Стивен Ван Дайн - Дело Бенсона Страница 3

– К чему такая спешка, старина? – спросил Ванс, зевая. – Парень этот мертв, не так ли? Теперь он уже никуда не сбежит.

– Да пошевеливайтесь вы, – огрызнулся Маркхэм. – Это не шуточное дело. Оно дьявольски серьезно и, судя по всему, грозит чудовищным скандалом. Так вы идете?

– Иду ли я? Я скромно следую за мстителем. – Ванс встал и поклонился Маркхэму.

Он позвонил Карри и приказал подать одежду.

– Я буду помогать Маркхэму возиться с трупом и потому хочу выглядеть изящно. Сегодня достаточно тепло для шелкового костюма?. . И лавандовый галстук.

– Надеюсь, вы не нацепите зеленую гвоздику, – усмехнулся Маркхэм.

– А вы начитались мистера Хиченса, – поддел его Ванс – Надо же: такая ересь из уст окружного прокурора! Во всяком случае, вы хорошо знаете, что я никогда не ношу бутоньерок. Украшения для мужчин – это дурной вкус Это удел развратников и саксофонистов… Но расскажите мне пока об этом Бенсоне.

Ванс одевался с помощью Карри с такой скоростью, какую я никогда не видел и не ожидал от него. За его добродушвьм настроением скрывались тревога и волнение.

– Я полагаю, вы слышали об Олвине Бенсоне, – начал окружной прокурор. – Так вот. Сегодня утром его экономка позвонила в полицейский участок и сообщила, что нашла своего хозяина убитым в его любимом кресле в гостиной. Сообщение об этом было немедленно передано в Управление полиции и прокуратуру. Мой помощник тут же уведомил меня. Я пытался оставить это дело в руках полиции, но полчаса спустя позвонил майор Бенсон, брат Олвина, и попросил меня, как об одолжении, заняться этим делом. Я знаю майора уже двадцать лет и не смог отказать ему. Поэтому я так тороплюсь попасть в дом Бенсона. Он живет на Западной Сорок восьмой улице, и я решил заехать за вами, помня о вашей просьбе взять вас с собой на расследование подобного дела.

– Очень мило с вашей стороны, – пробормотал Ванс, глядясь в зеркало. Потом он повернулся ко мне: – Поедем, Ван, посмотрим на покойного Бенсона. Я уверен, сыщики Маркхэма раскопают факт, что я ненавижу невоспитанных людей, и обвинят меня в преступлении, все же безопаснее чувствовать рядом своего адвоката… Вы не возражаете, Маркхэм?

– Конечно, нет, – с готовностью согласился Маркхэм, но я чувствовал, что он предпочел бы не видеть меня рядом. Однако это дело настолько заинтересовало меня, что я решил забыть условности и вскоре с Маркхэмом и Вансом спускался вниз по лестнице.

Мы сели в такси и поехали по Мэдисон-авеню. По дороге я в который раз удивлялся дружбе этих несхожих людей – прямого и откровенного, неподкупного и сурового, сверхсерьезного Маркхэма и непостоянного и подвижного, циничного и веселого Ванса. Однако какими бы ни были различия между ними, они не мешали их дружбе. Похоже, что каждый из них видел в другом то, чего недоставало ему самому. Маркхэм олицетворял для Ванса твердость и неизменность жизненных устоев, тогда как Ванс символизировал для Маркхэма беззаботность, экзотику и жажду интеллектуальных приключений. Их близость была гораздо большей, чем это было видно, и несмотря на преувеличенное осуждение Маркхэмом поступков и мнений Ванса, он уважал глубокий ум Ванса и считался с его мнением.

Пока мы ехали в машине, Маркхэм был молчалив и мрачен. С тех пор как мы вышли из дома, ов не проронил ни слова, но когда мы свернули к Сорок восьмой улице, Ванс обратился к нему:

– Как положено действовать согласно этикету в доме, где есть покойник: снимать шляпу или нет?

– Можете оставить ее на голове, – отрезал Маркхэм.

– Боже мой! Похоже на синагогу, да? Очень интересно! Может быть, надо снимать обувь, чтобы не наследить в доме?

– Нет, – ответил Маркхэм. – Гости остаются полностью одетыми. Никакой разницы между визитом к живому или мертвому нет.

– Мой дорогой Маркхэм! – Голос Ванса звучал меланхолично. – Ужасный моралист по природе снова заговорил в вас Это ваше замечание целиком в духе Эповрта Лигуша.

Маркхэм был не в состоянии следить за мыслью Ванса.

– Есть одна или две вещи, – рассудительно произнес он, – о которых я вас должен предупредить. Учтите, что это дело наделает шуму и будет много драк ради чести. Я не особенно верю в эффективность полиции, которая будет заниматься этим делом. Поэтому будьте осторожны и не порицайте их за неправильный путь, который они могут выбрать. Мой помощник, который уже находится там, сказал мне, что он думает, будто инспектор передаст дело Хэсу. Хэс – это служащий из Бюро уголовных расследований, и он, несомненно, убежден, что в настоящий момент я делаю все, чтобы предать это дело гласности.

– А разве вы не его начальник? – спросил Ванс

– Конечно, и это делает ситуацию еще более сложной и деликатной… Боже, как бы я хотел, чтобы майор не обращался ко мне!

– Гм! – вздохнул Ванс. – Мир полон таких Хэсов. И это сильно раздражает.

– Вы неправильно поняли меня, – торопливо вмешался Маркхэм. – Хэс – хороший человек. Раз дело передают Хэсу, значит, Управление считает его очень серьезным. Неприятностей никаких не будет, но я хочу, чтобы атмосфера была по возможности тихой и ясной. Хэс будет рассматривать вас обоих как зрителей, которых я привел с собой, поэтому я прошу вас, Ванс, держаться скромнее.

– Если вы не возражаете, я предпочту краснеть, как роза. И непременно угощу этого сверхчувствительного Хэса своими лучшими сигаретами «Реджа» с лепестками роз.

– Если вы это сделаете, – улыбнулся Маркхэм, – он, возможно, арестует вас как подозрительную личность.

Мы остановились в конце Сорок восьмой улицы у старинного кирпичного дома. Этот дом, построенный в те дни, когда постоянство н красота ценились среди городских архитекторов, был высшего класса. Дом по замыслу не отличался от соседних, но превосходил их роскошью н индивидуальностью, которая сказывалась в декоративном оформлении гребня стен и в разных украшениях около входа и над окнами.

Между тротуаром и входом в дом была большая лужа, но поверх нее лежала стальная решетка, которая подходила прямо к десятифутовой лестнице, ведущей к двери. Между дверью и стеной справа было два широких окна, закрытых тяжелыми железными решетками. Перед входом в дом толпилась группа подавленных зрителей, а возле лестницы болтались молодые люди с тревожными и озабоченными лицами репортеров.

Дверь вашего такси открыл полисмен, который отсалютовал Маркхэму и стал прокладывать нам путь в толпе. Другой полисмен узнал Маркхэма, пропустил нас и отдал честь.

– Ave, Caesar, te salutamus[2], – прошептал мне Ванс с усмешкой.

– Успокойтесь, – проворчал Маркхэм. – У меня достаточно хлопот и без ваших передернутых цитат.

Мы открыли массивную дубовую дверь и вошли в прихожую, где нас встретил помощник окружного прокурора Динвидди, серьезный, смуглый молодой человек с преждевременными морщинами на лице. У него был такой вид, будто вся человеческая скорбь и все человеческое горе легли на его плечи.

– Доброе утро, шеф, – приветствовал он Маркхэма с явным облегчением. – Я чертовски рад, что вы приехали сюда. Это дело довольно ясное. Заурядное убийство, хотя пока нет основной нити.

Маркхэм мрачно кивнул и посмотрел мимо него в гостиную.

– Кто там? – спросил он.

– Люди, которых прислал главный инспектор, – ответил Динвидди, пожимая плечами. – Они работают.

В этот момент в дверях гостиной появился высокий, массивный мужчина средних лет, розовощекий с пышными светлыми усами. Увидев Маркхэма, он с протянутой рукой направился к нему. Я немедленно узнал в нем главного инспектора О'Брайена, одного из руководителей полиции. Он важно поздоровался с Маркхэмом, а потом мы с Вансом были представлены ему. Инспектор О'Брайен сдержанно кивнул каждому из нас и направился обратно в гостиную, а Маркхэм, Динвидди, Ванс и я последовали за ним.

Комната, в которую мы вошли через широкую двойную дверь, была очень большой, почти квадратной, с высокими потолками. Два окна выходили на улицу, а на противоположной от них стене было еще окно, выходящее на асфальтированный двор. Слева от этого окна была дверь, которая вела в столовую.

Комната поражала показной роскошью. На стенах висело несколько тщательно обрамленных картин, изображавших бегущих лошадей, и несколько охотничьих трофеев. Огромный восточный ковер покрывал пол. В середине одной из стен был устроен камин, окаймленный лепными украшениями, над ним – мраморная каминная полка. По диагонали к углу справа стояло пианино из орехового дерева, отделанное медными украшениями. Затем книжный шкаф из красного дерева со стеклянными дверцами, прикрытыми занавесками; небольшой письменный стол со множеством ящиков; невысокая венецианская скамейка, отделанная жемчугом; небольшой столик из тикового дерева, инкрустированный бронзой, на котором стоял большой медный самовар; еще один инкрустированный стол длиной около шести футов – в центре комнаты. Рядом со столом, ближе к двери в коридор, спинкой к окнам стояло большое плетеное кресло.