Жорж Сименон - Невиновные Страница 15

Дороги были забиты машинами. Солнце припекало. Он посмотрел на сиденье рядом с собой, на котором обычно сидела Аннет. Она так и не захотела научиться водить машину, ссылаясь на свою рассеянность.

Так оно и было. Стоило приглядеться к ней, когда она что-то делала – не важно что, – и становилось заметно, что в мыслях она где-то далеко.

Иногда Селерен внезапно спрашивал ее:

– Ты где?

Она вздрагивала и глядела на него так, будто только что проснулась.

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что у тебя такой вид, словно ты за сто верст отсюда.

Посоветовала бы ему Аннет подписать этот контракт? О своих делах она говорила с ним редко. А когда он описывал ей какое-нибудь украшение, над которым работал, она слушала рассеянно. Только говорила:

– Да... Да... Должно быть, очень мило...

Его это злило. Он прожил с ней двадцать лет, но так и не узнал ее по-настоящему. Была ли в том его вина? Не был ли он слишком поглощен своей работой?

Или же это она жила как и жила, своей собственной жизнью?

Из-за пробок на дорогах он долго добирался до Парижа. Но было бы еще хуже, если бы он выехал позднее.

Ему не хотелось покупать виллу, как у Брассье. Он чувствовал бы себя неловко в одежде от знаменитых кутюрье. Его квартира была обставлена, и добавить можно было бы разве что одну-две картины.

Может быть, купить машину побольше и помощнее, чтобы доставить удовольствие дочери? Он пообещал себе впредь больше заниматься ею. Почему бы на воскресенья им не уезжать куда-нибудь подальше? Они могли бы выезжать в субботу в полдень и ночевать в каких-нибудь живописных маленьких гостиницах...

Он мечтал. Но он знал, что на самом деле все совсем не так, что у его дочери, так же как у сына, своя жизнь, и им гораздо веселее со своими сверстниками.

Они оба очень любили его, но, должно быть, он казался им чудаком, маньяком-домоседом, живущим на обочине настоящей жизни.

Так ли уж он отличался в этом от Аннет? У него была мастерская, был свой мирок коллег за верстаками, живших одной семьей. А Аннет отдавала всю себя своим старикам и инвалидам.

Такие мысли постоянно приходили ему в голову, навязчивые и болезненные, как мигрень.

Почему так?

Если бы они жили как обычная супружеская пара, то посвящали бы больше времени детям. Но они не были обычной парой. Никогда, к примеру, им не приходило в голову поцеловаться, разве только утром и вечером.

Никогда он не видел, как его жена купается в ванне, и она даже предпочитала, чтобы его не было в спальне, когда она раздевалась или одевалась.

Он снова видел ее в ресторане на Вогезской площади, когда она впервые согласилась поужинать с ним. Она казалась ему такой хрупкой, такой слабенькой.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых таился страх.

Ему хотелось поднять ее на руки и сказать, что жизнь вдвоем будет полна радости, хотелось умолять ее ничего не бояться.

Со временем она, наверное, обрела больше уверенности, но теперь-то он был убежден, что она никогда всецело не отдавалась ему. Он был ее мужем. Она его очень любила. У них было двое детей, которые не доставляли им никаких хлопот, и им еще выпало счастье найти эту драгоценную Натали, умевшую улаживать все осложнения.

Ему было необходимо понять. Поэтому он и рылся в памяти в поисках мелких, но значимых фактов.

Вот, к примеру, когда она рожала в клинике ЖанЖака... В первый день он лишь прикоснулся кончиками пальцев к щечке ребенка и ощутил, что жена следит за ним...

Потом, на третий или четвертый день, он захотел коснуться губами детского лобика.

– Не рекомендуется их целовать, – сказала она.

– А тебе можно?

– Я мать...

Как будто ребенок не принадлежал в той же мере и ему.

Она смогла кормить ребенка грудью, но никогда не делала этого при нем, а уходила в спальню.

Что все этого означало? То же самое было и с Марлен.

Имена детям выбирала она. Просто говорила:

– Мы назовем его Жан-Жак...

Потом:

– Мы назовем ее Марлен...

И он понял, что спорить с ней не стоит. Тогда это казалось ему естественным. Пока дети были грудными, она отдавала им все свое время, и можно было бы сказать, что она рождена, чтобы стать матерью многодетного семейства.

Спустя несколько месяцев она уже была готова вернуться к своей работе и передоверяла детей Натали.

Не ему – Натали.

Может, она ему не доверяла? Может, могла в чем-то упрекнуть?

Он нашел сына в гостиной, Жан-Жак слушал пластинки, включив на полную громкость.

– Минутку...

Он выключил проигрыватель.

– Мне нужно было расслабиться. Я был бы рад постареть на две недели...

– Такое бывает раз в жизни.

– Думаешь? В зависимости от университета, который я выберу, мне, возможно, придется сдавать вступительные экзамены. И на этот раз не на родном языке.

– Можно тебя спросить, почему ты предпочитаешь учиться в Америке?

– Чтобы узнать оба материка. Не так уж важно, какой факультет я выберу, в любом случае это будет полезно для меня...

– А ты сможешь приезжать повидаться с нами на каникулах?

– Если у тебя будут средства оплатить дорогу, – ответил он с улыбкой.

– Еще вчера я не смог бы ответить тебе утвердительно. А сегодня я провел переговоры об одном деле, которое принесет мне много.

– Надеюсь, ты по-прежнему сможешь работать сам по себе и сохранишь мастерскую?

Жан-Жак часто бывал в мастерской ребенком и всегда восхищался множеством крохотных инструментов и видом на крыши Парижа...

"Здесь так красиво... ".

– Да, сынок. Я сохраню свою независимость и буду сотрудничать с самым крупным ювелиром Парижа, чтобы снабжать своими изделиями его магазинчик в Довиле. Магазинчик, где будут продаваться только наши вещи...

– А как же Брассье?

– Разумеется, мы остаемся компаньонами.

– Ив Довиле тоже?

– Да, и в Довиле.

Похоже, Жан-Жаку это пришлось не по душе.

Глава пятая

Теперь, когда он входил в мастерскую, все мгновенно умолкали, потом каждый здоровался с ним, но не так по-простому, как раньше. Было ли это особым проявлением уважения, какое испытывают к человеку, пережившему большое горе, которому ничем нельзя помочь?

Он сознавал это, но ничего не мог с собой поделать. Наверное, можно было бы заставить себя вести непринужденные разговоры, однако притворяться было не в его характере.

Что же его так угнетало? Он мог бы сказать: «Все!»

Прежде всего, смерть жены, ощущение пустоты рядом с собой. Начиналось это с самого утра, когда он одевался. В стакане в ванной комнате еще стояла зубная щетка Аннет. Потом, когда он открывал большой нормандский платяной шкаф, чтобы достать свой костюм, он видел в левой части одежду жены.

Натали, выждав несколько недель, обратилась к нему:

– Что со всем этим делать, мсье? Ведь есть так много бедных женщин, которые нуждаются...

– Я хочу, чтобы каждая вещь оставалась на своем месте...

Ее щетка, ее гребень... По всей квартире были ее вещи.

Марлен, такого же роста, как мать, попросила разрешения взять себе ее пуловеры и очень удивилась, получив отказ.

– Но их же все равно никто не носит...

Селерену казалось, что, пока вещи жены остаются на своих местах, в доме как бы незримо присутствует она. Бывало, он внезапно оборачивался, ему казалась, что она с ним заговорила. Одна мысль была особенно навязчивой мысль о том, что, прожив с ней двадцать лет, он так и не узнал ее.

Не сам ли он был в этом виноват? Не оказался ли он неспособным сделать женщину счастливой? Он не сомневался, что они любят друг друга, и этого ему хватало. Он не задавался вопросом о том, что, возможно, она предпочла бы другой образ жизни, что хотела больше внимания с его стороны.

Он был всецело поглощен своей мастерской. Она была поглощена своей работой с обездоленными, и когда по вечерам они встречались, им не о чем было поговорить.

Они были словно два постояльца в семейном пансионе, которые встречаются за столом, молча едят, а потом усаживаются перед телевизором.

А лучше ли знал он своих детей? Жан-Жак скоро уедет, окунется в совершенно другую среду, и он его совсем потеряет.

Что ему запомнится из его детства?

А когда настанет черед Марлен уйти из дома?

Пустота...

Он работал не меньше, чем прежде. Он работал даже больше, словно кому-то назло.

За ним наблюдали и перешептывались:

– Он опять провел тяжелую ночь...

Или:

– Сегодня он выглядит получше...

Брассье появился около десяти, поздоровался с мадам Кутано, выписывавшей счета, и вошел в мастерскую, внимательно осмотрел ее.

– Верно, еще один верстак поставить негде. Хочу тебя предупредить, что я еду в Довиль вместе с Коломелем. Это модный декоратор... У магазина должен быть очень современный вид...

Селерена это уже не интересовало.

– Контракт мы подпишем в четверг. Я бы предпочел, чтобы это происходило у него в бюро, но Мейер настаивает, чтобы мы отобедали с ним в «Серебряной башне», где он снимет отдельный кабинет... С ним будет его адвокат мэтр Блюте на случай, если мы выдвинем возражения. Он ожидает, что с нашей стороны тоже будет адвокат...