Рональд Нокс - Убийство на виадуке. Три вентиля (сборник) Страница 2

В мистере Кармайкле, четвертом компаньоне, распознать преподавателя не составляло труда, стоило ему только открыть рот. Никакая другая профессия не придала бы его высказываниям такую точность, взгляду – такую доброжелательность, а стремлению делиться знаниями – такую спонтанность. Неиссякающий источник занимательных бесед, он обескураживал слушателей чувством интеллектуального пресыщения, более тягостным, нежели скука. Не то чтобы он рассуждал на профессиональные темы, ориентируясь на знатоков, – его специальностью была греческая археология, говорил он о местных помещиках, о путешествиях на Ближний Восток, о производстве авторучек и снова о местных помещиках. Кармайклу перевалило за шестьдесят, он единственный из присутствующих был женат и проживал в одном из бунгало с женой настолько бесцветной, словно ее выбелил многолетний сирокко красноречия мужа; в тот момент ее не было дома, и Кармайкл поселился в клубе, как остальные. Следует сознаться, что товарищи по клубу чуждались Кармайкла, однако он был незаменим как истина в последней инстанции, когда речь заходила об установлении фактов: только он мог вспомнить, в каком году на линкс[4] забежал бык и какой мяч стал победным на открытом чемпионате три года назад.

Мерриэтт (да, такова была фамилия священника; вижу, вы искушенный читатель детективов) еще раз поднялся, чтобы придирчиво оценить погоду. Туман рассеивался, но неумолимый дождь лил по-прежнему.

– Напрасно я надеялся, что к ночи дождь кончится, – заметил он.

– Любопытно, – подал голос Кармайкл, – что в старину баскские поэты всегда говорили, что ночь не опустилась, а поднялась. Полагаю, у них имелись на то свои причины. Что же касается меня, то…

Мерриэтт, к счастью, был достаточно близко знаком с ним, чтобы вовремя перебить.

– В такие дни, – мрачно произнес он, – так и хочется кого-нибудь убить, чтобы отвести душу.

– И совершенно напрасно, – отозвался Ривз. – Только подумайте, сколько следов вы неизбежно оставите в такой грязи. Вас поймают, не успеете вы и глазом моргнуть.

– А, вижу, вы читали «Тайну зеленого пальца». Но скажите, многих ли убийц в действительности разоблачили благодаря отпечаткам их ног? Обувщики сговорились убедить род людской в том, что существует всего полдюжины различных размеров обуви, и всем нам приходится втискиваться в кошмарные ботинки одного из этих размеров, которые оптом ввозят из Америки. Ну и как тут быть Холмсу?

– Видите ли, – заговорил Гордон, – детективам в книгах всегда везет. Как правило, убийца передвигается на деревянной ноге, так что долгих поисков не требуется. Беда в том, что в действительности мало кто из убийц перенес ампутацию. А ведь есть еще и левши – как это удобно! Однажды я осматривал старую трубку, и по тому, как она была обкурена, можно было утверждать, что она принадлежала правше. Но сколько же на свете правшей!

– В большинстве случаев, – подхватил Кармайкл, – люди считают себя левшами только по причине неврозов. Гораздо интереснее вопрос с пробором. Каждому человеку с рождения предначертано носить пробор на определенную сторону, но большинство тех, кому следовало бы делать пробор справа, расчесывают его слева, ведь это проще, если ты правша.

– А я думаю, вы ошибаетесь в целом, Гордон, – возразил Ривз. – У каждого человека в мире есть свои едва уловимые особенности, которые не ускользают от взгляда опытного детектива. Вот вы, к примеру, – совершенно стандартный представитель человеческого рода, если позволите так выразиться. Однако я точно знаю, какой из стаканов из-под виски, стоящих на каминной полке, ваш, хотя они и пусты.

– Ну и какой же? – заинтересованно спросил Гордон.

– Тот, который в середине, – ответил Ривз. – Он отодвинут дальше от края: вы осторожны по натуре, поэтому инстинктивно позаботились о том, чтобы случайно не смахнуть стакан. Я прав?

– Честно говоря, мне ни в жизнь этого не вспомнить. Но как видите, здесь речь идет о человеке, которого вы знаете. Однако среди нас нет убийц – по крайней мере, я на это надеюсь. А если бы вы попытались поймать убийцу, не входящего в число ваших знакомых, вы понятия не имели бы, на что обращать внимание.

– А вы попробуйте, – предложил Мерриэтт. – Ну, знаете, как этот фокус проделывает Холмс, когда строит цепочки логических выводов, начиная со шляпы-котелка или часов брата Ватсона. Возьмите, к примеру, хоть вон тот зонт – неважно, зачем он здесь. Какие умозаключения вы вывели бы из него?

– Мое умозаключение – недавно шел дождь, – со всей серьезностью отозвался Гордон.

– Собственно говоря, – сказал Ривз, продолжая вертеть в руках зонт, – от этого зонта очень трудно добиться хоть каких-то подсказок…

– Вот и хорошо, – вмешался Кармайкл, – потому что…

– …кроме одной, – продолжил Ривз, пропустив его слова мимо ушей, – притом довольно любопытной. Сразу видно, что зонт довольно новый, однако наконечник полностью сбит, значит, им постоянно пользовались. Вывод: хозяин зонта пользуется им не только в дождливые дни, такие, как сегодняшний, но и носит с собой постоянно, как трость. Следовательно, он принадлежит старине Бразерхуду; в этом клубе он единственный не расстается с зонтом.

– Вот видите! – воскликнул Кармайкл. – Так и бывает в жизни. Я как раз собирался сказать, что сам принес этот зонт. Я позаимствовал его по ошибке у совершенно незнакомого пассажира в подземке.

Мордент Ривз кисловато усмехнулся.

– Так или иначе, – заметил он, – принцип остается неизменным. У каждого предмета своя история, главное – удержаться и не нагородить ничем не подкрепленных предположений.

– К сожалению, – сказал Гордон, – я, видимо, по природе своей Ватсон. Я предпочитаю оставлять вещи на своих местах, а истории выслушивать от людей.

– Вот тут вы заблуждаетесь, – возразил Ривз. – Люди не в состоянии рассказать историю, не придавая ей ту или иную окраску, – именно поэтому в действительности так трудно собирать доказательства. Готов признать, в этом отношении детективные романы неправдоподобны: в них свидетели всегда излагают факты с предельной точностью, тем языком, который выберет сам автор. Кто-нибудь вбегает в комнату и выпаливает: «Труп прилично одетого мужчины средних лет найден в четырех ярдах от северной оконечности кустарников на аллее. На теле покойного обнаружены следы насилия» – в точности как репортер в заметке о расследовании. А в жизни он бы воскликнул: «Господи боже! Какой-то человек застрелился там, на лужайке» – разом перескакивая, как видите, от наблюдения к умозаключению.

– Это все журналистика, – объяснил Кармайкл, – это она испортила нам детективные романы. Ибо что такое журналистика? Это стремление, независимо от того, возможно оно или нет, привести все реальные факты в соответствие с примерно двумя сотнями шаблонных фраз. Особенно пагубны заголовки: вы наверняка уже замечали, что современные заголовки больше напоминают цепочки существительных при почти полном отсутствии других частей речи. К примеру, фраза вроде «она отправилась в сад нарезать капустных листьев для яблочного пирога» превращается в «Погоню за капустой с целью фальсификации яблочного пирога», а «Как это нет мыла? Значит, ему крышка» в «Катастрофу в связи с дефицитом мыла». В таких условиях все нюансы обстановки и мотивов теряются; мы ищем истину, пытаясь уложить ее в готовую формулу.

– Насчет умозаключений я с вами согласен, – кивнул Мерриэтт, пренебрегая последним замечанием Кармайкла – его последними замечаниями вечно пренебрегали. – Но задумаемся о том, в какой степени наши представления о других людях в действительности являются умозаключениями. Что мы, в сущности, знаем о ближнем своем? Попутчики в потоке жизни – вот кто мы такие. Возьмем хоть старину Бразерхуда, о котором мы недавно упоминали. Нам известно, что он занимается чем-то в Лондоне, но мы понятия не имеем, чем именно. Мы знаем, что по будням, начиная с понедельника, он каждый вечер приезжает сюда, а с субботы до понедельника куда-то исчезает – но откуда нам знать, как он проводит выходные? Или юный Давенант из Хэтчерис: он является сюда каждый субботний вечер, в воскресенье играет свои две партии, а в понедельник исчезает, чтобы снова кануть в Ewigkeit[5]. Что мы, в сущности, знаем о нем?

– А я полагал, о Бразерхуде вы уже узнали все, что хотели, – усмехнулся Ривз. – Разве не он договорился до опровержений существования Бога в среду вечером на деревенской площади?

Мерриэтт слегка покраснел.

– Ну и что из того? – ответил он. – С таким же успехом вы могли бы сказать, что мне известно, что Давенант – католик. Но наверняка я знаю лишь то, что он изредка по воскресеньям бывает в Пастон-Бридж – полагаю, местному священнику что-нибудь известно о нем, но он вам вряд ли расскажет.

– Со мной однажды произошел удивительный случай, – объявил Кармайкл, – в Албании. Мне пришлось переводить исповедь умирающего на французский – для священника, который не знал языка. Потом священник попросил меня никому не рассказывать о том, что услышал.