Жорж Сименон - До самой сути Страница 4

Все они, понятно, явились сюда с одной целью. Только у остальных иные, чем у него, причины интересоваться уровнем воды. Здесь собралась вчерашняя компания в полном составе и еще другие, правда, женщин не было, кроме маленькой м-с Ноленд. Даже издали чувствовалось, что они возбуждены, как дети, которых выводит из равновесия любое событие, нарушающее монотонность повседневной жизни.

Вода в Санта-Крус поднялась высоко, выше, чем ночью. Напоминая собой густую липкую желтую массу, она катилась, кое-где вспучиваясь, вздыхала, как зверь, уносила с собой ветви, жестянки, всяческие отбросы, и, глядя на них, люди оживлялись.

— Хэлло, Пи-Эм!

Он вылез из машины, подошел к собравшимся. На другом берегу на крупной белой лошади сидел один из пембертоновских ковбоев.

— Решил перебираться?

— Уже четверть часа раздумывает.

Дело в том, что большинство ковбоев жили в деревне Тумакакори, вытянувшейся вдоль шоссе по ту сторону реки. На некоторых ранчо, например у Пи-Эм, имелся домик для старшего ковбоя, на других — бараки для холостяков. У Пембертонов такого в заводе не было, а они держали для себя коров, которых — разлив не разлив — все равно надо доить.

Вид у старика Пембертона был явно встревоженный.

Ковбой на белой лошади все так же бесстрастно разглядывал стремительный поток. Вокруг, втолковывая ему что-то по-испански, толпились его товарищи, приехавшие вместе с ними из деревни.

— Нора еще не встала? — осведомилась маленькая м-с Ноленд.

Ее всегда так называли, потому что она действительно походила на маленькую, изящную статуэтку. Как все мужчины на этом и ковбои на том берегу, она была в сапогах, синих джинсах и красной клетчатой рубашке, на которую свободно падали волосы. Лицо не напудрено, губы не накрашены.

— А ваш гость, Пи-Эм?

Ему полагалось бы ответить, что тот спит, но он пропустил вопрос мимо ушей. Он смотрел на белую лошадь. И твердил себе, что должен был об этом подумать, что еще час назад мог, пожалуй, переправить брата верхом. Ну а на той стороне? Где бы он раздобыл машину?

Почему Доналд не попытался осуществить свой план в одиночку? С какой стати Пи-Эм?

Медленно, все с тем же бесстрастным лицом ковбой направил лошадь к реке, и, войдя в воду, животное почти тут же погрузилось по грудь. Это была огромная, могучая кобыла, гораздо более рослая, чем обычные верховые лошади на Западе, и тем не менее казалось, что дно уходит у нее из-под ног; она двигалась боком, словно течение разворачивало ее вокруг оси. На самом глубоком месте вода закрыла сапоги всадника, и все затаили дыхание, пока кобыла, угодившая, видимо, в яму, не выбралась наконец из быстрины; теперь вода опять доходила ей только до коленей, и, несколько раз высоко вскинув ноги, она выбежала на берег.

— Жаль, что ваш приятель не приехал.

Широко раскрытыми глазами он уставился на м-с Ноленд, и та прыснула со смеху.

— Вы что, все еще не проснулись, Пи-Эм? Чем он вообще занимается? В нем, знаете, есть что-то очень печальное. Меня это сразу поразило.

«Что-то очень печальное». Странно, что она сказала о Доналде именно эти слова. От кого-то много-много лет назад Пи-Эм уже слышал такие же — или почти такие. Голос, произнесший их, — тоже, кстати, женский, — до сих пор стоит у него в ушах. Он напряг память.

— Вы не ответили мне. Я спросила, чем он занимается в жизни.

— Кажется, бизнесом.

— Вот уж не подумала бы! Кстати, передайте Hope, пусть зря не старается — готовить ничего не надо. Дженкинс только что поставил на плиту двадцать фунтов жаркого. Отсюда едем к нам, поедим. Жаркое у нас капитальное, мы одни не справимся.

Он отозвался:

— Нора, возможно, приедет.

— Надеюсь, вы с приятелем — тоже?

— Боюсь, ему будет трудновато. Он только что перенес тяжелую болезнь.

— Если не привезете его, я приеду за ним сама.

— Послушайте, Лил…

— Хотите, чтобы он развлекал только вас?

— Нет. Но говорю вполне серьезно: болезнь действительно оказалась очень тяжелой. — Пи-Эм понизил голос до шепота:

— Он был на грани помешательства. Ему совершенно нельзя пить.

— Ну и не будет.

— Погодите. Вы меня не поняли. Я хочу сказать: у него может появиться желание выпить. Особенно когда кругом все пьют. А для него капля алкоголя — уже яд.

— Не преувеличиваете?

— Нисколько.

— Вы уверены, Пи-Эм, что сказали мне всю правду?

— Зачем мне врать?

— Вот вы упомянули, что он был на грани помешательства. Только ли на грани? Может быть, в определенный момент…

— Тише, Лил!

— Значит, да?

— Надеюсь, вы умеете молчать?

Правильно он поступает? Или нет?

— И все-таки привозите его. Обещаю соблюдать осторожность.

У той, которая некогда подметила в Доналде что-то очень печальное, тоже был задумчивый вид. Теперь Пи-Эм вспомнил: перед ним внезапно ожило женское лицо.

Как странно воскрешать такие давние воспоминания здесь, рядом с желтыми водами реки, у подножия гор, снова закутавшихся в облака!

— Вот-те на! — бросил кто-то. — В Мексике опять дождь.

В самом деле, на горизонте, между небом и землей, встало нечто вроде колонны, еще более темной и зыбкой, чем раньше.

— Я же говорил, что зарядило на неделю самое меньшее!

Загудели моторы. Один за другим собравшиеся разъезжались по домам: перекусят, примут ванну и возьмутся за старое.

— Жду! — напомнила всем Лил Ноленд.

Лил Ноленд — брюнетка, кожа — как у мексиканки.

Та, которая говорила когда-то о печали Доналда, была блондинка, такая светлая, что казалась совсем белокурой. Тоненькая блондинка с продолговатым и, несмотря на неполные шестнадцать, уже серьезным лицом.

«Маленькая мама»…

Так называли ее там, в Айове, где папаша Эшбридж держал лавку, торгуя всякой всячиной: бакалеей, скобяным товаром, огородной рассадой, удобрениями, готовым платьем. В Эпплтоне была всего одна улица, и магазинчик папаши Эшбриджа располагался на самой середине ее, являясь, так сказать, центром и душой поселка. Дом был деревянный, одноэтажный, с верандой со стороны фасада; на этой веранде вечно торчали мужчины — пили пиво или жевали резинку, развалившись в качалках.

Родители «маленькой мамы» жили у самой околицы, в последнем на улице доме, кое-как сколоченном из старых досок, рифленого железа — словом, из того, что удалось подобрать на свалках, и слишком тесном для целой кучи — не то восемь, не то девять — ребятишек, калеки-матери, прикованной к инвалидному креслу, и почти всегда пьяного отца. фамилия их была Додсон, девочку звали Милдред.

Ходила она обычно босиком, в цветастом ситцевом платье, слишком просторном для такого худенького тела.

Тем не менее на несколько недель она стала подружкой Пи-Эм. Тогда ему, кажется, шел только шестнадцатый. Он был не из ранних: девушки еще вызывали в нем робость. Милдред оказалась первой, которую он повел в кино в соседний поселок Ферфилд.

Она никогда не смеялась. Доналд, которому едва стукнуло четырнадцать, был ростом с брата и на вид одних лет с ним.

— До чего же твой брат печальный…

Все это вспомнилось теперь Пи-Эм. До этого дня никто не замечал, что вид у Доналда печальнее, чем у других. Пи-Эм пропустил тогда эту реплику мимо ушей. Вскоре он опять стал ходить в высшую школу[3] в Ферфилде, а затем уехал — уехал всерьез, на семнадцать лет, и начисто забыл о Милдред, которую и поцеловал-то в темноте всего раз-другой.

Много позже брат написал ему, что женится. Выбрал он именно Милдред.

Любопытно, правда? С тех пор прошло двадцать лет, Санта-Крус разливалась неизвестно сколько раз, и надо же! Доналд оказывается у него, Пи-Эм, в комнате для гостей, а Милдред с детьми ждет мужа в Ногалесе, по ту сторону границы, за проволочной изгородью!

Пи-Эм больше ее не видел. Не видел он и детей — двух мальчиков и девочку, не знал даже, как их зовут.

Поразительно, однако, каким тоном маленькая м-с Ноленд говорит о Доналде, которого и видела-то лишь мельком. Она тоже первым делом подумала, что у него печальный вид. А ведь Лил Ноленд не из тех, что интересуются мужчинами. Муж у нее, правда, ничего особенного собой не представляет. Парень хороший, но явно ей не пара. У них есть дочка: сейчас она проводит каникулы где-то у моря, в Калифорнии; зимой живет в Тусоне — учится там в школе.

«Видно, все-таки заинтересовалась».

Пи-Эм не ревновал. Кто же ревнует к родному брату?

И разве он испытывал ревность, когда узнал, что Доналд женится на Милдред?

Он тронул машину с места. Очень умные женщины — а Лил Ноленд из таких — удивительно быстро раскусывают мужчин. Почему, например, ничего не зная о Доналде, она сразу засомневалась, когда Пи-Эм заявил, что тот занимается бизнесом?

Какой там бизнес! С Доналдом совсем скверно: он — неудачник. Другого слова не подберешь. Все в жизни прошляпил. А вот Пи-Эм ничто не сбило с пути, который он честолюбиво наметил себе.

Машину он, как обычно, оставил во дворе, осмотрел загон, проверил, все ли лошади на месте, потом распахнул дверь и разом нахмурился. В кухне, откуда тянуло вкусным запахом кофе и бекона, слышались голоса.