Джон Карр - Ночь у Насмешливой Вдовы Страница 2

Итак, утром первого июля она пошла на почту купить марок. Посещение тесной, маленькой почтовой конторы, где пахло старым деревом и креозотом, часто действовало людям на нервы из-за почтмейстерши.

Средних лет почтмейстерша мисс Элли Харрис была почти совершенно глуха. Когда ей задавали вопрос, она читала по губам, а отвечала резким, скрипучим голосом, как у попугая; слов было почти не разобрать. Элли также была ярым приверженцем соблюдения всяческих правил. Бывало, в крошечной почтовой конторе перед зарешеченным окошечком скапливается целая толпа озлобленных посетителей, и все слушают, как Элли добрых десять минут отчитывает клиента за то, что тот неправильно упаковал посылку, и требует все переделать.

Стелла Лейси, как обычно, подошла к прилавку с дружелюбной улыбкой на губах и просунула в окошечко полкроны.

— Книжечку марок, пожалуйста.

Элли за прилавком разбирала утреннюю почту перед тем, как передать ее почтальону. Обычно в такое время она обращала на клиентов не больше внимания, чем на черных тараканов. Но в тот день она была в хорошем настроении.

— Вам письмо, миссис Лейси! — прокричала она.

— Неужели? — прошептала пораженная Стелла.

Все в Стоук-Друиде знали, что письма миссис Лейси получала только от дочери, когда та уезжала в школу, да еще каждый квартал получала длинные конверты из Лондона, от своих поверенных.

Черные глаза Элли радостно сверкнули. Когда Элли улыбалась, ее зубы, казалось, занимают почти все лицо.

— Вам письмо! — снова проскрежетала она и помахала конвертом в воздухе. — Сами возьмете или подождете, пока Джо доставит?

— О… сама. Спасибо большое.

Элли просунула письмо в окошко. Конверт был из обычной бумаги; адрес аккуратно написан печатными буквами, синими чернилами. Миссис Лейси недоуменно и почти испуганно посмотрела на конверт, потом осторожно вскрыла. Внутри находился сложенный вдвое листок бумаги.

Через пару секунд Элли Харрис подняла глаза от газет и, испугавшись за посетительницу, испустила оглушительный вопль:

— Миссис Лейси! Что с вами?

Лицо у Стеллы Лейси вначале покраснело, словно ее ударили или она услышала непристойность. Потом она так побледнела, что стала казаться значительно старше своих лет. Серые глаза под пепельными волосами потемнели.

— Только не та книга! — произнесла она. — Только не книга!

— Книга, миссис Лейси? Книжечка марок?

Видимо, Стелла ее не слышала. Торопливо сунув письмо в сумочку, она выбежала из почтовой конторы. Хлопнула тяжелая дверь с пыльной стеклянной панелью; Элли Харрис прокричала что-то вслед, махая забытой полукроной.

Письмо стало первым в длинной череде анонимок, которыми в последующие недели завалили жителей Стоук-Друида. Даже сейчас, когда известны все подробности, полиция не в состоянии точно определить, сколько всего было подметных писем.

Все молчали, а опухоль росла. Никто не проронил ни единого слова!

Некоторые смеялись — нервно и коротко — и презрительно швыряли письмо в камин. Другие, помявшись, рвали анонимку на мелкие клочки и пытались незаметно выкинуть. О том, чтобы за серыми каменными фасадами Стоук-Друида творились страшные преступления и темные дела, и речи быть не могло, нет! Яд автора (или авторши) анонимок был направлен против невинных людей.

«Разумеется, меня оболгали, — уверял себя каждый житель Стоук-Друида, получивший письмо. — Но что, если соседи поверят?!»

Вот чем опасны анонимки. Большинство деревенских жителей скорее умерли бы, чем признались в получении письма.

В продолжение тех недель преподобный Дж. Кэдмен Хантер, который хотел подружиться со всеми, не мог не заметить, что лица его прихожан похожи на окна, как будто наглухо закрытые ставнями. Несмотря на моложавый вид и стремительную походку, преподобный не был совсем уж неопытным юнцом. Он три года служил священником в приходе лондонского Ист-Энда. Когда его дядя, епископ, раздобыл ему стоук-друидский приход — для священника, беднейшего из бедных, жалованье в триста фунтов в год казалось королевским, — он надеялся пробудить в своих прихожанах воодушевление и радость. Однако, как он заявил полковнику Бейли, он ничего не понимал.

— В чем же дело? — не выдержал он однажды в конце июля.

У полковника Бейли было два хобби: живопись и древняя военная история от начала времен до Ганнибала. В описываемый нами момент он сидел в своем садике и набрасывал эскиз акварелью.

— Дело не только в том, — продолжал преподобный Джеймс, — что они почти не разговаривают со мной. Они и с соседями почти не общаются и постоянно косятся друг на друга. Такое можно только почувствовать. Как будто что-то… что-то…

— Вот-вот взорвется? — предположил полковник Бейли.

— Вот именно. Можно и так сказать. Но в чем же дело?

— Не знаю, — отвечал полковник, который еще не получил ни одного анонимного письма. Его косматые брови, сивые, с торчащими волосками, сдвинулись на переносице. — Могу только гадать. Но, ей-богу, наверняка ничего не знаю.

— Хотя бы предположение, сэр!

— Лучше не надо, — бесстрастно отвечал полковник, снова берясь за кисть.

Как ни странно, преподобный Джеймс не виделся с Джоан Бейли со дня теннисного матча. Зато довольно часто встречал Марион Тайлер, неизменно оживленную брюнетку, не скрывавшую, что ей сорок два года. Марион Тайлер как будто не слыхала о том, что в деревне творится что-то странное. Однако, когда священник нанес визит Гордону Уэсту, писателю, произошел крайне неприятный инцидент.

Уэст одну за другой выпекал популярные вещицы — приключенческо-любовные романы, которые обожает британская публика. Кроме того, он писал сценарии для радиоспектаклей. Когда по Би-би-си транслировали постановки по его пьесам, служба опроса слушателей, к радости составителей программ, докладывала, что аудитория составляет почти половину населения Британских островов. Гордон Уэст жил один в самом маленьком, двухкомнатном, домике на территории поместья, среди плодовых деревьев.

Преподобный Джеймс, наслышанный о том, что писатель — деликатнейший человек, с улыбкой постучал в дверь. Его немного удивил грубый голос, крикнувший:

— Кто там? Входите!

Уэст сидел за письменным столом в просторном кабинете, стены которого были сплошь заняты книгами, а также иностранными диковинками и разного рода экзотической дребеденью. Перед ним стояла пишущая машинка. Стол находился у плотно занавешенного окна, выходящего на север. На вид Гордону Уэсту можно было дать лет тридцать пять. Он был среднего роста, худощавый и жилистый, с темно-каштановыми волосами, горящими карими глазами и впалыми щеками. На нем был старый свитер и фланелевые брюки. Увидев гостя, он не встал из-за стола.

— Мистер Уэст? — Викарий смущенно улыбнулся. — Я Кэдмен Хантер. Кажется, вы… мм… пишете?

— Да, — кивнул Уэст, поднимая голову. — А вы, кажется… мм… проповедуете?

— О, я стараюсь делать это как можно реже, — засмеялся преподобный Джеймс после неловкой паузы, — кроме тех случаев, когда стою на кафедре… Знаете, — добавил он добродушно, — боюсь, я, к стыду своему, не читал ни одно из ваших творений.

Уэст повернулся в кресле, оказавшись лицом к лицу с гостем, откинулся на спинку и закинул руки за голову.

— Скажите, мистер Кэдмен Хантер, — с интересом спросил писатель, — а как бы вы сами отреагировали на подобное замечание?

— Н-не понял…

— Мне часто приходится слышать: «Боюсь, я не читал ни одно из ваших творений». Вам что, трудно добавить, к примеру, «извините» или вообще промолчать? Или воспитания не хватает?

— Дорогой мой! Я вовсе не хотел вас…

— Да ерунда. Забудьте.

Преподобный Джеймс тут же снова просиял.

— Вижу, вы много путешествовали, мистер Уэст?

— Раньше — да. Теперь — нет.

— Позвольте узнать — почему?

— Позволяю. Потому что путешествия меня разочаровали. Все, что ни есть интересного, выходит отсюда. — Уэст потрогал клавиши пишущей машинки.

Преподобный Джеймс снова рассмеялся. Так как сесть его не пригласили, он подошел к камину. Походя он заметил, что на каретке машинки лежит вскрытый конверт. Адрес Уэста был аккуратно написан печатными буквами, синими чернилами. Но викарий не обратил на конверт особого внимания.

Над камином он вдруг разглядел маленькую картину, писанную маслом: головка Джоан Бейли. Здесь чувствовалась более опытная рука, чем рука ее дяди. Свет умело падал на курчавые каштановые волосы, приподнятые вверх по моде 1938 года; волосы оттеняли ослепительно-белую кожу. Художнику удалось ухватить и характер Джоан: голубые глаза светились теплотой, полуулыбка на губах свидетельствовала о пылкости и скрытой чувственности.

— Интересно? — оскалился Уэст.

Но преподобный Джеймс по какой-то причине словно бы и не заметил картину. Он торопливо оглядел каминную полку, на которой красовались засушенная африканская голова, военный головной убор индейца племени команчей, два испанских кинжала шестнадцатого века и свернутое кольцом чучело змеи.