Рекс Стаут - Черная гора Страница 4

Вот это Фриц и не одобрял. Он полагал, что каждый человек, будь он хоть сам Вулф, должен изредка приглашать дочь на обед, даже если она приемная. Когда он изложил мне свою точку зрения, как это с ним иногда случалось, я пояснил, что Карла раздражает Вулфа так же, как и он ее, так к чему все это?

Я последовал за Вулфом в кабинет. Карла сидела в красном кожаном кресле. Когда мы вошли, она встала, чтобы посмотреть на нас, и возмущенно сказала:

— Я вас жду здесь больше двух часов.

Вулф подошел, взял ее руку и наклонился к ней.

— По крайней мере, у тебя было удобное кресло, — сказал он вежливо, прошел к своему, стоящему за столом, единственному, которое его устраивало, и усадил себя. Карла протянула мне руку с отсутствующим видом, я просто пожал ее.

— Фриц не знал, где вы, — сказала она Вулфу.

— Не знал, — согласился он.

— Но он сказал, что вы знаете о Марко.

— Да.

— Я услышала об этом по радио. Сначала я собиралась пойти в ресторан к Лео, потом подумала, что лучше обратиться в полицию, а затем решила прийти сюда. Я полагала, что вы будете удивлены, но я — нет. Она говорила с горечью и выглядела расстроенной, но я должен признать, что от этого она не стала менее привлекательной. Она оставалась все той же девушкой с Балкан, чьи пронзительные черные глаза поразили мое сердце много лет назад.

Вулф прищурился и взглянул на нее.

— Ты говоришь, что пришла сюда и ждала меня два часа, чтобы узнать подробности о смерти Марко? Почему? Ты была к нему привязана?

— Да.

Вулф прикрыл глаза.

— Если я правильно понимаю, что означает слово привязанность, — сказала она. — Если вы имеете в виду как женщина к мужчине, — конечно, нет. Не так.

Вулф открыл глаза:

— А как?

— Мы были связаны нашей преданностью великой и благородной цели! Свобода нашего народа! И вашего народа! А вы здесь сидите и строите гримасы. Марко рассказывал мне, что просил помочь нам — вашим умом и деньгами, но вы отказались.

— Он не говорил мне, что ты участвуешь в этом деле. Не называл тебя.

— Конечно, не называл, — презрительно сказала она — Он знал, что тогда вы бы еще больше глумились. Вот вы сидите здесь, богатый, толстый и счастливый, в вашем прекрасном доме, с великолепной едой, стеклянными оранжереями наверху, где растут десять тысяч орхидей, чтобы услаждать вас, и с этим Арчи Гудвином, который как раб делает за вас всю работу и принимает на себя все опасности. Какое вам дело до того, что народ на земле, из которой вы родом, стонет под гнетом, свобода задушена, плоды их труда отнимаются, а детей готовят к войне? Перестаньте гримасничать!

Вулф откинулся назад и глубоко вздохнул.

— По-видимому, — сказал он сухо, — я должен дать тебе урок. Мои гримасы не имеют отношения к твоим чувствам и к твоему нахальству, а относятся к стилю и дикции. Я презираю штампы, в особенности извращенные фашистами и коммунистами. Такие фразы, как «великая и благородная цель» и «плоды их труда» смердят, изуродованные Гитлером и Сталиным и всем их преступным окружением, Кроме того, в наш век потрясающего триумфа науки призыв к борьбе за свободу значит не более того, что он велик и благороден; не больше и не меньше — это основное. Она не важней и не благородней борьбы за съедобную пищу и хорошее жилье. Человек должен быть свободным, иначе он перестает быть человеком. Любой деспот, фашист или коммунист не ограничен теперь такими средствами, как каблук, меч или ружье; наука создала такое оружие, которое может предоставить ему всю планету; и только люди, которые хотят умереть за свободу, имеют право жить за нее.

— Как вы? — презрительно сказала она. — Нет. Как Марко. Он умер.

Вулф ударил рукой по столу:

— Я еще дойду до Марко. Что касается меня, то никто не давал тебе права судить меня. Я сделал свой вклад в борьбу за свободу — в основном финансовый через те каналы и средства, которые мне кажутся наиболее эффективными. Я не собираюсь отчитываться перед тобой. Я отказался участвовать в проекте, который предлагал Марко, потому что сомневался в нем. Марко был упрямым, доверчивым, оптимистичным и наивным. Он был…

— Стыдитесь! Он умер, а вы оскорбляете…

— Достаточно, — прорычал он. Это наконец остепенило ее. Его голос понизился на несколько децибел. — Ты разделяешь общее заблуждение, а я нет. Я не оскорбляю Марко. Я отдаю ему должное, говоря о нем, относясь к нему так же, как при жизни; было бы оскорблением, если б от страха я мазал его елеем. Он не понимал, какими силами собирался управлять на большом расстоянии, не мог их контролировать, проверить их честность и преданность делу. Все, что он знал, — это то, что некоторые из них могли быть агентами Тито или даже Москвы.

— Это неправда! Он все о них знал, по крайней мере, о руководителях. Он не был дураком, и я тоже. Мы постоянно их контролировали, и я… Куда вы?

Вулф отодвинул стул и встал.

— Может, ты и не дура, — сказал он, — но я идиот. Я позволил разговору превратиться в бессмысленный спор, хотя мог бы это предвидеть. Я хочу есть. Я как раз ужинал, когда пришло известие о смерти Марко. У меня пропал аппетит. Я старался закончить ужин, но не мог проглотить ни кусочка. Я плохо соображаю на пустой желудок, поэтому собираюсь пойти на кухню и что-нибудь съесть. — Он взглянул на стенные часы. — Пойдешь со мной?

Она покачала головой:

— Я ужинала. И не могу есть.

— А ты, Арчи?

Я сказал, что не отказался бы от стакана молока, и вышел за ним. Фриц, отложив при нашем появлении журнал, глубокомысленно изрек:

— Голодать живому — не поможешь мертвому, — и открыл дверцу холодильника.

— Индейку, сыр и ананас, — заказал Вулф. — Я этого раньше не слышал. Монтень?

— Нет, сэр. — Фриц поставил индейку на стол, снял крышку, взял кусочек и протянул его Вулфу. — Это моя мысль. Я знал, что вы пришлете за мной или придете, и мне хотелось приготовить для вас соответствующее изречение.

— Поздравляю. — Вулф управлялся с ножом. — Быть принятым за Монтеня — это вершина, доступная очень немногим.

Я собирался выпить только молока, но созданной Фрицем творение из деревенского сыра и свежего ананаса, вымоченного в белом вине, — это нечто такое, перед чем не устоял бы даже Вышинский. А еще Вулф предложил мне крылышко и ножку, отказаться было неудобно. Фриц положил на тарелку всякой вкуснятины и отнес ее Карле, но когда где-то через двадцать минут мы вернулись, все стояло нетронутым. Возможно, она была слишком расстроена, чтобы есть, но я ей не поверил. Она просто отлично знала, как раздражает Вулфа, когда пропадает хорошая еда.

Вулф сел за стол и хмуро воззрился на нее.

— Посмотрим, сможем ли обойтись без ссоры. Ты сказала, что предполагала, я буду удивлен, а ты нет. Удивлен почему?

Она ответила, также нахмурившись:

— Я не… да, конечно. Удивлены, что Марко убили.

— А ты не удивилась?

— Нет.

— Почему?

— Потому что знала о его делах. А вы знали?

— Подробно, нет. Расскажи мне.

— Ну и последние три года он вложил в борьбу около шестидесяти тысяч долларов своих собственных денег и собрал более полумиллиона. Он ездил семь раз в Италию и совещался с руководителями движения, которые пересекали Адриатическое море, чтобы встретиться с ним. Он отправил отсюда двенадцать мужчин и двух женщин — трех черногорцев, трех словенцев, двух хорватов и шесть сербов. Он печатал листовки и обеспечивал их распространение среди крестьян. Он отправил несколько тонн продовольствия и других вещей…

— Оружие? Винтовки?

Она задумалась.

— Не знаю. Конечно, это было бы против закона, американского. Марко высоко чтил американские законы.

Вулф кивнул.

— И заслуженно. Я не знал, что он был так поглощен этими делами. Значит, ты утверждаешь, что его убили поэтому. Что он представлял угрозу для Белграда или Москвы, по крайней мере, постоянно раздражал их, и они постарались его убрать. Так?

— Да.

— Белград или Москва?

Карла подумала.

— Не знаю. Конечно, есть люди, которые ведут секретную работу для русских по всей Югославии, но в Черногории их больше, потому что она граничит с Албанией, а Албанией управляют русские марионетки.

— Такие, как Венгрией, Румынией и Болгарией.

— Да, но вы знаете границу между Черногорией и Албанией. Вы знаете эти горы.

— Знаю. Или знал. — На лице Вулфа отразились чувства, вызванные воспоминаниями. — Мне было девять лет, когда я впервые поднялся на Черную гору. — Он пожал плечами. — В общем, Белград или Москва, ты думаешь. У них был агент в Нью-Йорке или его прислали, чтобы разделаться с Марко. Так?

— Конечно.

— Не конечно, если это только предположение. Ты можешь подтвердить его? У тебя есть факты?

— Факт тот, что они его ненавидели и что он представлял для них опасность.

Вулф покачал головой.

— Не это. Что-нибудь конкретное — имя, поступок, какие-то слова.

— Нет.