Лидия Будогоская - Повесть о рыжей девочке

Лидия Будогоская

Повесть о рыжей девочке

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Очень глупо устроено на свете: назовут тебя как вздумается, и кончено — так и оставайся с этим именем на всю жизнь. Лучше бы никак не называли, пока не подрастешь и сама не выберешь себе имени по календарю. Есть столько красивых имен на свете: Маргарита, Людмила, Елена. А вот придумали же — Евой назвали. «Ева Кюн».

Ну да с именем еще можно примириться. Ведь прелестную девочку из «Хижины дяди Тома» тоже звали Евой. Но вот с тем, что волосы рыжие, — примириться никак нельзя.

Когда Еву показывают гостям, дамы ахают:

— Рыженькая! И не в папу и не в маму. Удивительно! Кто-нибудь да был рыженький в роду. Может быть, бабушка? Может быть, дедушка?

— Нет, — говорит папа, — ни одного рыжего, как мне помнится. Так просто, злая шутка природы.

Папа очень хотел мальчика. Ева знает об этом. Каждый раз, когда папа со злостью взглянет на Еву, Ева догадывается, о чем папа думает: «Вот, вместо сына девчонка растет в моем доме. Да еще рыжая девчонка. Совсем нехорошо!»

И никто не любит рыжих.

Когда из гимназии Ева идет домой через Пушкинский сад, мальчишки городского училища кричат ей вслед:

Рыжий, красный!Черт опасный!

И кидают в Еву снежками. Снежки, крепко скатанные в руках, твердые будто камни. Ева бежит через Пушкинский сад без оглядки, закрывает лицо руками: не беда, если в спину попадут, только бы не вышибли глаз!

В классе Еву тоже дразнят. Больше всего дразнят две подруги — Смагина и Козлова. Надя Смагина — первая красавица в классе. Глаза у нее синие, с черными ресницами. Она всегда чуть-чуть щурится, чтобы ресницы виднее были.

На перемене, когда девочки соберутся кучкой, она подходит к ним и говорит очень громко:

— О чем это вы здесь? Что вы мне не расскажете? Что я, рыжая?

Однажды на уроке истории учительница рассказала про рыжебородого Фридриха Барбароссу. Все время Смагина с Козловой оглядывались на Еву. А когда урок кончился, Козлова поднялась со скамьи — худая, бледная, губы красные, оттопыренные — и говорит:

— Девочки! Знаете что? Предком Евы Кюн был Фридрих Барбаросса. Ева тоже важная, тоже рыжая. Будем звать Еву «Барбароссой»!

Все девочки смотрят на Еву и ждут, что Ева ответит. Надя Смагина спряталась за спину Козловой и заливается смехом.

Ева тоже поднялась со скамьи и говорит спокойно:

— А твой предок был козел! И фамилия у тебя Козлова, и ноги у тебя козлиные.

Хохот в классе. Ева одержала верх.

Один раз Жужелица, классная наставница, наказала Еву за то, что она на истории смеялась, и оставила ее без обеда:

— Большая девочка, а за уроком вести себя не умеешь. Останешься в классе до четырех часов.

А Ева и рада. Не беда, что ей придется целый час высидеть в пустом классе, зато можно будет спокойно идти домой через Пушкинский сад. После четырех в Пушкинском саду нет ни одного ученика из городского училища — их в три распускают, после четырех все они уже сидят по домам.

Большой Пушкинский сад в инее, в снегу, весь белый. Ева идет по самой главной дорожке в своем синем кафтанчике с серым беличьим воротником, в серой беличьей шапочке набекрень. В руках книжки, стянутые ремешком.

На соборе пробили часы. Четверть пятого. Точно маленький человечек в часах ударил молотком по трем звонким пластинкам.

И у каждой пластинки свой звук: дин-дон-дан.

Часы сказали: обед давно простыл. Ну и пусть простыл! Еве домой не хочется. Ева останавливается у каждой березки и трясет ветки, чтоб иней сыпался в лицо.

Вдруг на главную дорожку выходят двое — два мальчика. На них черные шинели с оранжевыми кантами.

Это — реалисты: у мальчишек из городского училища канты на шинелях голубые.

Мальчики идут прямо навстречу Еве. Один — большой, другой — маленький. Воротники подняты, форменные фуражки надвинуты на нос, на груди в два ряда медные пуговицы.

Ева смотрит, куда бы свернуть. Некуда свернуть: дорожка одна, а кругом снега по колено.

Поравнялись. У большого — лицо белое, а глаза темные и темные брови срослись на переносице. У маленького лицо оспой изрыто, нос красный. Оба пристально смотрят на Еву.

— Рыжая! — крикнул маленький и прыснул со смеху. Ева проходит мимо, не поднимая глаз.

И вдруг маленький как двинет Еву плечом, Ева беспомощно взмахнула книжками и села в рыхлый снег.

Мальчики остановились. Маленький хохочет во все горло. А большой к Еве шагнул.

И вдруг Ева вскочила, размахнулась — треснула со всей силы большого книжками по лицу и — бегом.

Отбежала подальше и оглянулась: большой стоит, руки приложил к щеке, а маленький нагнулся я торопливо мнет в руках снег.

— Рыжая ведьма! — крикнул маленький и запустил в Еву снежным комом.

Что есть духу Ева бросилась бежать. Кажется, вот-вот нагонят ее мальчишки и насмерть забьют снежками… Красная, тяжело дыша, Ева примчалась домой.

— Почему я рыжая? Все смеются надо мной! — хнычет Ева, сидя на скамейке у бабушкиных ног.

— Плюнь, дураки смеются, — бурчит бабушка. Невнятно говорит бабушка — точно пуговицу в рот взяла. С тех пор как ее хватил удар, у нее отнялась правая рука и правая нога и с языком случилось что-то.

Чужой ни за что бабушку сразу не поймет. А Ева понимает отлично: Ева привыкла.

— Вот в Париже женщины вылезают на крыши и нарочно сидят на солнце с распущенными волосами, — говорит бабушка.

— Зачем это? — удивляется Ева.

— Чтобы порыжеть. Это даже считается красивым. Ева смеется…

— А ну, — говорит бабушка, — загляни-ка в шкаф.

Шкаф у бабушки дубовый. Карниз с резьбой, дверца тяжелая, скрипит. Распахнешь дверцу, и сразу в комнате запахнет цветами. Это оттого, что бабушка чистое белье в шкафу перекладывает конвертами с душистым порошком.

Ева очень любит заглядывать в шкаф. Раз Ева проговорилась: хорошо бы аршин голубой ленточки кукле на чепчик. На другой день заглянула в шкаф, а на белье целый, неначатый моток голубой шелковой ленты лежит, как в магазине.

Никогда бабушка зря не скажет: «Загляни-ка в шкаф». И на этот раз тоже — Ева открыла дверцу и видит: на полке огромная жестяная банка с наклейкой: «Монпансье». Тоже как в магазине. Приказчик из такой банки отсыпает покупателям в бумажные кульки фунт или полфунта. А тут запускай обе руки в банку и ешь вволю.

Ева любит сидеть у бабушки в комнате, только старается на окно не смотреть. На окне — стеклянная банка, и в ней пиявки — черные, живые, так и извиваются в воде. Бабушка время от времени ставит себе пиявки, чтобы они от больной неподвижной руки отсосали дурную кровь. Как она это делает, Ева не знает. Ева тогда убегает из бабушкиной комнаты. Но сегодня бабушка не собирается ставить себе пиявки.

Ева пристроилась у бабушкиных ног и набила полный рот монпансье.

И вдруг звонок в передней. Твердый, властный — три раза.

Ева подмигнула бабушке:

— Папа!

И на цыпочках выскользнула из комнаты.

Папа не любит бабушку и называет ее бабой-ягой. Больше всего он сердится на бабушку за то, что она курит. Один раз папа сказал бабушке:

— Пожалуйста, не курите в столовой! Не заставляйте всех из-за вашей дурной привычки дышать табачным дымом и портить здоровье.

Бабушка ничего не ответила, только ртом пошамкала. И уж больше в столовой не курила. Потом папа запретил ей курить в гостиной, потом в передней.

Осталось одно — курить в своей комнате, плотно закрыв двери. В бабушкиной комнате табачный дым стелется сизым облаком.

В другой раз за обедом папа долго смотрел на бабушку и наконец сказал:

— Не обжирайтесь так! Второй удар хватит!

У бабушки перекосилось лицо. Она отшатнулась от тарелки и до конца обеда больше не съела ни куска. На другой день бабушка за обедом ничего не ела. На третий день тоже ни к чему не притронулась.

— Надоела мне ваша демонстрация, — сказал папа. — Не желаете есть, пожалуйста, не выходите к столу.

С тех пор бабушка не выходит к столу. Настя носит ей в комнату завтрак, обед и ужин.

Но самое неприятное случилось из-за Евы.

Раньше Ева целые дни была с бабушкой — и спала у бабушки, и учила уроки. И вдруг папа решил Еву изгнать. Явился и говорит:

— У Евы будет отдельная комната. От вашего курения Ева получит малокровие. Собирай свои монатки, Ева, и вытряхивайся, а если к бабушке будешь заходить, засиживаться не смей.

Бабушка поднялась с кресла во весь рост. Большая, страшная, седые волосы точно коронка над выпуклым лбом. Схватила палку левой рукой и как треснет в пол.

— Змей проклятый! — зашипела бабушка. — Издеваться над старухой! Съем свои деньги, никому не оставлю ни шиша.

Папа скорее прочь из комнаты.

— Я вас упрячу в сумасшедший дом! — крикнул он через дверь.