Буало-Нарсежак - В тисках Страница 20

— Симона!

В голосе слышалась легкая ирония. Он провел ее в довольно странную комнату с низким потолком, где на стенах висели полки, заполненные кубками и медалями. Она наконец отважилась посмотреть ему в лицо. Блондин. С необычайно живыми голубыми глазами. Именно они выделялись на симпатичном лице с насмешливой улыбкой. Уши и затылок прикрывали золотистые, похожие на девичьи, слегка вьющиеся волосы. На нем были серые брюки, туго стянутые ремнем с большой пряжкой, и рубашка с маленьким зеленым крокодилом на левой стороне. Он был высоким и стройным, как греческая статуя. Положил руки на плечи Марилене.

— Нам бы следовало объясниться, — сказал он.

Движением руки он усадил ее на кожаный пуф. Вынул из бумажника фотографию и бросил ее на колени Марилене. Снимок был сделан на пляже два-три года назад. Кузины, обнявшись, смеялись перед объективом.

— Вас легко узнать, — продолжал он. — Вчера я столкнулся с вами прямо перед входом в «Мариньян». Мне показалось, что вы никак не решитесь туда войти. Я за вами наблюдал… Хотел удостовериться, понимаете… Я ведь думал, что вы погибли, а Симона жива… И увидел вас живой… значит, Симона мертва… Чтобы окончательно убедиться, через некоторое время я позвонил. В баре искали Симону Жервен, и вы ответили… Я ни в чем не ошибаюсь, правда?

— Нет.

— Значит, вы заняли ее место. Почему?.. Подождите! Я сам отвечу. Если ошибусь, я вам разрешаю отхлестать меня по щекам.

Он непринужденно уселся на ковер, поджав под себя ноги. Он находился настолько близко, что она чувствовала запах его туалетной воды.

— Виктор Леу очень богат, — продолжал он. — И у него одна-единственная наследница…

Он подставил ей щеку.

— Ну!.. Пока еще меня не бьете? Тогда продолжаю. Наследница погибла, состояние распыляется: племянница, сестра, налоги… Вполне естественное желание предотвратить такую катастрофу.

— Это Филипп… мой муж… — начала она.

— Разумеется.

— Мы не знали, что Симона замужем.

Он резко встал, взял на столике пачку «Кэмел».

— Курите?

— Нет, спасибо.

— А я, к сожалению, курю.

Зажег сигарету и встал перед ней, положив руки на бедра.

— Мы оба влипли, вам не кажется?.. Кому известно, что вы не Симона?

— Но ведь… никому. После катастрофы — когда я еще не пришла в себя — Филипп объявил властям, всем, что его жена погибла и что я Симона Леу.

— Хладнокровия ему не занимать.

— Все произошло почти помимо его воли. С головой у дяди уже было не все в порядке, и он решил, что я Симона… От пережитого потрясения в мозгах у него все перепуталось… И Филипп не стал говорить ему правду… Вот так я перестала быть Мариленой… Видя отношение ко мне дяди, никто не мог усомниться, что я не его дочь.

— Гм! И все-таки, если вас встретит кто-нибудь из Сен-Пьера, вас тут же разоблачат… Конечно, это маловероятно… Выпьете что-нибудь?.. Кажется, у меня есть портвейн.

Он вышел в соседнюю комнату. На стенах с новыми обоями Марилена заметила фотографии, на которые поначалу не обратила никакого внимания. На всех был изображен Ролан с махровым полотенцем на шее и с ракетками под мышкой. Ролан — теннисист. Вот, значит, почему Симона скрыла брак от отца!

Он вернулся.

В каждом его движении сквозила гибкость, ловкость и изящество. Он налил вино, протянул рюмку Марилене.

— Итак, — произнес он, — вы Симона!.. Даже перед лицом закона? Вот уж не думал, что это можно проделать так просто. У вас есть все необходимые документы? Они подлинные?

— Конечно. Доказательством служит то, что я получила на почте письма, адресованные вашей жене.

Она открыла сумочку и протянула Ролану три письма.

— Вы додумались и до этого… Оставьте их себе… В конце концов, они ваши, раз вы стали Симоной… Но вы меня поражаете.

В его голосе не прозвучало никакого укора. Марилена начала проникаться к нему доверием. Этого большого беспечного ребенка можно сделать союзником.

— Мне понадобилось свидетельство о рождении, — объяснила она. — Из него я узнала о браке Симоны. Потом… просто немного подумала… и логика привела меня на почту…

— Логика! Вы очаровательны!

Когда он улыбался, то обнажались его восхитительные зубы, а на щеках вырисовывались две ямочки. Юношеское лицо удивительной чистоты. Но он собрался, и в глазах погасли искорки лукавства.

— Ладно, — проговорил он, — я не сержусь, что вы прочитали письма. Вы ведь поняли, что между мной и Симоной не все складывалось гладко… Бедная Симона! У нее был ужасный характер. Вы, вероятно, ожидали увидеть потрясенного человека, который впал в отчаяние, узнав… Да, вчера вечером после нашей несостоявшейся встречи я не мог найти себе места. А ночью не спал… Но все это время я подводил итоги… Они неутешительны. С самого начала я понимал, что брак окончится неудачей.

Он опустился на пол, положил под спину подушку и облокотился на стол, поставив рюмку с одной стороны и пепельницу с другой.

— Я должен вам рассказать… да… именно должен… Мы встретились почти два года назад в Монте-Карло. Я участвовал в турнире. Она тоже очень любила теннис. После финала, а его выиграл я, организаторы устроили вечеринку… Кто-то нас представил… подробности я опускаю. Все, что могу сказать… абсолютно честно… она бросилась мне на шею. Уверяю вас, что я нисколько не преувеличиваю. Для меня это было обычным приключением, ведь при моем образе жизни возможностей хватает. А вот для нее! Удар молнии! Приступ безумия! Три недели мы жили как… психи. Другого слова не подберешь. Я должен был выступать в ответственных турнирах… Проиграл один, потом второй, потом третий… Как я мог к ним готовиться?.. С этого времени я начал терять форму. В газетах меня не жалели. Моментами я впадал в ярость. Ужасно злился на Симону. Начались ссоры…

Он откинул голову и закрыл глаза.

— И потом однажды вечером она мне сказала: «Так больше продолжаться не может. Давай поженимся. Мой отец богат. Ты будешь играть не ради денег, а для собственного удовольствия». Поставьте себя на мое место, Марилена. Мне уже стукнуло двадцать семь лет. Плохой возраст для игрока, не обладающего исключительными данными. Я мог продержаться еще четыре года или пять лет, а потом конец, все. Надо искать новое место в жизни. А это не просто… Ладно, не будем об этом. Мы по-женились в Каннах почти тайно. Я не хотел никакой огласки. Все бы подумали, что я ставлю крест на своей карьере. Симоне тоже не хотелось, чтобы об этом судачили на каждом углу…

Он резко поднялся, бросил сигарету, обжигавшую ему пальцы, закурил новую и нерешительно посмотрел на Марилену.

— Есть одна деталь, которая меня смущает… Да что уж там, раз я начал исповедоваться… Было бы разумно, если бы мы заключили брачный договор с раздельным владением имуществом. Но Симона не захотела. Помню ее слова: «Все мое — твое. Не хочу, чтобы наш союз начинался с какой-то торговли». На самом же деле она тем самым хотела держать меня в руках. Она сделала ловкий ход. Она меня просто купила. Рассуждала она очень просто: «Я привязываю Ролана к себе. Он становится только моим. Вернувшись, поставлю в известность отца и уеду жить во Францию с мужем». Только она не подумала, что, вернувшись, не посмеет ничего сказать отцу. Произошло то, что можно было предвидеть. Я снова стал играть, а она, что ж, думаю, она стала жить, как маленькая девочка, в страхе и ужасе от того, что натворила. Так начались недоразумения. Мы писали письма со взаимными упреками такого рода: «Раз ты не хочешь бросить играть, я ничего не скажу отцу… Раз ты не хочешь сказать отцу правду, я буду продолжать играть». Диалог глухих, за которым скрывалось то, в чем мы не хотели признаваться. Мы просто-напросто сожалели о содеянном. Когда улеглась страсть, мы увидели, что совершили глупость. Но самолюбие брало верх.

— И все же, — робко проговорила Марилена, — вы ведь после этого встречались?

— Да. Симона три или четыре раза приезжала во Францию.

— Почему вы не развелись?

— Почему?.. По глупейшей из причин. У меня не хватало свободного времени. Мне приходилось много ездить — я должен выполнять обязательства и, главное, зарабатывать на жизнь. И потом, ведь речь шла о моей репутации. Не знаю, понимаете ли вы это. Симона, во всяком случае, так и не поняла. Три года назад я входил в двадцатку лучших игроков мира. Я упорствовал, несмотря на ссоры, и какие ссоры! Однажды я ее ударил… Она довела меня до предела. Все это выглядит не слишком красиво. Но я вам рассказываю для того, чтобы вы простили мне, что я не проявляю приличествующей этому случаю печали. Печаль осталась позади, как тернистый путь. Он был долгим. И, видите ли, я испытываю почти облегчение оттого, что вышел из этой нелепой ситуации. По правде говоря, я уже просто обалдел от этой истории. Она, кстати, тоже.

Он налил себе полную рюмку и залпом выпил. Взгляд его смягчился.