Морис Леблан - Остров тридцати гробов Страница 2

Вы были столь ошеломлены этим удивительным совпадением, сударыня, что решили прибегнуть к моей помощи. Она была обещана вам заранее. И вы заранее были уверены, что она окажется действенной.

Как вы и предполагали, сударыня, я справился с заданием.

По обыкновению, снова буду краток.

Сударыня, садитесь на вечерний парижский скорый поезд и на следующее утро выходите в Кемперле. Оттуда следуйте экипажем до Фауэта. Если у вас будет время, то, до завтрака или после, осмотрите весьма любопытную часовню Святой Варвары, расположенную в очень причудливом месте, которое и послужило толчком для создания фильма «Бретонская легенда». Затем отправляйтесь пешком по дороге на Кемпер. В конце первого взгорья, чуть дальше проселка, ведущего в Локриф, и стоит в полукруге деревьев заброшенная хижина с интересующей вас надписью. Больше ничего особенного в ней нет. Внутри пусто, отсутствует даже пол. Вместо скамейки — гнилая доска. Крыши нет — одни трухлявые стропила, пропускающие дождь. Повторяю еще раз: в поле зрения кинематографической камеры хижина эта попала совершенно случайно, тут сомневаться не приходится. В заключение добавлю, что фильм «Бретонская легенда» снимался в прошлом сентябре, стало быть, надпись сделана по крайней мере восемь месяцев назад.

Вот и все, сударыня. Моя двойная миссия выполнена. Я слишком скромен, чтобы поведать, ценою каких усилий и с помощью каких хитроумных средств мне удалось разузнать все за столь короткий срок, иначе вы нашли бы несколько смехотворной сумму в пятьсот франков, которой я ограничился в качестве платы за свои труды.

Благоволите принять…»

Вероника сложила письмо и на несколько минут предалась навеянным им чувствам, мучительным, как и все, что воскрешало ужасные дни ее замужества. Одно из них было особенно сильным и ярким — почти таким же, как в те часы, когда она, чтобы от него избавиться, скрылась под сень монастыря. Это было даже не чувство, а, скорее, уверенность в том, что истоки всех ее бед, гибель отца и сына — в трагической ошибке, которую она совершила, полюбив Ворского. Конечно, она сопротивлялась любви этого человека и решилась на брак от безысходности и отчаяния, чтобы защитить г-на д'Эржемона от мести Ворского. И все равно она его полюбила. Все равно она поначалу замирала и бледнела под его взором, и за это, как ей теперь казалось, непростительное малодушие ее терзали угрызения совести, которых не могло ослабить даже время.

— Пора идти, — прошептала она. — Довольно бредней! Я приехала сюда не затем, чтобы плакать.

Жажда истины, прогнавшая ее из тихого Безансона, придала ей сил, и она встала, полная решимости действовать.

«Чуть дальше проселочной дороги, ведущей в Локриф… в полукруге деревьев…» — говорилось в письме г-на Дютрейи. Выходит, она прошла мимо. Она поспешно вернулась назад и сразу же заметила видневшуюся справа купу деревьев, которые закрывали от нее хижину. Подойдя поближе, она ее увидела.

Хижина представляла собою нечто вроде пристанища для пастуха или дорожного рабочего, которое под воздействием непогоды постепенно приходило в ветхость. Приблизившись, Вероника убедилась, что надпись по вине дождей и солнца стала гораздо менее четкой, чем в фильме. Впрочем, три буквы были еще различимы, росчерк — тоже, а под ними она разглядела то, чего не заметил г-н Дютрейи: изображение стрелы и цифру 9.

Волнение Вероники усилилось. Хотя писавший даже не пытался подделать форму букв, это тем не менее была подпись, какой она пользовалась в юности. Кто же мог поставить ее здесь, на двери заброшенной хижины, в Бретани, куда она попала впервые в жизни?

У Вероники не было никого на всем белом свете. Обстоятельства сложились таким образом, что юность ее была, если можно так выразиться, разбита смертями всех тех, кого она любила и знала. Каким же образом воспоминание о ее подписи сохранилось за пределами круга близких ей людей — круга, которого больше не было? И почему она появилась здесь, именно в этом месте? Что все это могло означать?

Вероника обошла хижину. Ни на лачуге, ни на окружавших ее деревьях больше никаких знаков не было видно. Тут она вспомнила, что г-н Дютрейи заглядывал внутрь, но ничего интересного там не обнаружил. Однако ей захотелось убедиться самой, что он не ошибся.

Дверь была заперта на обычную щеколду. Вероника ее откинула, но странное дело: непонятно почему ей потребовалось сделать некоторое усилие, причем душевное, а не физическое, пришлось напрячь волю, чтобы потянуть дверь к себе. Ей казалось, что, сделав это легкое движение, она проникнет в мир вещей и событий, которых безотчетно страшилась.

— В чем дело? — пробормотала Вероника. — Что мне мешает? — И с этими словами резко потянула дверь.

В ту же секунду у нее вырвался крик ужаса. В хижине находился труп мужчины. Едва его увидев, Вероника тут же обратила внимание на странное обстоятельство: у мертвеца не было кисти одной из рук.

Это был старик: борода с проседью лежала веером у него на груди, длинные седые волосы закрывали шею. Почерневшие губы и причудливый оттенок распухшего лица навели Веронику на мысль, что он, должно быть, отравлен, поскольку никаких ран на теле не было видно, если не считать искалеченной, судя по всему несколько дней назад, руки. Одет он был так, как одеваются бретонские крестьяне, платье его выглядело опрятным, но сильно поношенным. Мертвец сидел на земле, опираясь головой о скамью и подвернув под себя ноги.

Все это Вероника отметила безотчетно и вспомнит позднее, сейчас же она стояла, уставившись в одну точку, вся дрожа и лепеча:

— Мертвец… Мертвец…

Внезапно ей пришло в голову: а вдруг она ошибается и человек еще жив? Она прикоснулась ко лбу старика и вздрогнула, ощутив под пальцами ледяную кожу.

Впрочем, этот жест помог Веронике выйти из оцепенения. Она решила действовать, а поскольку поблизости не было ни души, подумала, что ей придется вернуться в Фауэт и там сообщить властям о своей находке. Однако прежде она принялась осматривать труп в надежде найти хоть что-нибудь, что помогло бы установить личность убитого.

Карманы оказались пустыми. Ни на одежде, ни на белье никаких меток не было. Однако, когда Вероника, продолжая поиски, немного сдвинула труп с места, голова старика упала на грудь и туловище склонилось к ногам, открыв тем самым ее взгляду пространство под скамьей.

Там она увидела какой-то комочек. Это был смятый, надорванный и скрученный листок рисовальной бумаги.

Вероника подняла его и принялась разворачивать. Но не успела она толком разглядеть листок, как руки ее задрожали и она воскликнула:

— О, Боже! Боже мой!

Со всею присущей ей силой воли она попыталась успокоиться, чтобы глаза снова обрели способность видеть, а мозг — мыслить.

Но выдержать ей удалось лишь несколько секунд. И за эти секунды, сквозь застилавший ей глаза все более плотный туман, она успела различить нарисованный красными чернилами рисунок, на котором были изображены четыре женщины, распятые на стволах деревьев.

Центральная же фигура рисунка — женщина на переднем плане, под одеждой угадывалось напрягшееся тело, а лицо было искажено невыносимой мукой, но тем не менее сохраняло сходство с оригиналом, — эта распятая женщина была она, да, она сама, Вероника д'Эржемон!

Вдобавок ко всему на торчавшем у нее над головой обрубке дерева-распятия был по старинному обычаю нарисован картуш, на котором виднелась жирная надпись.

Три буквы с росчерком, три привычных ей с юности буквы: «В.д'Э.» — Вероника д'Эржемон!

Бедняжку с головы до ног пронизала судорога. Вероника вдруг выпрямилась, повернулась на каблуках и, вывалившись из хижины на траву, потеряла сознание.

Вероника была женщиной рослой, крепкой, цветущей и очень уравновешенной, казалось, никакие испытания не могли повлиять на ее душевное и физическое здоровье. И только исключительные, непредвиденные обстоятельства вроде описанных, в сочетании с усталостью от двух ночей, проведенных в поезде, способны были привести в столь плачевное состояние ее нервы и волю.

Впрочем, через несколько минут к ней вернулись четкость и ясность мысли.

Она встала, вернулась в хижину, подняла листок плотной бумаги и с невыразимой тревогой снова взглянула на него — правда, на этот раз глаза ее были способны видеть, а мозг — размышлять.

Прежде всего Вероника разглядела подробности, которые поначалу показались ей маловажными или значения которых она не поняла. С левой стороны листа виднелась колонка из пятнадцати убористых строк, но не написанных обычным почерком, а составленных из довольно бесформенных букв с одинаковыми вертикальными черточками.

Кое-где, тем не менее, можно было прочесть отдельные слова.

Вероника сумела разобрать: «Четыре женщины на четырех крестах», потом: «…тридцати гробах» и в конце — последнюю строчку: «Тот Божий Камень — он дарует жизнь иль смерть».