Гилберт Честертон - Волков лаз Страница 4

— А по-моему, вы просто кучка жалких снобов, — вскрикнула Джульетта. — Только потому, что мистер Крэйн — талант, избравший свое собственное поприще, вы без всяких оснований намекаете, что он убийца. Из-за того, что он вооружился бутафорским мечом и, как случайно оказалось, умеет им владеть, вы ни с того ни с сего его записываете в кровожадные маньяки. И оттого, что он мог, но не убил моего брата, вы заключаете, что он его убил. Вот цена вашей логики. А насчет его исчезновения вы тоже ошиблись, между прочим, потому что вот он вам — пожалуйста.

И в самом деле зеленая фигура маскарадного Робин Гуда отделилась от серых стволов и направилась к обществу.

Он подходил медленно, но уверенной поступью; однако лицо его покрывала особенная бледность, и Фишер, и Брэйн оба сразу заметили ускользнувшую было от внимания остальных деталь в зеленой его фигуре. Рог по-прежнему болтался на перевязи, но меча не было.

Несколько неожиданно для всех Брэйн не поднял так и просившегося вопроса, но, как бы ведя начатый разговор, свернул на другую тему.

— Ну-с, раз мы все в сборе, — сказал он невозмутимо, — я хочу начать с вопроса. Кто-нибудь из вас видел доктора Балмера сегодня утром?

Бледный Леонард Крэйн обвел взглядом лица стоявших перед ним и остановил его на Джульетте. Губы у него чуть дрогнули, и он сказал:

— Я его видел.

— И он был жив-здоров? — быстро спросил Брэйн. — Как был одет?

— Он выглядел прекрасно, — с каким-то странным выражением ответил Крэйн. — Одет он был, как вчера, в пурпурных одеждах, воспроизводящих портрет предка шестнадцатого века. Он был с коньками в руках.

— И с мечом на бедре, полагаю, — прибавил допрашивающий. — Кстати, а где ваш меч, мистер Крэйн?

— Я его бросил.

Все странно стихли, и невольная мысль пронеслась во многих головах серией цветных картинок. Они уже свыклись со своими причудливыми уборами, еще великолепней вылеплявшимися на прослоенной морозным серебром серости пейзажа, так что пестрые фигурки мелькали и сияли, как ожившие на витражах святые. Эффект усугублялся тем, что многие беззаботно преобразились в архиереев и монахов. Но особенно отпечаталась в памяти у всех одна картинка, отнюдь не монашеского толка. Фигура в ярко-зеленом и другая, в пронзительном пурпуре, скрещивают серебряным крестом свои мечи. Положим, то была и шутка, но сквозь нее просвечивала драма; и странно, и страшно было подумать, что в серых рассветных сумерках те же движения тех же фигур могли обернуться трагедией.

— Вы с ним поссорились? — быстро спросил Брэйн.

— Да, — отвечал невозмутимый человек в зеленом. — Вернее, он со мною.

— Из-за чего он с вами поссорился? — спросил судья.

И Леонард Крэйн не ответил. Хорн Фишер, как ни странно, по-видимому, вполуха слушал этот допрос с пристрастием. Его ленивый взор томно скользил следом за князем Бородино, который вдруг направился к опушке, минуту помедлил в раздумье и скрылся в темени стволов.

Из неуместной рассеянности Фишера вывел голос Джульетты Брэй, звякнувший неожиданным металлом:

— Если запинка в этом, лучше сразу объясниться. Мы обручились с мистером Крэйном. И когда я сказала брату, он был недоволен. Вот и все.

Ни Фишер, ни Брэйн не выказали ни малейшего удивления, но последний негромко отчеканил:

— За исключением того обстоятельства, что оба господина отправились переговорить в лес, где один бросил свой меч, а другой сложил голову.

— Смею ли полюбопытствовать, — спросил Крэйн, и по его бледному лицу судорогой прошла усмешка, — что, интересно, я предпринял далее? Примем блестящую гипотезу, что я убийца. Но надобно же еще доказать, что я волшебник. Если я проткнул вашего несчастного друга, куда подевал я тело? Повелел джинну унести в тридевятое царство, тридесятое государство? Или всего-навсего превратил в белоснежную лань?

— Не вижу никакого повода острить, — отрезал англоиндийский судья. — То, что вы шутить изволите, ничуть вас не обеляет в наших глазах.

Задумчивый, сумрачный даже взгляд Фишера все следил за опушкой, и вот он различил в пепельной серости стволов как бы багряное тление мятущихся закатных туч, и на тропинке вновь явился князь Бородино в своей кардинальской пышности. Брэйн так и подумал было, что князь, наверное, пошел искать брошенное оружие, но, выйдя из лесу, тот нес в руке не меч, но топор.

Все ощутили вдруг несоответствие маскарада с мрачной тайной. Сперва им стыдно стало в дурацких праздничных уборах быть свидетелями события, более смахивавшего на похороны. Почти каждому захотелось поскорей бежать, переодеться, пусть не в траур, но хоть в более приличествующий случаю костюм. Но это выглядело бы неловкостью, натяжкой, новым, еще более непристойным маскарадом. И покуда они примирялись с нелепостью своей оснастки, странное чувство нашло на них на всех, особенно на самых тонких — Фишера, Крэйна, Джульетту, — но в общем в какой-то мере на всех, кроме деловитого мистера Брэйна.

Будто сами они были только призраками собственных предков, явившимися на сумрачное озеро и в темный лес разыгрывать старую пьесу, которую почти запамятовали. Движения разноцветных фигурок обрели как бы издревле заданный геральдический смысл. Жесты, позы, фон — все воспринималось аллегорией с утраченной разгадкой; они поняли — случилось что-то, но что — они не знали.

Завидя князя, который, выйдя из сквозного леса в ярко пылающих одеждах, склонивши темное лицо, нес в руке новое воплощение смерти, все смутно осознали, что история приняла новый, скверный оборот. Они сами не могли бы объяснить, отчего это так; но вдруг два меча оказались в самом деле двумя бутафорскими мечами, вздором, и вся история про них рассыпалась вспоротой игрушкой. Бородино, весь в зловеще красном, с топором в руке, шел сейчас на них, как палач былых времен — казнить преступника. И преступник был не Крэйн.

Мистер Брэйн из индийской полиции пристально разглядывал новоявленный предмет и не сразу заговорил глухим, почти осипшим голосом:

— Ну и что? — сказал он. — Скорее всего это топор дровосека.

— Естественное умозаключение, — заметил Хорн Фишер. — Если вы встречаете в лесу кота, вы думаете, что это дикий кот, хоть он, возможно, только что нежился в гостиной на диване. И я, собственно, даже точно знаю, что это не топор дровосека. Это кухонный косарь для разделки мяса или чего-то там еще, который кто-то бросил в лесу. Я своими глазами видел его на кухне, когда раздобывал там мешки из-под картошки, чтобы преобразиться в средневекового отшельника.

— Тем не менее вещь не лишена интереса, — заметил князь, протягивая сей инструмент Фишеру, который взял его в руки и тщательно осматривал. — Колун мясника, проделавший мясниковую работу.

— Да, это в самом деле орудие преступления, — тихим голосом признал Фишер.

Брэйн не отрывал острого зачарованного взгляда от тускло-синего сияния стали.

— Не понимаю… — сказал он наконец. — Здесь же нет… здесь нет никаких следов.

— Он не пролил крови, — ответил Фишер. — И был, однако, орудием преступления. Преступник был на волосок от своей цели, когда орудовал им.

— Что вы имеете в виду?

— Его тут не было, когда он совершил преступление, — сказал Фишер. — Плох тот убийца, который не может убивать людей в свое отсутствие.

— Вам угодно загадки загадывать, — сказал Брэйн. — Если вы можете дать дельный совет, объяснитесь, пожалуйста, удовлетворительней.

— Дельный совет, какой я могу предложить, — задумчиво протянул Фишер, — это произвести некоторые розыски относительно местной топографии и топонимики. Говорят, у некоего мистера Приора был некогда хутор по соседству. Полагаю, кое-какие подробности из быта покойного Приора могли бы пролить свет на ужасное событие.

— И ничего более делового и остроумного, чем ваша эта топонимика, вы не можете предложить человеку, — с усмешкой сказал Брэйн, — желающему отомстить за своего друга?

— Да, — сказал Фишер. — И я доищусь до истины насчет этого лаза.

В ту непогожую ночь, едва сгустились сумерки, Леонард Крэйн кружил и кружил под сопровождавшим оттепель юго-западным ветром вдоль высокой длинной стены, замыкавшей небольшой лесок. Его подгоняла отчаянная тяга решить для себя самого загадку, бросавшую тень на его репутацию и грозившую даже его свободе. Полицейские чины, занятые теперь расследованием, его не арестовали, но он отлично знал, что, стоит ему дернуться, попытаться отсюда выбраться, его тотчас схватят. Беглые намеки Хорна Фишера, которые тот покуда отказывался развивать, подстрекнули художественный темперамент архитектора, и он решился прочесть иероглиф как угодно, хоть вверх тормашками, лишь бы докопаться до смысла; но сказать по правде, он не мог отыскать в стене ни малейшей щели. Профессиональное чутье ему подсказывало, что вся стена — единой кладки; и кроме обыкновенных ворот, ровно никакого света не проливавших на тайну, он ничего не находил хоть сколько-нибудь наводящего на мысль о тайнике и возможности побега.