Артур Дойль - Последнее дело Страница 2

Нервы у меня достаточно крепкие, Ватсон, но, должно признаться, я вздрогнул, увидя перед собой человека, который так занимал мои мысли. Наружность его хорошо знакома мне. Он очень высок и худ; у него выпуклый белый лоб, глубоко впавшие глаза. Его выбритое, бледное аскетическое лицо сохраняет еще в себе что-то профессорское. Спина у него сутуловатая от постоянных занятий, лицо выступает вперед и как-то странно покачивается из стороны в сторону точно у пресмыкающегося. Он с любопытством смотрел на меня из-под своих тяжелых век.

— У вас лоб менее развит, чем я ожидал, — наконец, проговорил он. — Опасная привычка ощупывать в кармане халата заряженный револьвер.

Дело в том, что при входе профессора я сразу понял, какая опасность угрожает мне. Единственным спасением для него было заставить меня умолкнуть навеки. В одно мгновение я переложил револьвер из ящика в карман и ощупывал его через халат. При его замечании я вынул револьвер из кармана и положил его со взведенным курком на стол. Мориэрти продолжал смотреть на меня, помаргивая и улыбаясь, но что-то в его взгляде заставило меня радоваться, что револьвер у меня под рукой.

— Вы, по-видимому, не знаете меня, — сказал он.

— Напротив, — ответил я. — Кажется, совершенно ясно, что знаю. Садитесь, пожалуйста, я могу уделить вам пять минут в случае, если вы желаете сказать что-нибудь.

— Все, что я хочу сказать, уже промелькнуло у вас в уме, — сказал он.

— Как, вероятно, и мой ответ в вашем, — ответил я.

— Итак, вы стоите на своем.

— Непоколебимо.

Он опустил руку в карман, а я взял со стола револьвер. Однако, он вынул только записную книжку, в которой было записано несколько чисел.

— Вы перешли мне дорогу 4-го января, — сказал он.- 23-го вы обеспокоили меня; в средине февраля вы серьезно помешали мне; в конце марта, 30-го, совершенно расстроили мои планы, а теперь, в конце апреля, благодаря вашим постоянным преследованиям, мне положительно грозит потеря свободы. Положение становится невозможным.

— Вы желаете сделать какое-нибудь предложение? — спросил я.

— Бросьте это дело, м-р Холмс, — сказал он, покачивая головой из стороны в сторону, — знаете, лучше бросьте.

— После понедельника, — сказал я.

— Ну, ну, — сказал он. — Я уверен, что человек такого ума, как вы, должен видеть, что существует только один исход этого дела. Вам нужно бросить его. Для меня было умственным наслаждением видеть, как вы возились с этим делом, и поэтому я совершенно искренне говорю, что был бы очень огорчен, если бы мне пришлось прибегнуть к крайним мерам. Вы ошибаетесь, сэр, но уверяю вас, что это правда.

— Опасность — часть моего ремесла, — ответил я.

— Это не опасность, а неминуемая погибель, — сказал он. — Вы стоите на дороге не одного человека, а целой могучей организации, всего значения которой вы, при всем своем уме, не могли достаточно оценить. Вы должны сойти с дороги, м-р Холмс, или вас растопчут.

— Боюсь, что удовольствие, вызываемое этим разговором, заставляет меня пренебрегать важными делами, призывающими меня в другое место, — сказал я, вставая с места.

Он также встал и молча смотрел на меня, печально покачивая головой.

— Ну, что же делать? — наконец сказал он. — Очень жаль, но я сделал все, что мог. Я знаю весь ход вашей игры. Вы не можете ничего сделать до понедельника. Это поединок между вами и мной, м-р Холмс. Вы надеетесь посадить меня на скамью подсудимых. Говорю вам, я никогда не буду сидеть на скамье подсудимых. Вы надеетесь одолеть меня. Говорю вам, что это никогда не удастся вам. Если вы достаточно умны, чтобы погубить меня, будьте уверены, что и я, в свою очередь, могу погубить вас.

— Вы насказали мне много комплиментов, м-р Мориэрти, — возразил я. — Позвольте мне ответить вам одним: если бы я мог быть уверен, что исполнится первое ваше предположение, то, ради общественного блага, с радостью согласился бы второе.

— Могу вам обещать исполнение последнего, — с насмешкой проговорил он, повернулся ко мне своей сутуловатой спиной и, несколько раз оглянувшись на меня, вышел из комнаты.

Таково было мое странное свидание с профессором Мориэрти. Сознаюсь, что оно произвело на меня очень неприятное впечатление. Его мягкая, точная манера выражаться производит впечатление искренности, чего не может вызвать простая угроза. Конечно, вы скажете: «отчего же не принять полицейских мер?» Но дело в том, что удар будет нанесен его агентами. У меня есть уже доказательства, что это так будет.

— На вас уже было устроено нападение?

— Дорогой мой Ватсон, профессор Мориэрти не из тех людей, что любят дремать. Около полудня я пошел по делу в Оксфордскую улицу. В ту минуту, как я завернул за угол, на меня налетел, как стрела, парный экипаж. Я вскочил на тротуар и спасся таким образом от опасности быть раздавленным на смерть. Экипаж мгновенно скрылся из виду. После того я пошел по тротуару, и на улице Кер с крыши одного из домов упал кирпич и разбился вдребезги у моих ног. Я позвал полицию, и мы осмотрели местность. На крыше были сложены кирпичи для ремонта, и полицейские хотели уверить меня, что кирпич сбросило ветром. Я, понятно, знал лучше, в чем дело, но не мог ничего доказать. После этого я взял кэб и поехал на квартиру к брату, где и провел день. Сейчас, по дороге к вам, на меня напал какой-то негодяй с дубиной. Я сбил его с ног, и полиция забрала его; но могу с полной уверенностью сказать вам, что никогда не будет установлено какой бы то ни было связи между джентльмэном, о передние зубы которого я разбил себе руку, и бывшим учителем математики, который вероятно, решает задачи за десять миль отсюда. Теперь, Ватсон, вы, конечно, не удивляетесь, что, войдя к вам, я прежде всего запер ставни и принужден был просить у вас разрешения выйти из вашего дома менее заметным ходом, чем парадная дверь.

Часто мне приходилось восхищаться храбростью моего друга, но никогда больше, чем теперь, когда он спокойно рассказывал о всех происшествиях этого ужасного дня.

— Вы проведете ночь у меня? — спросил. я.

— Нет, друг мой; я оказался бы опасным гостем. У меня уже составлены планы и все будет хорошо. Дело подвинулось уже настолько, что может идти и без моей помощи, арест может быть произведен и без меня, хотя мое присутствие будет необходимо для показаний. Очевидно, что для меня лучше всего уехать на несколько дней, пока полиция получит возможность действовать свободно. Поэтому мне было бы очень приятно, если бы вы поехали со мной на континент.

— Теперь практики не много, — сказал я, — и у меня есть сосед, который согласится заменить меня. Охотно поеду с вами.

— И можете отправиться завтра утром?

— Если нужно.

— О, да, очень нужно. Вот вам инструкция, милый Ватсон, и прошу вас следовать ей буквально, так как вы вполне со мною будете вести игру против самого умного мошенника и самого могущественного синдиката преступников в Европе. Слушайте же! Вы отправите сегодня же свой багаж с доверенным лицом на станцию «Виктория». Утром пошлите лакея за экипажем, но велите ему не брать ни первого, ни второго кэба из тех, которых он встретит. Вы сядете в этот экипаж и поедете на Странд к Лоутерскому пассажу, передав кучеру адрес на клочке бумаги и предупредив его, чтобы он не бросал адреса. Приготовьте заранее плату и, приехав к пассажу, немедленно выскакивайте из кэба и пробегайте через пассаж так, чтобы в четверть десятого быть на другом конце его. За углом вас будет ожидать каретка. На козлах будет сидеть человек в большом черном плаще с воротником, обшитым красным кантом. Он довезет вас до станции как раз к отходу континентального поезда.

— Где я встречусь с вами?

— На станции. Нам оставлено второе купэ первого класса.

— Так, значит, мы встретимся в вагоне?

— Да.

Напрасно я уговаривал Холмса переночевать у меня. Я ясно видел, что он боится навлечь неприятности на приютивший его дом. Наскоро повторив мне инструкцию, он встал и вышел со мной в сад, перелез через забор на улицу Мортимер, свистнул кэб и уехал.

Утром я буквально исполнил указания Холмса. Извозчик был нанят со всеми предосторожностями так, чтобы не мог оказаться одним из подстерегавших нас, и после завтрака я сейчас же поехал к Лоутерскому пассажу. Быстро пробежав через пассаж, я нашел ожидавшую меня каретку с сидевшим на козлах человеком большого роста в темном плаще. Как только я прыгнул в экипаж, он стегнул по лошади, и мы помчались к станции «Виктория». Выпустив меня, он поворотил лошадей и быстро отъехал, даже не взглянув в мою сторону.

До сих пор все шло прекрасно. Мой багаж был уже на месте, и я без труда нашел купэ, указанное Холмсом, тем более, что оно было единственное, на котором стояла надпись: «занято». Меня беспокоило только то, что Холмс еще не явился. До отхода поезда оставалось всего семь минут. Напрасно я искал тонкую фигуру моего друга среди путешественников и провожавших. Не было и следа его. Несколько минут я употребил на то, чтобы помочь почтенному итальянскому патеру, пытавшемуся объяснить носильщику на ломанном английском языке, что багаж его следует отправить через Париж. Затем, еще раз оглянувшись вокруг, я вернулся к себе в купэ, где нашел своего престарелого приятеля итальянца. Носильщик усадил его ко мне, несмотря на надпись «занято». Бесполезно было объяснять патеру, что он не имеет права на место в купэ, так как я знал по-итальянски еще менее, чем он по-английски. Поэтому я только пожал плечами и продолжал высматривать своего друга. Дрожь пробегала у меня по телу при мысли, что причиной его отсутствия могло быть какое-нибудь несчастье, случившееся с ним ночью. Кондуктор уже захлопнул дверцу купэ, раздался свисток, как вдруг…