Джон Карр - Загадка Красной вдовы Страница 2

В сравнении с шумной и суетливой Пикадилли маленькая тенистая улочка, поднимающаяся к кварталу Мейфэр, была настоящим раем. Однако Терлейн торопился и не смог придать своей походке достаточного достоинства. В добавление ко всему прочему он почувствовал голод и уже начал проклинать Джорджа за дурацкие указания. Его утешало одно — если что-то должно произойти, то оно произойдет скоро. Перед тем как выйти на Керзон-стрит, он одернул пальто, поправил на голове шляпу, расправил свои не очень-то представительные плечи, затем придирчиво себя осмотрел и ощупал. Ничто не должно выдать того, что он, боясь опоздать и пропустить долгожданное приключение, летел по Кларджес-стрит, как сорванная ветром шляпа. Он должен изобразить из себя гуляющего джентльмена, которому совершенно некуда торопиться. Черт бы побрал этого Анструзера!

Он рассмеялся и почувствовал себя лучше.

Улочка была тихой и плохо освещенной — видно было, что ее лучшие времена миновали. Она изгибалась вправо к еще более тихой Ланздаун-Пассаж. Ближе к Ланздаун-Пассаж тяжелые фасады домов стали перемежаться с развалинами, казалось невозможными в таком месте. Лондон избавлялся от домов, в течение более чем двухсот лет бастионом окружавших Мейфэр. Терлейн шел мимо отдельно или парами стоящих стен, на которых с внутренней стороны еще сохранились обои исчезнувших комнат; мимо груд камней; обширных провалов между соседними домами, указывающих на то, что от здания остался один подвал. Обреченная улица, выставившая напоказ свои потроха. Вот она, северная сторона, где ему велено было гулять. «Странное предложение», а точнее, странный человек, из уст которого оно прозвучит, должен находиться там — прямо через дорогу.

Оказавшись на другой стороне улицы, Терлейн стал внимательно осматривать дома, мимо которых проходил. Все они были одинаково величественные, с тяжелыми эркерами, с подвальными этажами, окошки которых словно вырастали из земли, с высокими лестницами. На окнах — тяжелые, как камень, глухие шторы. Все дома, кроме одного, были погружены во мрак, и только в паре окон подвальных этажей горел свет — там жили сторожа, оберегающие покой пустых комнат и зачехленной мебели. Исключением оказался дом несколько больших размеров, чем остальные; свет из вестибюля проникал на фасадную лестницу. Терлейн заметил у входа два зажженных газовых рожка. И еще кое-что. В дверях вестибюля стоял человек.

Незнакомец не двигался. Терлейн замедлил свой и без того нескорый шаг, изо всех сил стараясь показать, что он просто прогуливается. Он почувствовал, как забилось сердце. Кто это? Здесь, на странной улице, где автомобильный гудок, донесшийся со стороны Беркли-сквер, казался пришельцем из другого мира, человек в дверях мог оказаться и гоблином, и калифом.

Терлейн вышел на свет; фигура в дверях пошевелилась, зрительно увеличившись из-за огней за спиной. Человек начал спускаться по лестнице. И хотя Терлейн готовился к этому моменту весь вечер, он все равно испытал нечто вроде потрясения, когда человек заговорил с ним.

— Извините меня, сэр… — нерешительно произнес незнакомец.

Терлейн остановился и медленно повернулся. Он не смог разглядеть лица, но и без того понял, что перед ним дворецкий. Дворецкий сделал неопределенный жест рукой.

— Сэр, его светлость приносит свои извинения за доставленное вам беспокойство, — продолжил он, — но не могли бы вы всего на минуту зайти в дом? Его светлость хотел бы поговорить с вами.

Терлейн изобразил на лице удивление и ответил соответствующим образом.

— Нет, сэр, никакой ошибки здесь нет, — заверил его дворецкий. — Я понимаю, это звучит странно, но никакой ошибки здесь нет. Если бы вы…

— Вас тринадцать за столом, — сказал Терлейн, неожиданно почувствовав разочарование и раздражение, — и вас послали пригласить первого попавшегося прохожего. Не очень-то оригинально. Мои наилучшие пожелания Гаруну аль-Рашиду, но…

— Нет, сэр, — сказал дворецкий со странной интонацией, которую Терлейн не смог уловить. Вечер был прохладным, и дворецкого начала бить дрожь. — Уверяю вас, вы не то подумали… Конечно, его светлость будет рад, если вы разделите с ним ужин, но в первую очередь он желал бы вашего присутствия при… своего рода опыте. — Он помолчал, затем очень серьезно добавил: — Сэр, здесь нечего… э… бояться; надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Это Мантлинг-Хаус. Лорд Мантлинг…

— Я не имею привычки бояться чего бы там ни было, — резко бросил Терлейн. — Очень хорошо. Ведите.

Он последовал за своим проводником вверх по лестнице и попал в просторный холл, обшитый белыми панелями. Здесь было так тихо и мрачно, что невольно хотелось понизить голос. Место Терлейну совсем не понравилось. Холодная настенная геометрия восемнадцатого столетия была не в меру крикливо разбавлена слишком большим количеством позолоты, стекла и зеркал. Разглядывая огромную хрустальную люстру, свисающую с потолка в центре холла, Терлейн вспомнил девиз покойного лорда Мантлинга: «Покупаю только самое лучшее». У дворецкого не было никаких сомнений в том, что имя лорда Мантлинга знакомо прохожим. Оно у всех было на слуху. Половина всей шерсти, производимой в Манчестере, принадлежала Мантлингу. Старый лорд умер три или четыре месяца назад, и налог на наследство, который пришлось выплатить нынешнему лорду Мантлингу, почти равнялся бюджету Содружества. Об этом трубили все газеты. Одна газета упомянула, что могила лорда была украшена ангелами в натуральную величину. Тогда еще Терлейн задумался: откуда скульптор узнал, какая у ангелов натуральная величина? А что же нынешний лорд Мантлинг? Освобождаясь от пальто и шляпы, Терлейн заметил в дальнем конце холла первую за вечер любопытную вещь.

Он увидел дождь из игральных карт.

Это не фигура речи.

В канделябре горело всего несколько ламп, и в вызывающе украшенном холле царил полумрак. Но Терлейн смог различить, что справа у стены, возле одной из дальних дверей, стоит большой лакированный шкаф. Еще он мельком заметил фигуру, метнувшуюся к двери. Кто-то был возле шкафа, и они спугнули его своим появлением. В воздухе порхали карты, широко разлетевшиеся во все стороны — неизвестно, по воле случая или по чьему-либо умыслу. Дверь открылась и снова закрылась; Терлейн услышал, как щелкнул замок.

Увиденное показалось Терлейну до того нелепым, что он не знал, как ему реагировать, и потому воздержался от каких бы то ни было комментариев, не удержавшись, однако, от взгляда на дворецкого. По честному круглому лицу последнего (оно будто говорило: «Никогда в жизни не носил ничего, кроме одежды из шерсти Мантлинга, и вполне этим доволен») не было видно, что он что-нибудь заметил. Но именно при взгляде на него Терлейн вдруг испытал смутное беспокойство. Дворецкий спросил, как его зовут, затем провел его через холл к дальней по левой стене двери. Он не задержался, чтобы подобрать рассыпанные по полу карты — деревянной походкой пройдя всего в нескольких футах от них, он распахнул дверь.

— Доктор Майкл Терлейн, ваша светлость, — объявил он и отступил в сторону.

Обстановка небольшой комнаты, по-видимому использовавшейся в качестве кабинета, состояла наполовину из книг, наполовину (как определил Терлейн) из южноамериканских одеял, барабанов и оружия. Красно-желтая расцветка одеял разнообразила мрачную основательность стен из темного дуба. Лампа, стоящая в центре стола на гнутых ножках, была прикрыта темно-желтым абажуром. В комнате находилось два человека. Один из них — сэр Джордж Анструзер — стоял спиной к камину, слегка покачиваясь, как бы от жара или в ожидании. Другой — массивный рыжеволосый человек — сидел за массивным столом. При виде Терлейна он встал.

— Прошу извинить меня, — несмотря на радушие, было ясно, что хозяин не придает своим словам никакого значения, — за это маленькое приключение в стиле «Новой тысячи и одной ночи». Входите, сэр, входите! Мое имя Мантлинг, я ваш принц Флоризель Богемский — верно, Джордж? Это мой дом. — Он громко расхохотался. — Вы еще не ужинали? Хорошо! Может быть, стаканчик хереса? Или вы предпочитаете коктейли? Лично я, например, не люблю коктейлей. Херес? Хорошо! А теперь, сэр, как любят говорить люди коммерции, перейдем прямо к делу: если вы располагаете несколькими свободными часами и являетесь азартным человеком, я могу предложить вам развлечение самого лучшего сорта. Верно, Джордж?

Колоритной фигурой был этот лорд Мантлинг. Он явно веселился — обширное пространство его крахмального пластрона колебалось от едва сдерживаемого смеха. В нем было на два или три дюйма больше шести футов. В тяжелые черты его лица, расчерченные неглубокими морщинами, врезалось — казалось, навечно — ленивое благодушное выражение. К крупной голове, посаженной на бычью шею, лепились мелкие колечки проволочно-жестких темно-рыжих волос; у него были голубые глаза, часто мигающие из-под рыжих клочковатых бровей, и широкий рот, который Мантлинг при смехе разевал так широко, что можно было пересчитать все зубы, кроме самых дальних. На нем — как и на всякой вещи в этом доме — лежал отпечаток безвкусной пышности: на мизинце он носил массивное кольцо с опалом, а его одежда имела особый, характеризующий владельца покрой. Он как нельзя лучше вписывался в интерьер собственной студии, посередке между примитивными одеялами и лучшим английским дубом. С видом фокусника Мантлинг распахнул крышку сигарной коробки, толкнул коробку через стол к сэру Джорджу, затем резко развернул ее так, чтобы Джордж мог достать сигару, и снова расхохотался.