Буало-Нарсежак - Дурной возраст Страница 2

Люсьен и Эрве с досадой переглянулись. Мадемуазель Шателье вошла и присела на край кресла.

— Шайу, извинитесь, как подобает воспитанному мальчику. Ну! — приказал директор.

— Что мне надо говорить? — бормотал красный от злости Люсьен.

— Прошу вас принять мои извинения…

— Извиняюсь…

— Нет. Прошу вас принять мои извинения…

Мадемуазель Шателье сидела, опустив голову, словно сама была виновата.

— Прошу вас… — начал Люсьен.

Голос дрожал от унижения. Он закончил одним махом:

— …принять мои извинения.

— Ваша очередь, Корбино.

Эрве в ярости переминался с ноги на ногу.

— Вы слышите, что я сказал? — спросил директор.

Эрве закрыл глаза и промямлил, как маленький:

— Прошу вас принять мои извинения…

Мысленно добавил:

…старая мымра.

— А теперь уходите оба с глаз долой, — заключил директор. — Скоро узнаете о моем решении. Господин надзиратель, соблаговолите проводить их в класс… А вас, мадемуазель Шателье, попрошу остаться. — Пока провинившиеся удалялись в сопровождении надежной охраны, он вызвал секретаршу: — Мадам Бошан, будьте добры, принесите мне досье учеников Шайу и Корбино из восьмого «Г»… Спасибо.

Он открыл первую папку и стал медленно читать: Шайу, Люсьен, год рождения: 3 ноября 1961. Нант.

— Значит, ему пятнадцать с половиной лет. Согласен, он не слишком продвинут в своем развитии, как, впрочем, и другие. Этот восьмой класс — не сахар.

Он опять углубился в личное дело, пробежал глазами несколько строк.

— Семейное положение оставляет желать лучшего. Отец — врач. Мать умерла четырнадцать лет назад. Вам это известно? Вот вам мой добрый совет: когда принимаете класс, заводите подробную карточку на каждого ученика. Доктор Шайу — серьезный человек. Помню, он не раз приходил сюда поговорить о сыне. У него, в сущности, нет времени им заниматься, это понятно. Утром он в больнице, во второй половине дня принимает пациентов, затем визиты к больным. Словом, его никогда нет дома. И парень поневоле предоставлен самому себе. Он ни в чем не нуждается, замечу я вам. Отец, безусловно, хорошо зарабатывает. Но деньги еще не все. Когда вам пятнадцать лет, человек нуждается в любви, а вот по этой части, боюсь… Есть бабушка с материнской стороны, но она живет на Лазурном берегу. Остается прислуга. Представляю, сколько он их перевидал с тех пор, как родился. В сущности, несчастный мальчишка. Я, разумеется, не собираюсь его защищать. Говорю только в том смысле, что вы ставите нас в затруднительное положение. Если мы решим его исключить, дисциплинарный совет придется уламывать. Доктор Шайу не последний человек.

Случай Корбино тоже отнюдь не прост, — продолжал он. — Корбино немного старше. К началу учебного года ему уже исполнилось шестнадцать. Да, родился 4 октября 1960 года. Вот тут я могу с вами согласиться: в наших интересах было бы его исключить. Учеба его не интересует. Но… два года назад он потерял отца. Мать и зять — хозяева гаража, с тех пор как его сестра вышла замуж. Словом, все слишком заняты, чтобы за ним присматривать. К тому же он сложен, как взрослый мужчина, занимается дзюдо. Даже чемпион спортшколы. Избавиться от него — значит лишиться ценного кадра. Теперь спорту придается такое значение!

— Понимаю, — сказала мадемуазель Шателье. — Их водой не разольешь, потому что оба сироты.

— Возможно. Кстати, они прекрасно друг друга дополняют. Шайу — хрупкий, но замечательно умен. Корбино звезд с неба не хватает, но здоровяк. В каком-то смысле — голова и ноги!

— Может, можно было бы их разъединить. Достаточно одного перевести в другой класс, — предложила девушка.

— Мне не кажется это разумным выходом. Мы должны действовать тактично. Сегодня четверг, каникулы начинаются завтра вечером. Продлятся пять дней. Перед началом занятий я свяжусь с родителями. За это время головы поостынут. И к вам, уважаемая коллега, тоже вернется хладнокровие. Между нами, почему вы выбрали профессию педагога?

— Не знаю, это произошло само собой. Я хорошо училась, ну и вот… — сказала она, краснея.

— К сожалению, можно блестяще учиться, но затем… когда вы на работе… особенно с теперешней молодежью.

— Вы считаете, что я не справлюсь, господин директор?

— Я этого не сказал.

Директор встал и проводил мадемуазель Шателье до двери.

Люсьен прошел в кухню, где Марта чистила овощи.

— Я вернусь через пару часов, — бросил он.

— Я, может быть, уеду. Вам только рагу разогреть, — заметила старушка.

Дверь приемной была приоткрыта, виднелась очередь пациентов, листавших журналы. На улице прогуливался Эрве, рядом стояла красная двухместная машина.

— Шевелись! — сказал он.

Люсьен уселся, Эрве хлопнул дверцей, и машина тронулась.

— Зять уехал в Редон, — пояснил он. — Времени хватит, но я предпочитаю вернуться до него. Он разорется, если узнает, что я брал его тачку. Хороша, правда?

Он перешел на третью скорость и дал газ. Люсьену показалось, что улица сама бросилась ему навстречу. В наполовину опущенное ветровое стекло врывался ветерок, пахнувший морским приливом, свежей водой.

— Твоя штуковина в Шантене? — спросил Люсьен.

— Почти. Понимаешь, я вынужден туда съездить. У ребят их Дзюдо-клуба будет карнавальная колесница. Тема шествия: морские разбойники. Они хотели бы, чтобы я нарядился пиратом, покрыл себя татуировкой, надел на глаз черную повязку, представляешь? Я считаю, это дурь. Отказался, но надо все-таки сходить поглазеть. А то обидятся.

Он сбавил скорость, осторожно повернул в кое-как вымощенный двор. Фары высветили просторный ангар с запертой на замок раздвижной дверью. В большой двери была вырезана маленькая дверца. Эрве толкнул ее. Они вошли в помещение, похожее на неф, где в беспорядке были наставлены лестницы, ящики, верстаки. На полу валялись куски проволоки. Лучи прожекторов выхватывали из тени гигантские силуэты, придавая им карикатурный вид. Виднелись руки с толстыми, как колбасины, пальцами, животы, величиной с гору, размалеванные лица, изуродованные чудовищными улыбками, приоткрывавшими квадратные людоедские зубы.

К Эрве подошел человек в перепачканной спецовке. Протянул руку.

— Привет!

— Это мой приятель Люсьен, — сказал Эрве.

— Привет! Ну, что вы об этом думаете? Для начала неплохо, а? Хотя работы еще прорва. Ты придешь, Эрве. И не думай отказываться… Нужны добровольцы — работать с большими головами… Маски будут что надо!

Прямо на полу, чуть поодаль, была свалена целая дюжина масок, смахивающих на резиновые фрукты. Одна высунула язык, глаз другой косил, третья надула щеки, как бурдюки; но особенно глаза завораживали Люсьена: в них оживала притаившаяся хитрость, сообщавшая им как бы некую непристойную мысль.

— Приходи. А я тебя экипирую, — сказал парень.

Он взял одну из масок, надел ее на Эрве, хорошенько приладил, Эрве забавно подрыгал ногами, и Люсьен прыснул со смеху. Маска нагло усмехнулась, покачиваясь справа налево, надутая и отекшая, проворная и пронырливая на своих слабеньких ножках. Эрве снял маску и осторожно повесил на место.

— Я, наверное, приду. Лопнешь со смеху, — сказал он, вытирая взмокшее лицо.

— Если сумею слинять, то и я, — добавил Люсьен.

Человек в спецовке взял их под руки.

— Вы еще не видели самое интересное. Это идея Франсуа. К сожалению, полиция не разрешает. А жаль! Первую премию получили бы. Уже один макет чего стоит. Глазейте, сколько влезет!

Он подвел их к установленной на подмостках доске. Она поддерживала больших размеров макет, изображавший городскую площадь. В центре открывался водосточный люк, через который гуськом протискивались громилы в масках, взвалив на спину по тяжелому мешку с награбленным. На углу площади находился банк, на фронтоне которого было написано: Великодушное общество.

— А намек-то вызывающий, — заметил гид.

— Человечки у вас потрясающие. У них что на голове — чулки? — спросил Эрве.

— Да. Надо как в жизни.

Эрве задумался, разглядывая эскиз декорации.

— Знаешь, о чем я думаю? Надо бы похитить… телку, — прошептал он.

— Ты что, спятил? — опешил Люсьен.

— Она над нами издевается. Ну а теперь наш черед.

Люсьен представил себе мадемуазель Шателье наподобие колбасы, перевязанной бечевкой. Ну и умора! Он стал подыгрывать приятелю.

— Мы тоже напялим себе чулки на башку, и — хоп! — скатертью дорожка… Только вот думаю, куда ее упрятать.

— Пара пустяков. Ко мне в хибару, на берегу Эрдра.

— В какую хибару?

— А! Да ты знаешь. Хибару, где ночевал папаша, когда ездил на рыбалку. Лачуга что надо. И вокруг ни души…

Эрве взял в руки одну из фигурок, стал разглядывать.

— Это, конечно, хохмы ради, — продолжал он. — Через пару дней мы бы ее выпустили. Вот увидишь, она станет тише воды, ниже травы. Наперед будет наука. Набросим ей мешок на голову. Я знаю, где она машину оставляет. Там почти нет освещения.