Дональд Томас - Казнь Шерлока Холмса Страница 19

Мы разошлись как незнакомцы. Я присел за стол со стаканом эля и стал слушать пианиста, наигрывавшего «О Дейзи! Ответь мне!». На кожаном сиденье соседнего стула лежал раскрытый номер «Рейсинг таймс». Я взглянул на газету, не беря ее в руки. В списке участников челтнемских скачек была подчеркнута кличка лошади — Noli Me Tangere. Я не сомневался, что это сделано рукой мистера Уилсона. Евангельская фраза означает в переводе с латинского «не прикасайся ко мне» или, как гласит девиз пехотного полка американской армии, «не подходи ко мне».

Итак, я понял, чего хотел мой друг. Я допил свой эль, затем достал часы и, взглянув на циферблат, заспешил вниз по Сити-роуд с видом человека, опаздывающего на встречу. У двери с медной табличкой, на которой красовалась надпись «Глазной врач», я остановился, заглянул в приемную и осведомился, может ли доктор меня осмотреть.

Потратив полчаса и одну гинею, я снова вышел на улицу. Проходя мимо часовни Уэсли и статуи ее великого основателя [11], я увидел сиротку, торговавшую цветами. Перед ней на холодных камнях были разложены не распроданные за день фиалки и желтофиоли, розы и гвоздики, расцветшие в парнике прежде назначенного природой срока. Одетая в незатейливое темное платье с узором, девочка выглядела скромно, но опрятно, однако ее обувь явно знавала лучшие времена. Юной цветочнице было лет пятнадцать, а босоногому созданию, крутившемуся рядом, должно быть сестренке, — около одиннадцати. Скорее всего, эти дети жили в доходном доме где-нибудь на Друри-лейн и делили комнату с двумя-тремя другими семьями. Старшая девочка подошла ко мне и прокричала:

— Купите цветочки, прекрасные весенние цветочки! Всего два пенса за бутоньерку! Два пенса нам на ночлег — не на выпивку!

Я и не сомневался в том, что бедняжка нуждается в деньгах, но прежде, чем я успел ей это сказать, она подскочила ко мне и дотронулась до моей щеки.

— Видите, какая холодная у меня рука! — проговорила цветочница, деловито прикалывая к лацкану моего сюртука белую гвоздику, и добавила, на сей раз со смешком: — Только будьте осторожны, когда станете снимать цветок!

— Вот, возьми, моя бедная девочка.

Порывшись в кармане, я положил на ее протянутую ладонь соверен. Продавщица изумленно посмотрела на него.

— Да благословит вас небо, сэр! — вскрикнула она и повернулась к своей маленькой сестре.

Завладев таким богатством, они могли складывать свой товар и не сомневаться, что вечером получат и кров, и горячий ужин.

«Только будьте осторожны, когда станете снимать цветок…» Едва ли не у всех солдат «нерегулярной уличной армии» имелись сестры и кузины под стать им самим. «Пусть меня застрелят, если это не одна из них», — подумал я.

Обуздав нетерпение, я вышел из закопченных кирпичных стен метрополитена на Бейкер-стрит и направился к дому так неспешно, будто в запасе у меня была целая вечность. За мной по пятам никто не шел, но за нашей парадной дверью следили наверняка. Очутившись в гостиной, я задернул шторы, зажег газ и наконец-то вытащил из петлицы гвоздику. Стебелек был обернут серебристой фольгой. Развернув ее, я обнаружил тоненькую полоску бумаги, исписанную микроскопическими буквами, — первая прямая весточка, полученная от Шерлока Холмса со дня его исчезновения.

Мой дорогой Ватсон! Пишу эти строки с чувством признательности к нашему рыжеволосому другу. Как Вы уже, наверное, догадались, я бежал из плена. Генри Милвертон и Джеймс Кэлхун погибли в тот самый час, который, по их замыслу, должен был стать последним в моей жизни. Выжили двое приспешников. Опасайтесь разжалованного унтер-офицера, флотского палача, старшины Алкера. И пожалуйста, пошлите мне завтра с первой же почтой коробку из-под туфель, обернутую коричневой бумагой и перевязанную голубой лентой с восковой печатью, по адресу: «Лондон, почтовое отделение Сити-роуд, до востребования». Сделайте это совершенно открыто. Наши жизни по-прежнему в опасности. Noli me tangere.

В ту ночь я почти не спал, размышляя над тем, как отправить Холмсу посылку, чтобы враги увидели написанный на ней адрес, но не заподозрили, что я нарочно привлекаю их внимание. В подобные минуты мне особенно недоставало советов моего друга. Вдруг я больше не интересен шпионам и они перестали за мной следить? Но нет, на сей счет можно быть спокойным: до тех пор пока Холмс снова не попал к ним в руки, моя персона важна — я скорее, чем кто-либо другой, могу вывести их к нему.

Дул по-летнему теплый ветер, наполняющий воздух ароматом цветения. Я шагал по Бейкер-стрит, держа под мышкой завернутую в коричневую бумагу коробку из-под обуви. Ярлыка с адресом на ней еще не было. Повсюду шли приготовления к главному событию сезона — коронации нашего нового монарха Эдуарда VII. Витрины канцелярских и сувенирных лавок пестрели карточками, напечатанными огромным тиражом: все они казались на удивление большими и эффектными. На каждой изображался кто-либо из членов венценосной семьи: король Эдуард, королева Александра, принц или принцесса — в малиновом или ярко-синем парадном одеянии с золотой лентой. В Риджентс-парке в исполнении военного оркестра гремел торжественный марш сэра Эдварда Элгара. Вскоре коронационную оду на стихи доктора Бенсона из Итона должны были подхватить все хоры огромной империи: «Земля надежд и славы, родина свободы…»

В почтовой конторе я купил гуммированную этикетку и, наклеив ее на сверток, крупными буквами стал выводить указанный моим другом адрес. Прежде чем я успел закончить, какой-то человек протиснулся сквозь толпу, приблизился к деревянному столу, за которым я сидел, и задел мой локоть — готов поклясться, намеренно. Дрогнувшее перо перечеркнуло написанное. Я резко обернулся и увидел краснолицего толстяка с рыжими волосами, поблекшими с возрастом. Мистер Джабез Уилсон из Союза рыжих снова не показал виду, что мы знакомы. Приподняв шляпу, он лишь пробормотал: «Виноват. Прошу прощения, сэр. Мне, право, очень жаль».

Глядя вслед мистеру Уилсону, опять исчезнувшему в толчее, я понял: Холмс приоткрыл для меня дверь. Мне стало ясно, что я должен делать. Беззвучно ворча, будто бы в крайнем раздражении, я сорвал испорченную этикетку, скомкал ее и швырнул в проволочную корзину для мусора, стоявшую в углу. Купил новый ярлык и, наконец-то передав посылку почтовому служащему, направился к выходу. Солнце лилось на крыши с востока и согревало стены домов, приближая лето. Остановившись на крыльце, я вдруг развернулся, словно что-то забыв, и снова подошел к прилавку. Купил дюжину конвертов кремового цвета с тисненой голубой маркой и громко спросил, точно ли посылка, отправленная мною в половине десятого утра, будет доставлена на Сити-роуд до конца дня. Служащий заверил, что можно не беспокоиться. Я двинулся к двери и, будто бы желая обойти очередь, приблизился к мусорной корзине. Несколькими минутами ранее, кидая в нее испорченный ярлык, я заметил, что она почти пуста: на дне валялись лишь два сложенных листка бумаги да огрызок яблока, выброшенный мальчишкой-посыльным. Листки и огрызок были на месте. Но скомканная этикетка с адресом Холмса исчезла.

Ко времени получения почты я, в дорожном костюме и шляпе, явился в кафе на углу Сити-роуд и Денмарк-сквер. На противоположной стороне улицы находилась контора, куда должны были доставить мою посылку. Поодаль, за пыльным газоном, виднелся дом № 23. Нацепив на нос приобретенные у оптика роговые очки с простыми стеклами, я вел пристальное наблюдение за происходящим вокруг и, не щадя желудка, поглощал одну чашку кофе за другой. Люди входили и выходили через тяжелую дверь, по разные стороны которой висели таблички с надписями «Толкайте» и «Тяните». Но посетители меня не интересовали: я высматривал коричневый сверток, перевязанный голубой лентой. Нести его мог кто угодно, мужчина или женщина. Скорее всего, за посылкой должен был прийти мистер Джабез Уилсон, если только Алкер или другой преступник не опередит его, выдав себя за адресата. Напрасное ожидание тянулось почти до пяти часов пополудни. Вдруг, к своему крайнему недоумению, я увидел самого Шерлока Холмса. Он был в темном костюме и шляпе и уверенно шагал через Денмарк-сквер к почтовой конторе, явно привлекая к себе внимание. Почему он, несколько дней тщательно скрывавшийся, вдруг решил себя выдать?

Из боязни навредить другу, я, невидимый за спинами посетителей, остался сидеть за чугунным столиком под жестяным навесом кафе. Холмс вышел из конторы с посылкой в руках, но не свернул на Денмарк-сквер, а направился по Сити-роуд в сторону улицы Мургейт, где располагалась станция метро. Как раз в это время на тротуары Сити высыпали торговцы и клерки, спешащие по домам. Я встал и, не успев выйти из кафе, увидел человека, который, без сомнения, был старшиной Алкером. Он не слишком походил на шпиона, следившего за Холмсом на Пэлл-Мэлл, пока тот исполнял роль ветерана Афганской кампании. И все-таки чутье подсказывало мне, что это тот же тип. Я пригляделся внимательнее: на его широком лице застыло выражение улыбки, но глаза были холодными и настороженными. Старшина не отличался ростом, однако сложение имел плотное, а в руках угадывалась сила, которая наверняка позволяла ему легко усмирять несчастных, пытавшихся продлить себе жизнь хоть на несколько судорожных вдохов. Если верить официальной биографии Алкера, он надел петлю на шею семи убийцам, трем мятежным матросам тихоокеанской эскадры и несметному множеству китайских и индийских повстанцев. Несмотря на мягкую погоду, старшина кутался в темное пальто с поднятым воротником.