Шерлок Холмс. Его прощальный поклон - Артур Конан Дойль Страница 13

– Благодарю вас, мисс Кушинг! – Холмс поднялся на ноги и откланялся. – Ваша сестра Сара проживает, если я правильно запомнил, в Уоллингтоне, на Нью-стрит? До свидания, очень сожалею, что вас обеспокоили по делу, к которому, по вашим словам, вы не имеете никакого отношения.

Когда мы вышли на улицу, мимо проезжал кэб, и Холмс его окликнул.

– Далеко ли до Уоллингтона?

– Всего около мили, сэр.

– Отлично. Забирайтесь, Ватсон. Железо надо ковать, пока горячо. Дело кажется несложным, однако с ним связаны кое-какие поучительные подробности. Слушайте, остановитесь-ка по дороге у телеграфа.

Холмс отправил короткую телеграмму и оставшуюся часть пути просидел вразвалку, надвинув на нос шляпу для защиты от солнца. Кэбмен подвез нас к дому, похожему на тот, который мы только что посетили. Мой спутник велел ему подождать и уже взялся за дверной молоток, но тут дверь отворилась и на крыльце появился озабоченный молодой джентльмен в черном, державший в руке глянцевитую шляпу.

– Мисс Кушинг дома? – осведомился Холмс.

– Мисс Сара Кушинг тяжело больна, – последовал ответ. – Со вчерашнего дня она страдает опаснейшим мозговым расстройством. Как ее медицинский консультант, я не могу взять на себя ответственность и допустить к ней посетителей. Советую вам заглянуть снова дней через десять.

Медик натянул перчатки, закрыл дверь и зашагал по улице.

– Ну что ж, если нельзя, значит нельзя, – с готовностью заключил Холмс.

– Скорее всего, она не смогла или не захотела бы сказать вам ничего особенного.

– Да я, собственно, этого и не желал. Мне хотелось всего лишь на нее взглянуть. Впрочем, полагаю, что нужное я уже выяснил. Отвезите нас в какую-нибудь приличную гостиницу, где можно позавтракать, – обратился Холмс к кэбмену. – Ну а потом мы направимся к нашему другу Лестрейду в полицейский участок.

Мы отлично позавтракали: за столом Холмс говорил исключительно о скрипках и торжествующе поведал о том, как купил всего за пятьдесят пять шиллингов у одного еврея на Тотнем-Корт-роуд скрипку Страдивари стоимостью по крайней мере в пятьсот гиней. Далее разговор перескочил на Паганини, и мы целый час просидели за бутылкой кларета, пока Холмс рассказывал мне об этом необыкновенном человеке анекдот за анекдотом. День клонился к вечеру и жаркий солнечный блеск сменился мягким сиянием, когда мы добрались до полицейского участка. Лестрейд ждал нас у входа со словами:

– Вам телеграмма, мистер Холмс.

– Ага, вот и ответ! – Он распечатал телеграмму, пробежал ее глазами и, скомкав, сунул в карман. – Все как надо.

– Вы что-то выяснили?

– Я выяснил все!

– Как? – изумленно воззрился на него Лестрейд. – Вы не шутите?

– В жизни еще не бывал серьезней. Совершено страшное преступление, и теперь, полагаю, мне известны все малейшие его подробности.

– А кто преступник?

Холмс нацарапал несколько слов на оборотной стороне своей визитной карточки и бросил ее Лестрейду.

– Вот его имя. Произвести арест вам удастся не ранее завтрашнего вечера. Я бы просил вас не упоминать меня в связи с этим делом, так как предпочитаю, чтобы обо мне говорили только в связи с теми преступлениями, раскрытие которых представляет трудности. Идемте, Ватсон.

Мы зашагали к станции, а Лестрейд продолжал упоенно изучать брошенную ему Холмсом визитную карточку.

– Это дело, – заговорил Шерлок Холмс в тот вечер, когда мы, закурив сигары, приступили к беседе в нашей квартире на Бейкер-стрит, – относится к таким, в которых, как и в расследованиях, описанных вами под названиями «Этюд в багровых тонах» и «Знак четырех», нам пришлось вести рассуждения в обратном порядке – от следствий к причинам. Я написал Лестрейду и попросил снабдить нас недостающими деталями, а получит их он только после ареста преступника. В этом на него вполне можно положиться: хотя способности мыслить логически он лишен начисто, но вцепится как бульдог, если усвоит, что от него требуется; собственно, именно эта цепкость и позволила ему продвинуться в Скотленд-Ярде.

– Выходит, расследование еще не завершено?

– В основном завершено. Нам известно, кто совершил это мерзкое преступление, но об одной из жертв мы пока ничего не знаем. Вы, разумеется, сделали какие-то собственные выводы.

– По-видимому, Джим Браунер, стюард ливерпульского парохода, и есть подозреваемый?

– О, более чем подозреваемый.

– И все же, кроме самых неопределенных указаний, я ничего не усматриваю.

– А мне, напротив, это яснее ясного. Давайте переберем основные этапы нашего расследования. Мы приступили к делу, если помните, в полнейшем неведении, что всегда является преимуществом. Никаких теорий не выстраивали. Просто взялись наблюдать и делать из наших наблюдений определенные выводы. Что мы прежде всего увидели? Весьма спокойную добропорядочную женщину, явно не таящую никаких секретов, и фотографию, подсказавшую мне, что у нее есть две младшие сестры. В голове у меня тотчас же мелькнула мысль, что посылка могла быть адресована одной из них. Но я отставил это предположение в сторону с тем, чтобы на досуге обосновать его или отвергнуть. Затем, как помните, мы пошли в сад и ознакомились с крайне своеобычным содержимым небольшой желтой коробки.

Веревка была такой, какую используют парусные мастера на борту корабля, и в нашем расследовании тотчас же повеяло ветром с моря. Когда я увидел, что завязана она характерным морским узлом, а посылка отправлена из портового города и что мужское ухо проколото для серьги (а это гораздо чаще практикуют моряки, нежели жители суши), я больше не сомневался: всех актеров этой трагедии следует искать среди соотечественников, так или иначе связанных с мореплаванием.

Из надписи на посылке явствовало, что она адресована мисс С. Кушинг. Старшая из сестер именовалась бы, разумеется, просто мисс Кушинг, к тому же, хотя ее имя начинается с буквы С, этот инициал мог принадлежать и одной из двух других сестер. В этом случае нам пришлось бы начать расследование, опираясь на иную основу. Я и вернулся в дом, намереваясь уточнить именно это обстоятельство. И только-только собрался убедить мисс Кушинг в том, что произошла ошибка, как внезапно, если вспомните, остолбенел. Дело в том, что мне бросилось в глаза нечто удивительное: оно сразу же значительно сузило область нашего дознания.

Вам, Ватсон, как медику, хорошо известно, что из частей человеческого тела наибольшим разнообразием отличается ухо. Каждое ухо, как правило, обладает специфическими признаками и не походит на все прочие. В прошлогоднем «Антропологическом