художник оживил пейзаж, впустив на тротуары спешащих укрыться от непогоды людей в плащах и с пестрыми зонтами, словно они боялись вернуть себе невинность через омовение дождем.

Риккардо, наконец–то, дождавшись, пока проедет стайка велосипедистов, тоже присоединился к Перуджио и уставился на мольберт.

— Хм! — произнес он, будто оценивал картину в галерее перед покупкой.

Художник обернулся.

— Что, простите? — спросил он.

— Нет–нет, месье, ничего! — поспешил ответить Манцони по–французски. — Немного странно видеть, что у вас на картине идет дождь, когда на самом деле над Парижем ни облачка. А так все похоже. Очень даже похоже.

— О! — воскликнул художник. — Видите ли, месье, я стремлюсь запечатлеть не сам пейзаж, а отношение к нему. Я импрессионист.

— Импрессионист? — переспросил Риккардо. — Это как?

— Это новое течение в живописи, — вступил в разговор Винченцо.

— Ну, не такое уж и новое и не только в живописи, — воскликнул художник, вновь вернувшись к работе. — Однако, молодой человек прав — это действительно течение. Оно несет, подобно полноводной реке свет в сердца людей. Оно выплескивает искусство за дамбу догм, ограждающих мир художника. Оно сносит преграды ханжества и примитивности на своем пути и дарит умиротворение и радость от осознания значимости человеческого места во Вселенной.

— Ух, ты! — наиграно восхитился Манцони. — Вы прямо как те парни из кафе «Монпарнас», что называют себя поэтами и художниками. Они тоже часто так говорят — красиво, высоко и запредельно непонятно. Простите, месье, но нам пора идти. Нас ждет неугомонный Париж. Всего доброго, месье.

Он подхватил Перуджио под локоть и потащил за собой.

— Прости, Риккардо, — запротестовал тот. — Я хотел посмотреть…

— Брось, Винченцо. Это Париж. Здесь такое можно встретить на каждом углу. Ты скоро привыкнешь. Видишь ли, одна четверть этого прекрасного города художники, вторая четверть — поэты.

— А еще две четверти? — спросил Перуджио, с грустью оглядываясь на импрессиониста.

— А оставшиеся две четверти — это женщины, — ответил Манцони, снимая шляпу перед очередной красоткой.

3

— А что это за кафе, о котором ты говорил, — спросил Винченцо, все еще оглядываясь назад, хотя уличный художник остался далеко позади.

— «Монпарнас»? — усмехнулся Манцони. — Есть такое кафе. В нем собираются те, кто считает себя поэтами, художниками и музыкантами. Там постоянно кто–то поет, читает стихи или, просто, рисует. Туда приходят прекрасные раскованные женщины. Нет–нет! Не шлюхи… Хотя и эти тоже есть. Таких кафе множество. Поэты делятся на несколько групп. Смешные. Они спорят между собой, ктолучше. Вот и собираются по интересам. В «Монпарнасе» одни, в «де Флёр» другие, в «Ротонде» — третьи. Не понимаю я их. Для меня все равно лучшие поэты Данте и Петрарка.

— А мы можем с тобой пойти в это кафе?

— А зачем тебе?

— Видишь ли, я собираюсь поступать в школу изящных искусств. Я тоже немного художник.

Риккардо посмотрел на него, как на умалишённого.

— Ты серьезно? — спросил он с недоверием.

— Да, — кивнул Винченцо. — Я не то чтобы художник, но, говорят, у меня неплохо получается.

— Кто говорит?

— Мой учитель сеньор Богетти. Он даже хотел мне помочь поступить в художественную школу в Милане. Только отец решил, что я должен учиться на механика, а я в порыве непослушания сбежал в Париж, учиться на художника.

— Ты серьезно? — покачал головой Манцони. — Вот уж не думал, что встречу художника земляка. Хотя здесь много итальянцев и художников в том числе. Тоже между собой спорят, но держатся дружно. Сам я с ними не знаком, но в лицо некоторых знаю. Вот почему ты знаешь, кто такие эти… Как их… им… импр…

— Импрессионисты?

— Вот–вот! Они.

Он остановился и воскликнул:

— Слушай, Винченцо! Поехали в «Ротонду». Там как раз легче всего встретить итальянца–художника. Ты согласен?

— Конечно!

— Тогда, давай наймем извозчика. Не то, чтобы это далеко, но все же приличное расстояние. Тебе повезло, что встретился со мной — я отлично знаю Париж. Только, прошу тебя, не заумничай так же как и они. Эй! Извозчик!

4

Спустя четверть часа они остановили фиакр на пересечении бульвара Монпарнас и улиц Бреа и Деламбре.

Кафе «Ротонда» пока еще не знаменитое, но уже популярное заведение в центре Парижа, а, значит, в эпицентре бурления страстей, поэзии и живописи. Столики для посетителей выставлены даже на улице. Благо погода в этот июньский день балует парижан солнцем.

Суетливые гарсоны в длинных белых фартуках разносят ароматный кофе и круасаны. Какой–то тучный господин в старомодном цилиндре и с моноклем на левом глазу макает одной рукой круасан в чашку и отправляет его в рот, а в другой держит газету "Паризьен", при этом что–то ворчит и качает головой. За столиком у окна расположилась молодая пара: девушка в цветастом платье с кружевным воротником и мужчина лет двадцати пяти в соломенной шляпе, сняв, которую небрежно опустил на свободный стул рядом с пристроенной черной тростью. Молодой человек махнул рукой проходившей мимо цветочнице и приобрел для своей дамы букет душистой сирени.

Манцони и Перуджио прошли внутрь «Ротонды», и Риккардо тут же замахал рукой кому–то из знакомых. Из дальнего угла, где вокруг большого стола собралась группа из восьми человек, ему в ответ взметнулась легкая женская ручка, и звонкий голосок сообщил всем присутствующим:

— Риккардо! Милый Риккардо! Иди к нам. Здесь еще есть места. Ну, иди же. Гийом читает свои новые стихи. Они бесподобны!

— О! Софи! — воскликнул Манцони, подводя своего спутника к столу. — Ты все так же великолепна. Нет! Ты блистательно божественна! Разреши представить тебе и твоим друзьям моего земляка итальянца, лишь сегодня прибывшего в Париж. Винченцо Перуджио. Остальное он сам расскажет о себе. Но перед этим ему необходимо поесть, ибо музы на пустой желудок не приходят.

— Как раз наоборот, — покачал головой худощавый юноша с орлиным