Филипп Думенк - Расследование смерти мадам Бовари Страница 22

— Да уж. Но если сейчас это все бесполезно, то откройте же мне, кто фигурирует в вашем списке убийц.

Реми назвал трех человек. Упоминание имен мадам Омэ и Шарля вызвали у Родольфа веселый смех. Услышав про Омэ, он изобразил на своем лице презрение.

— В самом деле, Омэ?

— Да, и в пользу этого говорят два факта: мышьяк взят у него и он имел связь с мадам Бовари, которая его шантажировала.

— Связь с Омэ?! Это ж надо!

— Он давал ей деньги. В обмен она оказывала ему свое расположение.

Родольф размышлял.

— Деньги?.. Меня это удивляет. Эмма была натура романтическая, экзальтированная, даже сумасшедшая, если хотите, но уж никак не продажная. Тем более с господином Омэ!

— Она изменилась, с тех пор как вы ее узнали. Ей нужны были деньги. Деньги меняют всё.

— Даже если и так… — Родольф не договорил.

— Мне не дает покоя одна вещь, — прервал его Реми. — Когда мадам Бовари узнала об аресте имущества, она обратилась ко всем своим знакомым, которые могли бы дать ей три тысячи франков, чтобы погасить долг. Почему же она не пришла к вам в Юшет?

— Я же вам сказал: мы с Эммой больше не любили друг друга и около двух лет не виделись.

— Но если есть доказательства того, что мадам Бовари недавно к вам приходила?..

— Ах да, те самые следы!.. Ну что ж, пойдемте посмотрим на них.

И они вышли.

Под безоблачным небом тающий снег постепенно, словно с сожалением, приоткрывал лоскуты увядшего газона. В аллее поместья с деревьев капала вода.

Они прошли через оградку, затем свернули на ту дорогу, где раньше были следы. Но все уже исчезло. Вокруг поместья снег был тщательно убран. Чуть дальше, на дороге, следы были стерты лошадиными копытами и колесами экипажей.

— Какое несчастье! — сокрушался Родольф, едва скрывая улыбку. — Ведь эти следы были вашими доказательствами! Окончательное потепление совсем сотрет их сегодня ночью!

— Пойдемте дальше по дороге. Может быть, какие-нибудь все же избежали уничтожения.

— Какого уничтожения, господин Реми? Кстати, как ваша фамилия? Они естественным образом пострадали от весны и оттепели. И мой слуга, конечно, проезжал здесь много раз. Да и вы сами, господин Реми, наверняка потоптали их копытами своей лошади.

— Тем не менее, они здесь были.

— Но вы точно уверены в том, что они принадлежали Эмме? Может, их оставила какая-нибудь бродяжка? Идите дальше и ищите их, если хотите, а я возвращаюсь. Остаюсь вашим покорным слугой, господин Реми!

Реми покачал головой.

— Ну хорошо, давайте вернемся в замок, мой все более дорогой господин Реми, — продолжал Родольф, дружески беря его под руку. — Не хотите ли вернуться в Ионвиль моим экипажем? Я посылаю его в Руан, а по пути Жирар вас доставит. Попросите его проехать по этой дороге: так вы убедитесь, что если следы мадам Бовари когда-нибудь и существовали, то, к несчастью, теперь они окончательно утрачены!

Вороны, громко каркая, кружили вокруг деревьев. Родольф любезно, но настойчиво вел Реми к крыльцу, чтобы усадить его в управляемый Жираром экипаж. Реми последний раз повернулся к строгому фасаду замка и в окне второго этажа увидел наблюдающую за ними молодую женщину, наполовину скрытую шторой. Лица он не разглядел, зато заметил, что ее силуэт был тонкий, хрупкий. Она стояла там обнаженной. Как только девушка увидела, что ее заметили, она исчезла.

Внимательный Родольф все понял.

— Ну вот, — сказал он насмешливо. — Теперь и вы можете сказать, что он позволяет себе в Юшете красоток. — Затем он склонился к нему и доверительно добавил: — Это девка. Я время от времени привожу их из Руана… Не хотите развлечься? Ведь я давал вам одну из своих лошадей…

— Но не ту, на которой вы обычно ездите. По крайней мере, мне так показалось.

Мерзкий развратник! Из полицейских отчетов Реми уже был осведомлен о пристрастии Родольфа к подобным шалостям. Сам господин Буланже без малейшего стеснения подтвердил, что частенько посещает в Руане шикарные бордели. У него также был уговор с содержательницей заведения, которая присылала ему девушек в Юшет. Жирар ездил за дичью, когда хозяину не хотелось выходить из дома.

— Значит, Жирар ездит в Руан за ними?

— Не только.

— Карета, полная девиц, чуть не задавила нас с Делевуа как-то вечером.

Родольф развел руками.

— Девицы и друзья приезжают ко мне на ужин и в тот же вечер возвращаются в Руан. А почему нет?

— Значит, знаменитая Хеллеквинская Охота с призраками умерших в этом году, от которой дрожит вся округа, — это дело ваших рук?

Господин Буланже снова развел руками.

— Возможно. По крайней мере, в последнее время. Но знайте, что легенда о Хеллеквинской Охоте древняя и появилась гораздо раньше, чем Жирар или я. Она восходит к незапамятным временам. Мы просто вынуждены были играть в эту игру, ночью пускать галопом карету с потушенными фонарями, чтобы заставить поверить людей в эту мрачную историю.

— Тогда примите мои комплименты. Представьте… — тут Реми на несколько мгновений умолк, пытаясь для себя определить, на самом ли деле они с Ипполитом видели тогда на дороге Хеллеквинскую Охоту или ему все это приснилось, — …некоторые жители Ионвиля разглядели в вашей карете Эмму.

— Дураков везде хватает. Ясное дело, Эмма там никак не могла быть. Если какая-то карета действительно катает по дорогам умерших за год, то точно не моя. Мой экипаж между Руаном и Юшет возит только девок и гостей. Жирару дано указание гнать лошадей как можно быстрее — благо предрассудки наших недалеких жителей позволяют ему мчаться не останавливаясь.

Реми задумался.

— В конечном счете, — печально промолвил он, — эта история с призрачной каретой — единственное, что мне удалось раскрыть в Ионвиле. Да и то благодаря вам, а вы сами ни в чем не уверены.

— В любом случае благодарю, что привели мою лошадь. И даю вам совет: ищите виновного в другом месте. У меня не было никаких причин убивать мадам Бовари.

Затем, повернувшись к кучеру, Родольф крикнул:

— Пошел!

Жирар взмахнул кнутом, и экипаж, запряженный парой лошадей, тронулся.

Покидая поместье Юшет, Реми подумал, что Эмма не видела в Ионвиле никакого общества, кроме своего глупца мужа, похотливого Омэ, мошенника Лерё, заставлявшего ее подписывать бумаги, и этого циничного франта. Был ли у нее выбор?

Дорога спускалась в долину, к реке. Поля уже потеряли свой белый наряд, струились тысячи ручейков, летали вороны; экипаж, управляемый Жираром, мерно покачивался. В свои двадцать пять лет Реми не мог не задуматься об Эмме. Должно быть, она была смешливым ребенком, получила хорошее образование у сестер монастыря в Руане, играла на фортепьяно и читала наивные романы, рекомендованные для девушек святым отцом. Она хотела — простодушные мечты! — любить и быть любимой, но не нашла ничего лучше, чем броситься в объятия Шарля, а потом еще нескольких таких же посредственных фигур. И вот сейчас молодой человек, которому поручено расследование, едет в этом экипаже, перебирая все возможные версии убийства.

Убийство.

Какая сила, какая неудовлетворенность, наивно спрашивал он себя, могла, заглушив всякий страх — в частности перед общественным осуждением — в один миг перечеркнуть воспитание и принципы такой женщины, как Эмма? Опыт одной ночи, желание приобрести платье или украшение, обманутые надежды и разочарование от мужского хамства? Или что-то более глубокое, жизненно важное, пришедшее из тьмы веков, возможно, наследие Евы? Инстинкты, чувства, природа? Время неумолимо проходило, а надежды все не оправдывались, и однажды, несмотря на запреты и лицемерие общества, она решила сбросить маску и пойти ва-банк. О загадочный слабый пол! Можно ли когда-нибудь научиться понимать женщину?

Что же касается красавца Родольфа, то он со своим своенравным характером, бархатным шлафроком и старым сигарным ящиком, в котором как трофеи хранил письма и прядки волос своих любовниц, вызывал у Реми меньше отвращения, чем большинство тех людей, которых он здесь встречал. Молодой полицейский даже испытывал к нему своего рода симпатию. К тому же Родольф признался, что не убивал ее.

4

В романе Флобера мадам Омэ не существует. Она лишь блеклое отражение своего мужа.

Что касается супруги аптекаря, то это была лучшая жена в Нормандии; нежная, как овечка, она любила своих детей, отца, мать, кузенов, проливала слезы над чужими бедами, берегла свои отношения с мужем и ненавидела корсеты; но она была настолько медлительная, вида такого блеклого и такая неинтересная собеседница, что хотя ей минуло уже тридцать лет, трудно было вообразить, что она чья-то жена; казалось, в ней не было ничего от женского пола, кроме ее платья.