Джон Карр - Под покровом ночи Страница 24

И в этот момент я увидел появившуюся из сумрака громадного помещения другую фигуру, облаченную в белое. Это был Вотрель, держащийся крайне уверенно. Он улыбнулся, обнажив редкие зубы. В руке Вотрель нес рапиру с огромным раструбом и поперечиной. Месье Терлэн продолжал болтать, передавая слухи 1885 года, смешанные с критическими замечаниями по поводу всех наших стилей фехтования, совершенно не задумываясь о причине наше го визита и не замечая взглядов, которыми обменивались Банколен и Вотрель. Месье Терлэн хотел, чтобы мы непременно заглянули в его комнату, где когда-то отдыхал великий фехтовальщик!

Вскоре мы сидели за круглым столом в маленькой комнатке, примыкающей к залу. Месье Терлэн пошел принести вина. В этом сумрачном помещении с высокими стропилами возникало призрачное ощущение. Вотрель откинулся на спинку стула, подбоченившись. Свою блестящую рапиру он положил поперек стола. Я заметил, что он скрывает снедающую его злобу, стараясь показать себя в выгодном свете. Когда Вотрель говорил, его голос был полон сарказма. Он посматривал на Банколена с высоты своего роста с видом человека, обдумывающего, как бы нанести укол поязвительнее. К моему удивлению, Банколен ни слова не сказал о Салиньи. Вотрель, должно быть, знал, зачем мы сюда явились, и светский разговор раздражал его. Но Банколен спокойно обсуждал с Графенштайном преимущества рапиры перед шпагой… Терлэн принес запылившуюся бутылку и четыре стакана, чтобы мы помянули Салиньи. Вотрель встал, поднял стакан и, когда Терлэн провозгласил тост светлой памяти Салиньи, засмеялся и продекламировал гимн в честь холеры:

Вот стакан за тех, кто уже умер;

Слава тому, кто умрет следующим!

Выпив, он совершенно неуместно разбил стакан о край стола.

— Помяните мое слово, будет еще одна смерть, — добавил он, с щелчком поднимая рапиру со стола. — А вы, господа, фехтуете? Мне нужна тренировка. Я вроде Падеревского с его фортепиано. Стоит пропустить хоть день… — И он снова хлестнул рапирой по столу.

— Вот это мне нравится, — довольно улыбнулся Терлэн. — Заметьте, как в старые времена! Они занимались каждый день и не надевали резиновые шишечки на острие. Помню…

— Это не важно, — прервал его Вотрель. — Как насчет вас? — Он обратился к Банколену. — Ваше достоинство позволяет вам сразиться, месье? Семь уколов, без масок. Что скажете? Мне необходимо упражняться. Если желаете, дам вам фору.

— Это, конечно, очень любезно с вашей стороны. — Банколен небрежно крутил в руке свой стакан. — Но нет, благодарю вас. Мне нужно переодеваться, а я не такой проворный, как молодые люди вроде вас и месье Терлэна.

— Три укола форы, — настаивал Вотрель. — Даже детектив может отбросить иногда свое достоинство. — Он уже предвкушал победу, в его голосе заметнее стали нотки снисходительности. Вотрель не забыл вчерашний вечер. — Давайте отвлечемся, а? Мне скоро уходить. У меня небольшая миссия в Версале сегодня вечером, и мне нужно переодеться.

Банколен с легким удивлением посмотрел на него:

— Как любопытно! Но нам тоже пора. Мой друг месье Марл тоже вечером идет в Версаль. — После небольшой паузы он выразительно добавил: — Что у тебя там, мой друг, я что-то забыл… Кажется, ужин с мисс Грей? — И он устремил на меня совершенно невинный взгляд.

Кровь бросилась мне в голову. Я с укором посмотрел на Банколена в ответ на его бестактное замечание, но детектив уже пил вино. Вотрель страшно удивился и подозрительно сощурился. Он вытянул рапиру вперед и неподвижно застыл, после чего, сам того не сознавая, чуть ли не звенящим голосом воскликнул:

— А это идея! Нет, месье Банколен, почему бы вам не сразиться со мной вдвоем?

— Ну, ну, — добродушно урезонил его Банколен. Усмехнувшись, он обвел взглядом наш маленький кружок, вздохнул и усердно занялся своим вином. У него была способность делать подобные жесты почти с хулиганской лихостью. Так вот какова была его идея — заманить Вотреля!

— О! — наконец выдохнул Вотрель и впервые смерил меня внимательным взглядом с ног до головы, после чего ласково спросил: — А вы не хотели бы заняться, месье?

— Чем именно? — поинтересовался я. Кровь стучала у меня в висках, и мне хотелось выкрикнуть: „Да, черт возьми! С удовольствием!“

— Обменяться парой выпадов, конечно.

— Конечно! — ответил удивленный Банколен.

Вотрель стремительно обернулся к нему, затем крепко стиснул челюсти. Мы с Вотрелем оценили друг друга. Почему мы должны быть мрачно вежливыми и почему я должен называть его про себя великим шпажистом? Я не был уверен, но, думаю, у нас обоих было чувство, что мы глупые маленькие фишки, которые Банколен переставляет на шахматной доске.

— Отлично, — сказал я. — Когда-то у меня был здесь шкафчик для одежды, если месье Терлэн не отдал его другому. На чем будем драться — на рапирах или на шпагах?

— Ни на том ни на другом, — вмешался Банколен. — фу! Можешь драться сколько угодно, когда будет время, но только не сейчас! Кажется, ты не понимаешь, что уже поздно. У нас слишком много дел, чтобы тратить время на всякие переодевания и разминки. Дуэль за Люксембургским дворцом может подождать.

— Вот как! — выдохнул Вотрель. — Понятно. Что ж, — он хлестнул клинком рапиры по воздуху, — в другой раз, может быть, когда вам нечего будет делать, месье Марл, как сегодня. — Он вложил в эти слова весь присущий ему сарказм.

Банколен согласился:

— Безусловно… „Вы не в последний раз видите меня, месье, мы еще встретимся!“ — процитировал он и рассмеялся.

— Послушайте. — Вотрель перегнулся через стол. — Вы только и делаете, что оскорбляете меня с того момента, как я имел несчастье встретиться с вами вчера вечером. Вы для этого пришли сюда? Я хочу знать, в чем дело.

— Когда я пытаюсь что-либо узнать, — отвечал детектив, — я стараюсь это сделать, не задавая вопросов, если возможно. Это, как я полагаю, ваша собственная милая техника, месье Вотрель… Мы понимаем друг друга?

Он встал и рассеянно нащупал свой цилиндр. Вотрель ничего не сказал в ответ. Бросив на меня злобный взгляд, он пошел к комнате для переодевания. Думаю, он прочитал в моих глазах то, что я думал: „Ты стареешь“. До меня донеслось его приглушенное проклятие: „Чертовы грубияны!“

Тайный смысл пикировки так и не дошел до месье Терлэна. Он выразил сожаление, что его школа так пустынна сегодня, и, провожая нас к выходу, стал рассказывать анекдот о Конте, итальянском учителе фехтования. Только когда мы с ним простились, кажется, он начал соображать, что наш визит имел какое-то отношение к смерти Салиньи. Мы оставили его растерянно стоящим среди щитов, ткнувшим сначала палец на портрет Салиньи, а потом в зал за его спиной, где был Вотрель, и погруженным в раздумья. Оглянувшись, я увидел, как он стукнул себя по голове.

— Так в чем был смысл? — потребовал разъяснений Графенштайн, когда мы оказались на улице.

— Что?! — вскричал Банколен, пораженный какой-то мыслью. — Я кое о чем забыл. Я забыл о самом важном…

Он повернулся и быстро зашагал в переулок, где о чем-то оживленно заговорил с месье Терлэном.

— Да, так оно и было. Я так и думал, и месье Терлэн это подтверждает, — вернувшись к нам, сообщил он.

— Что он подтверждает?

— Что доблесть Салиньи почиталась многими странами. Когда они не могут наградить человека медалью — заметьте, как упало значение нашего Почетного легиона, — они делают следующую замечательную вещь. Франция тоже поступает так по отношению к своим самым выдающимся спортсменам. Салиньи пользовался королевскими привилегиями — мог проходить через паспортный контроль без предъявления багажа.

— Подумаешь! — выразительно протянул Графенштайн, а потом потер руки. — Вы думаете… это может иметь какое-то отношение к наркотикам?

— Безусловно, это имеет громадное значение для доставки наркотиков. Но я имею в виду не их. Терпение, доктор, очень скоро я удовлетворю ваше любопытство. А пока едем в сыскную полицию.

По дороге к набережной Орфевр мои мысли были заняты Эдуаром Вотрелем и мисс Шэрон Грей. Банколен ухитрился застать его врасплох точно так же, как фехтовальщик разрушает сложную защиту своего противника вовремя нанесенным ударом. Но казалось, это ничего не доказывает, кроме того, что Вотрель как-то связан с мисс Грей. И все же связь была очевидна. Все было бы совершенно понятно, если бы не этот необычный вопрос о багаже Салиньи. И меня беспокоил не столько багаж Салиньи, сколько то, что сказала тогда мадам Луиза… как она выразилась?.. „Всего лишь симпатичная куколка…“

Было уже темно, когда Банколен пропустил нас в боковой вход здания сыскной полиции. Он провел нас по коридору в комнату с книжными полками и лампами под зелеными абажурами. Я опустился в кресло, размышляя о предстоящем вечере. Графенштайн заглядывал через плечо Банколена, который уселся за свой стол, заваленный грудами документов. Где-то в соседней комнате звякнул колокольчик, и появился Франсуа.