Анна Литвинова - Дамы убивают кавалеров Страница 23

«Зрелым женщинам жить легче», – еще вчера полагала Катя.

Еще вчера она – любила себя. И – ценила.

А сегодня Катя отчаянно думала: «Ну почему мне уже далеко не двадцать лет?!»

Она впервые обнаружила у своего тридцатилетнего возраста существенный минус.

Катя вспоминала, как в двадцать лет она могла за пару ночей подготовиться к экзамену по кошмарным «основам структурной лингвистики». Как за три дня проходила семестровый курс литературы эпохи Возрождения. Да что там литература! Когда понадобилось сдавать экзамен перед неожиданно свалившейся на нее поездкой в Сорбонну, она за неделю умудрилась освоить непростую французскую грамматику. Выучила сотни неправильных глаголов. Расширила словарный запас – на пятьсот слов! Запомнила наизусть двадцать стихов Верлена!

Сейчас же подвиги студенческой и аспирантской юности казались ей подлинными подвигами Геракла.

Калашникова понимала: ей не справиться с той задачей, которую она добровольно на себя возложила. И теперь Катя в отчаянии перелистывала свои тетради. Бесполезно! Все изученное смешалось в бестолковую кашу. «Если бы мне надо было не учить, а анализировать, делать выводы! – отчаянно думала Калашникова. – Но мне же нужно просто запоминать. Зубрить. Долбить».

Она честно «долбила». И понимала, что это – бесполезно.

Все старания окажутся напрасными, если она не придумает чего-то кардинального. Срочно не придумает.

Катя позвонила знакомому психоаналитику. С трудом выдержала обязательный трехминутный треп о политике и погоде и нетерпеливо спросила:

– Мне нужно за очень короткий срок усвоить большой объем информации. А память уже, увы, не та. Подводит. Запоминаю, но – медленно. Есть способы?..

Доктор ее расстроил.

Способы улучшить память, безусловно, имелись. Врач посоветовал медикаменты, специальные тренинги, сеансы гипноза. Но даже самые новомодные лекарства «для памяти» оказались не рассчитаны на экстремальную ситуацию.

– Самое лучшее – это добрые, хорошо проверенные средства, – весомо проговорил на прощание доктор. – Ну, к примеру, ноотропил. Начинайте принимать ноотропил прямо сегодня. По две таблетки четыре раза в день. Через пару недель заметите явное улучшение, – посоветовал доктор.

«Через пару недель мои знания, похоже, никому не понадобятся», – подумала Катя.

Оставалось попробовать еще один, радикальный способ.

Катя позвонила коллеге, профессору Бахтиярову.

Анвар Шойвович Бахтияров, языковед, балагур и любимец всей кафедры, внимательно ее выслушал.

– Я очень сочувствую вам и вашей семье, – мягко сказал он. – И идея мне ваша в принципе нравится. – Бахтияров помедлил.

– Но есть у меня хоть какие-то шансы? – робко спросила Катя.

Профессор задумался.

– Вы уже занимались? – спросил он.

– Немного. Несколько дней.

– И сколько у вас еще времени?

– Точно не знаю. Но тоже немного.

– Недели, дни?

– Скорее дни.

– Тогда бесполезно, – мгновенно отреагировал профессор.

Катя непроизвольно всхлипнула.

– Хорошо, приезжайте, – обреченно сказал Бахтияров.

Профессор Бахтияров ее не встречал. Дверь открыла горничная. Восточного вида. Смуглая, черноглазая. Худая, платье до полу, губы поджаты, взгляд неприветливый.

Катя вежливо поздоровалась. Женщина хмуро взглянула на нее. Ее глаза царапнули обнаженные Катины коленки.

– Профессор у себя? – поинтересовалась Калашникова.

Горничная неприязненно пробормотала по-русски:

– Не понимаю.

Катя удивилась. Бахтияров как-то рассказывал, что его прислуга живет в Москве уже лет десять, «чертовски мила и абсолютно незаменима».

Катя улыбнулась странной женщине и сочувственно спросила:

– Как же вы в магазины-то ходите, если по-русски не говорите?

Горничная буркнула что-то невразумительное, но – немного знакомое. Катя напрягла измученную за последние сутки память и вспомнила: это словечко она уже слышала. Дурацкое такое слово, почти без гласных.

Оказалось, горничная пытается ей хамить.

Катя ответила по-русски:

– Сами вы развратница.

Женщина изумленно взглянула на нее и неожиданно улыбнулась.

– Профессор – в зале, – свободно сказала она по-русски.

Катя распахнула дверь в гостиную. Бахтияров восседал в кресле, спиной ко входу. На Катины шаги он не обернулся. Читал внушительную, с золотым тиснением книгу явно девятнадцатого века издания.

«А на факультете – всегда улыбается, бежит к ручке прикладываться», – подумала Катя. И несколько обиженно произнесла:

– Здравствуйте, Анвар Шойвович.

Профессор обернулся. Неулыбчиво взглянул на нее. Выстрелил короткой, гортанной фразой.

Катя нахмурилась. Она разобрала слово «почтение», но смысла реплики не поняла.

Бахтияров внимательно разглядывал ее. Повторил ту же фразу – только гораздо медленнее. Катя мучительно переводила: «Женщины. Обязаны. Биться? Бить? Нет, стучать. Выдавать? А, наверно, проявлять почтение».

Странная шутка.

Но Катя решила принять игру профессора. Она пожала плечами. Вышла из комнаты. Несколько громче, чем следовало, захлопнула за собой дверь. Потом постучала. Услышала бахтияровский голос – уже по-русски: «Войдите».

Во второй раз вошла в гостиную. И – увидела, что Анвар Шойвович встречает ее у двери, широко улыбается, тянется целовать ручку.

– Странные у вас шутки, – холодно сказала Катя вместо приветствия.

Профессор ничуть не смутился. Весело ответил:

– Екатерина Сергеевна, милая! Вы же сами меня об этом просили!

Катя все еще сердилась:

– Мне кажется, я просила вас не об этом!

Профессор провел ее к креслу. Усадил. Сам устроился напротив. Его глаза смотрели строго. «Как на экзамене, – подумала Катя. – Помнится, лет десять назад я сдавала ему языкознание. И еле тогда вытянула на четверку».

– Екатерина Сергеевна, – обратился к ней Бахтияров, – вынужден вас расстроить. Я не смогу выполнить вашу просьбу.

– Но по телефону вы говорили, – перебила Катя.

– Я не учел двух вещей, – оборвал ее профессор. – Во-первых, вы – женщина скорее даже не русского, а европейского склада. Вы, наверное, понимаете, что я имею в виду? Ум, независимость, самостоятельность… А кроме того, вы, что немаловажно, – женщина успешная.

– Что в том плохого? – пожала плечами Катя.

Профессор продолжил:

– Были бы вы студенткой, я еще мог бы попробовать. Но вы – преподаватель. Кандидат наук, доцент.

– Вы считаете, что в тридцать лет (Катя таки убавила себе два «лишних» года) учиться уже бесполезно?

– Ваши годы тут ни при чем, – отмахнулся профессор. И продолжил: – Я просто понял, что не могу требовать от вас безоговорочного послушания. А без этого у нас с вами ничего не получится. – Он сбавил резкие нотки в голосе: – Катенька, я же видел, как вы обиделись. Обиделись – из-за мелочи, ерунды, рабочего момента. Из-за того, что я попросил вас не входить в мой кабинет без моего разрешения.

Катя пробурчала:

– Да уж, вашу шутку я не оценила. Я, даже когда на ученый совет прихожу, обычно не стучусь.

Профессор горячо возразил:

– В этом-то и проблема! Я ведь с вами вовсе не шутил! Для хозарской женщины такое поведение – это норма, понимаете? Она просто не умеет вести себя по-другому!

– Я разве просила обучить меня нормам хозарского поведения? – сказала Катя в пространство.

– А без этого вы хозар не поймете! – быстро ответил профессор. – Вам нужно научиться быть, как они. Чувствовать, как они. Думать, как они. Поступать, как они…

Катя молчала. Переваривала услышанное. Представила, что ежевечерне стучится в собственную гостиную, где перед телевизором вальяжно раскинулся Синичкин. И Павел милостиво решает – разрешить ей войти или нет. Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток – и друг друга им не понять. Так, кажется, у Киплинга?

Катя серьезно спросила:

– А всему этому, восточному стилю, – можно выучиться?

Профессор скептически взглянул на нее. Проговорил:

– Вам – наверное, нет. Извините, конечно, Екатерина Сергеевна, но в вас – слишком много гордыни. Снобизма. Самоуверенности.

– Ладно, хватит, – невежливо перебила его Калашникова. – Я согласна забыть. Забыть обо всем. Диплом, кандидатское удостоверение и водительские права спрячу. Я – простая хозарская женщина. Я живу в хижине, дою коз, жарю лепешки.

– Живут хозары не в хижинах, а в мазанках. Коз не разводят. А лепешки – пекут, а не жарят, – серьезно возразил Бахтияров.

Катя взглянула ему в глаза:

– Анвар Шойвович, миленький! Вы правда не шутите? Не издеваетесь надо мной?

Профессор вздохнул:

– Катя, я весь день думал над вашей просьбой. И понял, что есть только один способ решить вашу проблему.

– Какой же? – нетерпеливо спросила она.

– Вам придется сломать себя. Полностью подчиниться мне. Делать только то, что я скажу. Да что там! Вам придется даже русский язык забыть!