Энтони Беркли - Суд и ошибка. Осторожно: яд! (сборник) Страница 2

Поскольку мистер Тодхантер адресовал свой вопрос не кому-то отдельно, а компании в целом, ответствовал ему, с допустимой расторопностью, каждый.

– Застрелить Муссолини, – не раздумывая сказал майор Баррингтон. – Человек он, по моему убеждению, великий, но представляет опасность для всего мира.

– Нет, Гитлера, – поправил его индийский чиновник. – Гитлер – вот настоящее зло. И потом, я всегда считал евреев очень приличными людьми. Хотя еще лучше было бы истребить всех лидеров милитаристской партии в Японии. Наши собственные политики слишком мелки, чтобы мараться.

– Лично я в политические убийства не верю, – вступил Феррерс. – Уничтожение Гитлера не обязательно уничтожит гитлеризм. Такие движения должны себя изживать. Нет, будь я в таком положении, я бы склонялся к тому, чтобы истребить некоторых, возможно, вполне незначительных людей, которые сознательно делают невыносимой жизнь небольшой группы людей. Выигрыш в итоге, я думаю, будет больше, чем если угробить какого-нибудь диктатора, который, по сути, всего лишь рупор движения.

– Согласен, – произнес мистер Читтервик с таким чувством, словно ему помогли принять решение. – Если, конечно, под рукой нет политика, который лично ведет страну к войне и чья ликвидация поможет предотвратить ее.

Мистер Тодхантер перевел взгляд на священника.

– А вы, Дэнни?

– Я? Ну, вряд ли вы ожидаете, что я подхвачу этот клич к насилию. Я бы предложил себя медицинской клинике, пусть на мне проводят опасные эксперименты, которым нельзя подвергнуть того, кому не предстоит вскорости умереть. И убежден, человечеству от этого будет больше пользы, чем от любого из вас, знатоки кровавых мелодрам.

– Вот это идея новая! – оживился мистер Тодхантер.

Никто не обратил внимания на то, что сам он на свой вопрос никак не ответил.

– Вы, как всегда, ошибаетесь, Джек, – хмыкнул Феррерс. – Во-первых, никакая клиника не воспользуется вашей услугой, это я вам обещаю; шум, если эксперимент окажется слишком опасным, поднимется такой, что риск себя не оправдает. Да и в любом случае толку от вас будет не много, если вообще будет. Проводится ничтожно мало экспериментов, в которых человека нельзя заменить животным.

– Вы в этом уверены? – серьезно спросил мистер Тодхантер.

– Положительно уверен.

Священник пожал плечами:

– Ну, разговор ведь сугубо теоретический.

– Разумеется, – живо согласился мистер Тодхантер. – Тем не менее разве вам не кажется интересным, что из пяти высказавшихся четверо – за устранение, то есть за то, что я назвал негативным направлением, за принесение пользы путем изъятия зла, в противовес пополнению добра. Иными словами, за убийство. Что приводит нас туда, откуда мы начали, – к святости человеческой жизни.

Мистер Тодхантер налил себе еще портвейна и пустил графин по кругу. Дома его никто не ждал, и, следственно, он был волен сидеть за обеденным столом сколько ему вздумается; да и дам за столом в тот вечер не было, чтобы после портвейна присоединиться к ним. Графин обошел стол второй раз, и настроение у присутствующих заметно поднялось. Что может быть лучше, чем необременительно отвлеченная тема для разговора и хороший портвейн… и отсутствие нетерпеливых женщин за дверью тоже казалось благом.

– Отлично, – сказал Феррерс, – итак, чтобы разговор сделал полный круг, повторюсь: ценность человеческой жизни сильно преувеличена. И на этот раз попрошу каждого не согласного с этим пояснить мне, что это за святость такая в существовании алчного ростовщика, или шантажиста, или сифилитика, соблазняющего юных дев, или тупого чинуши, который в угоду вздорному хозяину выбрасывает на улицу приличных работящих людей, у которых на руках семьи… – Тут голос Феррерса неожиданно наполнился горечью. Он обвел взглядом сидящих за столом и взял себя в руки. – Да, если угодно, даже неизлечимо скорбного разумом… Итак, Джек?

– Вы хотите сказать, что назначите себя судьей жизни и смерти? – задал встречный вопрос священник.

– Отчего ж нет? Из меня получится весьма приличный судья.

– И цель ваша будет состоять в том, чтобы уничтожать людей, а не исправлять их?

– Если сочту, что исправить их невозможно.

– Значит, вы будете судить не только человека, но и самоё душу его, сколько добра содержится в ней, сколько зла?

Феррерса это нимало не испугало.

– Отчего ж нет? Это не так трудно, как вам кажется.

– Хотел бы я разделить вашу убежденность!

– Но не сможете, вероисповедание не дает. Вам приходится верить – или притворяться, что верите, – что души шантажистов, ростовщиков и соблазнителей исправимы. Я в это не верю. Но даже будь они исправимы, процесс стал бы слишком долгим и дорогостоящим, чтобы игра стоила свеч, если принять во внимание интересы всего общества.

– И вы по-прежнему думаете, что величайшее добро, которое человек способен сделать в том случае, который я привел, состоит в уничтожении источника зла? – вступил мистер Тодхантер со своей обычной серьезностью.

– Источника несчастья или несправедливости, – поправил Феррерс. – Меня не интересует абстрактное зло. Да, по-прежнему. По сути дела, я убежден в этом. Во всем, начиная с политической системы и кончая человеческим телом, надо сначала отсечь плохое, чтобы хорошее возросло. Приступишь к делу в обратном порядке, сведешь на нет всю работу. Вы согласны со мной, майор?

– Да, согласен. Да, полагаю, это суждение здравое.

– Полностью согласен, – кивнул чиновник.

Все посмотрели на мистера Читтервика. Тот покраснел.

– Да… боюсь, я тоже должен согласиться. Звучит мрачновато, но нам следует принимать вещи такими, как они есть, а не какими мы предпочли бы их видеть.

– В таком случае эта позиция прояснена, – подытожил мистер Тодхантер, – и, принимая во внимание следствия, скажем, что тезис о святости человеческой жизни имеет свои исключения, и величайшее благо, на которое способен человек, состоит в том, чтобы уничтожить избранного злоумышленника, смерть которого непременным образом должна осчастливить большую или маленькую группу людей. Все согласны?

– Не все, – твердо сказал священник. – Вы представили весьма благовидный предлог для убийства, но на это есть непреодолимый ответ: убийство не может быть оправдано, ни при каких обстоятельствах, никогда.

– Помилуйте, сэр! – возразил майор. – Разве это довод? Это просто суждение, причем ничем не доказанное. С тем же успехом и я могу сказать, что в некоторых случаях убийство оправдано. Это тупик.

Феррерс сверкнул глазами.

– Вы хотите сказать, майор, что впервые столкнулись с тем, что на девять десятых доводы Джека – всегда недоказуемые суждения? Но что еще остается бедному пастору, когда он призван защищать то, что доказать невозможно? Вот он и повторяет то, что выучен принимать за аксиомы. И если мы с вами их за таковые не принимаем, то тогда, конечно, разговор заходит в тупик.

– Вы-то сильно выиграли бы, Лайонел, если б приняли некоторые из них, – дружелюбно сказал священник.

– Сомневаюсь. Но конечно, вам положено так говорить.

– Хорошо, – сказал мистер Тодхантер. – Значит, мы пришли к тому, что человек, которому жить осталось всего несколько месяцев, не может сделать ничего лучше, чем совершить убийство оговоренного нами вида. Вы в самом деле верите в это?

– Меня не пугает неприятное слово, – улыбнулся Феррерс. – Как ни назови, убийство или уничтожение, это именно то, во что я верю.

– У человека в подобном положении, если он решился на праведное убийство, есть определенные преимущества, не так ли? – рассудил мистер Читтервик. – По крайней мере если правильно рассчитать время, то можно не бояться самого сильного довода против убийства – виселицы.

– Да, это истинная правда, – с интересом сказал мистер Тодхантер. – Но если мы сошлись на убийстве, какого рода убийство это должно быть? Двое из вас высказались в пользу политического убийства, на основании той идеи, что это послужит всему человечеству или хотя бы одной стране, а двое предпочитают убийство частное. Любопытно было бы выслушать аргументы обеих сторон.

– Ну, свое предложение насчет Муссолини я снимаю, – сказал майор Баррингтон. – Я сказал это легкомысленно, не подумав. Кроме того, для меня это слишком большая ответственность, решить, отвечают или нет Гитлер и Муссолини неким потребностям современного общества, – может быть, отвечают, хотя бы исходя из того принципа, что все должно ухудшиться для того, чтобы потом стало лучше. Иначе говоря, подобно Феррерсу, я отказываюсь от политического убийства.

– А вы, Дейл?

– Ну, если майор снял Муссолини, то я снимаю своего кандидата. Хотя должен сказать, не возражал бы, если б в нашей стране бесчестных политиков расстреливали.

– Кто ж тогда останется? – улыбнулся Феррерс.

– Помилуйте, – запротестовал священник. – У нас есть Стэнли Болдуин[2].