Жорж Сименон - Мегрэ забавляется Страница 20

Кажется, через месяц после нашего разговора она мне говорит:

— Все в порядке.

— Что?

— Ну, о чем я тебе говорила.

— Ты добилась?..

— Еще не совсем, но почти. Уже побывала у него дома.

Этот мужчина был холостяком и слыл — да и до сих пор остается — волокитой. Я не поверила Эвелин. И прямо ей об этом сказала.

— Ладно! Тогда проследи за мной завтра.

Я так и сделала. Он поджидал ее на углу, и они двинулись к дому, куда и вошли, затем там зажегся свет и задернулись занавески.

— Ну, что? Разве я тебе солгала? — спросила она меня на другой день.

— Нет.

— И недели не пройдет, как я стану настоящей женщиной.

Больше мне Эвелин об этом ничего не рассказывала, но я месяц спустя видела, как вечером она выходила из того же дома.

Знаю, что у нее были и другие мужчины. Однако потом она больше не откровенничала. И я ее не осуждаю, ведь она же была больна, не так ли?»

Согласно Лассаню, существовал и противоположный лагерь, где Эвелин защищали, причем доходило до того, что к этому делу примешивали политические вопросы.

«В результате приезда мэтра Шапюи страсти накалились до предела, и едва он расположился в номере отеля, как, не умолкая, стал трезвонить телефон — ему без передышки высказывали разные мнения, как анонимно, так и открыто.

Конечно, если верны собранные нами сведения и соответствуют действительности дошедшие до нас слухи, о которых мы не убоялись сообщить читателям, несмотря на угрозы Ива Ле Терека, то дело на бульваре Османн предстанет, вероятно, в новом свете».

А Мегрэ между тем хотел бы получить ответы на два вопроса: знала ли Эвелин о связи мужа с дочерью Жозефы и был ли Филипп Жав в курсе отношений жены с доктором Негрелем? Интересно, удалось ли Жанвье, заменившему его в кабинете на набережной Орфевр, прояснить эти два момента.

Потом Мегрэ вспомнил и о другом вопросе, которым задавался в первый же день: почему Эвелин Жав оказалась нагишом, когда ее обнаружили в запертом шкафу?

Куда исчезла ее одежда?

Все это выглядело как драма с тремя действующими лицами или даже как некий водевиль, с той лишь разницей, что один из персонажей уже распрощался с жизнью, а другой вскоре может потерять голову или по меньшей мере свободу.

— Ты считаешь, что все это нужно было вываливать? — спросила мадам Мегрэ.

Да, он был убежден, что нужно говорить все или ничего.

— Если то, о чем пишут газеты, правда, она — несчастная женщина, которую следует скорее пожалеть, чем поносить.

Мегрэ заранее знал, какова будет реакция жены. Помолчав, она продолжила:

— Это не причина, чтобы кого-то убивать, да еще таким трусливым способом.

Она была, конечно, права, но кто убил мадам Жав?

И почему? Это «почему» его особенно интриговало.

Только больше зная об Эвелин, можно понять, что двигало убийцей.

Последние годы, по крайней мере два, она находилась как бы между двумя мужчинами: с одной стороны — муж, с другой — доктор Негрель.

Если предположить, что в какой-то момент ее любили оба, то в субботу, когда она погибла, ее не любил ни один из них. Филипп Жав, по причинам неизвестным Мегрэ, но о которых он, как ему казалось, догадывался, все больше и больше отдалялся от нее и влюбился в Антуанетту Шовэ. Жильбер Негрель обручился с девушкой, которая, видимо, могла составить ему прекрасную пару.

Знала ли об этом Эвелин? Говорил ли он с ней о разрыве? А собственно, что за связь была между ними?

Сведения, полученные из Конкарно, позволяли набросать общую картину. Эвелин не дожидалась, когда мужчины начнут за ней ухаживать. Она брала их на абордаж.

«Я его добьюсь!» — заявила она, будучи девчонкой, своей подруге, имея в виду некоего сорокалетнего мужчину. И добилась-таки своего.

Не поступила ли она так же и с Негрелем, когда он стал посещать бульвар Османн?

«Я его добьюсь!»

В этот период ее муж уже влюбился в Антуанетту. Ему приходилось вечерами уходить на консультации, и Эвелин с Негрелем оставались наедине. Негрель в ту пору еще не был знаком с дочерью мэтра Шапюи. Прилежный и усидчивый в работе, он шел тогда лишь на случайные любовные интрижки.

Все это выглядело вполне правдоподобно. Негрель не ведал о прошлом внешне благонравной женщины, казавшейся ему совершенно беззащитной перед жизненными невзгодами.

Возникла ситуация, в которой смешалось что-то от комедии и что-то от драмы.

Эвелин, столь жадная до полнокровной жизни, торопившаяся взять все от, вероятно, недолгого пребывания в этом мире, оставалась одинокой в обществе двух мужчин, каждый из которых любил кого-то на стороне.

У мужа была Антуанетта — и та чем-то напоминала ее саму! — а у Негреля — Мартин Шапюи, жениться на которой он решил столь же твердо, как в свое время Эвелин добивалась сорокалетнего мужчину в Конкарно.

Ей не оставалось ничего, кроме драгоценностей, поскольку ребенок, похоже, не занял важного места в ее жизни и его передали на попечение няни.

Страсть к приобретению драгоценностей, которые она даже не носила, тоже бросала некий любопытный отсвет на ее характер.

Не из жадности же она скупала их, как это делают некоторые женщины, убеждая себя в том, что драгоценности — капитал, который полезно иметь на черный день.

Мегрэ в глаза не видел никого из участников этой драмы. Он познакомился с ними только по газетным статьям. Тем не менее он подозревал, что коллекционировать драгоценности заставляло Эвелин нечто вроде мести.

Имей он возможность позвонить на набережную Орфевр, спросил бы у Жанвье: «С какого времени она начала приобретать или требовать, чтобы ей дарили ценные украшения?»

Сам он готов поклясться, что по времени это совпало с началом романа доктора Жава и Антуанетты, в любом случае — с момента, когда Эвелин обнаружила, что ее больше не любят.

Как бы то ни было, но она оставалась одной из Ле Гереков. Это ее богатство, это деньги Ле Гереков, позволили мужу обосноваться на бульваре Османн и стать модным врачом. Разве не купила она его? Разве не доходы от завода Ле Гереков стали финансовым источником их хозяйства?

И вот он больше ее не любил. У него появилась другая женщина. Он оплачивал ее квартиру на улице Вашингтон, содержал, когда она оставила работу. И по ее, Эвелин, разумению, делал это на деньги, принадлежавшие Ле Герекам. Тогда-то она и принялась их транжирить. А чтобы сделать это побыстрее, покупала себе драгоценности или требовала их от мужа.

Жанвье имел возможность проверить это по банковским счетам. Мог также узнать, передавалась ли часть доходов от завода напрямую Эвелин или ее мужу.

Их окружение с бульвара Османн ни о чем не догадывалось. Пациенты доктора тоже. А сам он ходил по тоненькому канатику. Имел ли он право на неумеренные требования жены резко ответить «нет»?

Он любил Антуанетту, ставшую для него утешением после неудачной попытки обрести любимую жену. Не счел ли он за благо откупаться, исполняя прихоти жены, — лишь бы его оставили в покое.

Положение Негреля было ничуть не лучше, чем у него.

Жильбер не отверг домогательств Эвелин. Эта женщина его взволновала, и он стал ее любовником. Но что же отталкивающее, в свою очередь, обнаружил в мадам Жав Негрель?

А быть может, встретил Мартин и после этого все его планы на будущее были связаны с ней.

Вот только Эвелин, насколько можно было судить, не желала порывать с ним. Она домогалась его любви, приходила на улицу Сен-Пер, звонила из Канн. Кинулась в аэропорт, лишь бы свидеться с ним в субботу.

Чего она хотела, чего требовала от Негреля?

Она стала жалкой в своем стремлении добиться недостижимого счастья. Ведь дантист из Конкарно после развода с женой и думать перестал о ней, предпочитая покинуть город.

Другие тоже, воспользовавшись ее доступностью, спешили положить конец их связи.

Поведение Эвелин напоминало безуспешные попытки выбраться попавшего в стремнину пловца, который в отчаянии хватается за гнилушки.

Любовь бежала от нее. Счастье ускользнуло. Но Эвелин, упрямая по натуре, уверовавшая в бредущую за ней по пятам смерть, вопреки здравому смыслу продолжала упорствовать. А кончилось все согнутым пополам трупом в шкафу.

Согласно официальному заключению судебно-медицинского эксперта, ее сначала ударили или отшвырнули так, что она ударилась то ли о мебель, то ли о стену.

Кровоподтек свидетельствовал о предварявшей смерть бурной сцене. Что это было — ревность?

Филипп Жав имел алиби, но выглядело оно сомнительно, поскольку исходило от Антуанетты и Жозефы.

Негрель провел послеполуденное время субботы на бульваре Османн, и при этом Жозеф по большей части находилась в квартире напротив.

Когда Эвелин была раздета? До или после смерти?

Если до, то следовало допустить возможность, что Негрель поддался страсти и парочка уединилась в комнате позади кабинета. Может быть, потом между ними вспыхнула ссора? Возможно, Эвелин угрожала, что помешает женитьбе своего любовника? Не ударил ли он ее и потом, обезумев, не сделал ли роковой укол?