Гастон Леру - Дама в черном Страница 27

— А где же господин Дарзак сейчас?

— Вот он.

Обернувшись, я увидел Робера. Несмотря на слабое освещение, его страшная бледность бросалась в глаза.

— Послушайте, Сэнклер, — сказал он. — Бернье вам, конечно, все сообщил. Не стоит никому ничего рассказывать, ведь выстрела они могли и не слышать. Не надо путать людей, не так ли? И потом, я бы хотел попросить вас о личном одолжении.

— Говорите, мой друг, — ответил я. — Располагайте мной по вашему усмотрению.

— Спасибо. Дело идет всего лишь о том, чтобы уговорить Рультабиля лечь спать. Когда он уйдет, жена успокоится и тоже отправится отдыхать. Нам всем следует отдохнуть. Спокойствие, Сэнклер, спокойствие. Все мы нуждаемся в тишине и спокойствии.

— Хорошо, можете на меня рассчитывать, — сказал я и крепко пожал ему руку, чтобы выразить свою преданность.

Я был уверен, что все эти люди что-то скрывали от нас, и что-то очень серьезное.

Господин Дарзак ушел в свою комнату, а я, не колеблясь, отправился в гостиную Старого Боба за Рультабилем. На пороге я столкнулся с ним и Дамой в черном. После минувших излияний я ожидал увидеть сына в объятиях матери, но оба они молчали и имели такой странный вид, что я, удивленный, остановился. Намерение госпожи Дарзак оставить Рультабиля в подобный момент и согласие Рультабиля этому подчиниться ошеломили меня. Матильда поцеловала моего друга в лоб и произнесла: «Прощай, мой мальчик», — таким печальным и торжественным голосом, что мне показалось, будто я слышу прощание умирающей. Рультабиль, ничего не ответив, увел меня из башни, и Дама в черном сама закрыла за нами входную дверь.

Версия о несчастном случае меня не успокоила, я был уверен, что в башне происходило нечто необычное. Рультабиль, несомненно, присоединился бы к моему мнению, не будь его мысли и его сердце заняты всем тем, что произошло между ним и его матерью. И потом, кто мне сказал, что он думал иначе?

Мы вышли, и я повел моего друга по направлению к Круглой башне. Рультабиль, покорно позволивший себя увести, тихо произнес:

— Сэнклер, я поклялся своей матери не видеть и не слышать того, что произойдет этой ночью в Четырехугольной башне. Это первый обет, данный мной моей матери, но ради нее я готов пожертвовать своим местом в раю. Я должен видеть и слышать.

Мы остановились недалеко от освещенного окна гостиной Старого Боба, которое нависало над морем. Окно все время оставалось открытым, что, без сомнения, и позволило нам услышать выстрел и предсмертный крик, несмотря на толщину стен. С того места, где мы теперь находились, было, разумеется, невозможно что-либо разглядеть через окно но зато мы могли слышать, а это было уже кое-что. Гроза миновала, но море еще не успокоилось, и волны с такой силой разбивались о скалы полуострова Геркулес, что никакая лодка не могла бы пристать к берегу. Вероятно, я подумал в этот момент о лодке потому, что мне вдруг показалось, будто я вижу в темноте ее силуэт. Скорее всего, это было просто игрой воображения, ибо мой мозг был взволнован не менее, чем море.

Мы простояли неподвижно около пяти минут, как вдруг вздох, долгий и ужасный вздох, глубокий стон агонизирующего человека достиг через окно наших ушей. Холодный пот выступил на наших лицах. И затем… ничего, лишь прерывистый и нескончаемый шум моря. Внезапно свет в окне погас и Четырехугольная башня погрузилась во тьму. Мы схватились за руки и замерли в неподвижности. Кто-то умирал там, в башне! Кто-то, кого скрывали от нас. Но почему? И кто же? Кто-то, кто не был ни господином, ни госпожой Дарзак, ни Бернье, ни его женой, ни Старым Бобом. Кто-то, кто не мог находиться в башне.

Наклонившись вперед по направлению к окну, мы продолжали слушать. Так прошло около четверти часа… целый век. Рультабиль указал мне на освещенное окно его комнаты. Я понял. Надо было пойти потушить свет и вернуться. С бесконечными предосторожностями я выполнил его поручение и вновь присоединился к Рультабилю. Во дворе Карла Смелого было темно, лишь слабый луч пробивался из-под двери Круглой башни, где работал Старый Боб, да в отдалении слабо мерцал фонарь возле арки садовника, у дежурившего Маттони. Несомненно, они не слышали ни того, что произошло в Четырехугольной башне, ни криков Рультабиля. Стены арки были очень толстыми, а Старый Боб закопался в настоящем подземелье.

Едва я успел проскользнуть обратно к Рультабилю в узкую щель между башней и бруствером — наблюдательный пункт, которого он не покидал, — как мы явственно расслышали скрип дверных петель Четырехугольной башни. Я попытался высунуться из-за стены, но Рультабиль оттолкнул меня — он не желал, чтобы кто-нибудь другой, кроме него, наблюдал происходящее. Но сам он пригнулся слишком низко, и поэтому над головой моего друга я увидел следующую картину.

Сперва из двери вышел Бернье, которого можно было сразу узнать, несмотря на темноту, и бесшумно направился к арке садовника. Посреди двора он остановился, посмотрел на наши окна, затем повернулся к башне и махнул рукой, вероятно успокаивая того, кто за ним наблюдал. Но кого? Кому предназначался этот знак? Неожиданно Рультабиль резко откинулся назад и оттолкнул меня.

Когда мы снова решились выглянуть во двор, там уже никого не было. Наконец мы увидели возвращавшегося Бернье, или, вернее, мы вначале услышали, так как до нас донеслись приглушенные звуки его разговора с Маттони. Затем под аркой что-то скрипнуло и появился Бернье в сопровождении темного расплывчатого силуэта. Вскоре мы разглядели, что это небольшой английский шарабан, который тащил Тоби — пони Артура Ранса. Утрамбованная земля во дворе Карла Смелого позволяла шарабану двигаться совершенно бесшумно, как будто он ехал по ковру. К тому же и пони был так тих и спокоен, словно получил от Бернье соответствующие инструкции. Дойдя до колодца, Бернье еще раз поднял голову и взглянул на наши окна. Затем, ведя Тоби за узду, он подошел к Четырехугольной башне и, оставив шарабан, вошел в дверь. Прошло несколько минут, показавшихся нам, как говорится, вечностью, особенно моему другу, которого внезапно охватила дрожь.

Опять появился Бернье. Он пересек двор и скрылся под аркой. Мы еще больше склонились, чтобы нас не заметили люди, появившиеся на пороге башни. Но они и не думали смотреть в нашу сторону. Из-за туч вышла луна и призрачно осветила море и часть двора Карла Смелого. Стало светлее. Два человека, которые вышли из башни и приблизились к шарабану, двинулись было назад. И тут мы явственно услышали, как Дама в черном произнесла:

— Смелее, Робер, так надо!

Позднее мы спорили с Рультабилем, сказала ли она «так надо» или «это необходимо», но так и не пришли к единому мнению.

— Дело не в смелости, — глухо ответил Робер Дарзак.

Он склонился над каким-то предметом, с большим трудом поднял его и попытался уложить под скамейкой маленького английского шарабана. У Рультабиля зубы буквально стучали от волнения. Насколько мы могли разглядеть, это был мешок. Господин Дарзак с трудом поднял его, и мы услышали глубокий вздох. Опершись о стену башни, Дама в черном смотрела на все происходящее, но помочь мужу и не пыталась.

Наконец Роберу Дарзаку удалось втолкнуть мешок в шарабан.

— Он еще шевелится! — с ужасом произнесла Матильда.

— Это — конец, — ответил Робер Дарзак, вытирая лоб. Он накинул пальто, взял Тоби под уздцы и удалился, махнув рукой Даме в черном. Но она ничего не ответила и не двинулась от стены, как будто ее приковали здесь в ожидании казни. Господин Дарзак казался спокойным. Он распрямил спину и шагал твердо и уверенно, можно сказать, с видом человека, честно исполнившего свой долг. Вскоре он исчез под аркой садовника вместе с шарабаном, а Дама в черном вернулась наконец в Четырехугольную башню.

Я хотел уже выйти из нашего укрытия, но Рультабиль резко меня удержал. И вовремя, так как в это время Бернье показался под аркой и направился вслед за госпожой Дарзак. Когда до закрытой двери ему оставалось уже не более двух метров, Рультабиль медленно отделился от угла и, остановившись между входом и привратником, взял его за руку.

— Пойдемте со мной, — сказал он.

Вслед за Рультабилем вышел и я. Бернье был поражен. В бледном свете луны он посмотрел на нас встревоженными глазами, и губы его прошептали:

— Это большое несчастье!

XII. Невероятное тело

— Большое несчастье, Бернье, произойдет в том случае, если вы не скажете правды, — ответил Рультабиль тихим голосом, — но все обойдется, если вы от нас ничего не скроете. Идемте же.

И он увлек привратника к Новому замку, по-прежнему держа его за руку. Я следовал за ними.

С этого момента рядом со мной был прежний Рультабиль. Теперь, когда он столь счастливо освободился от своих личных переживаний и обрел наконец аромат Дамы в черном, мой друг вновь подключил всю силу своего замечательного ума для борьбы с тайной. И пока жизнь и смерть боролись между собой, вплоть до наиболее драматического момента, вплоть до окончательного объяснения всего происшедшего, Рультабиль ни минуты не колебался на избранном пути. Все его слова и поступки были направлены на то, чтобы спасти нас из ужасного положения, в котором мы оказались после нападения на Четырехугольную башню в ночь с 12 на 13 апреля.