Марвин Кей - Секретный архив Шерлока Холмса Страница 44

Мокрые ветки хлестали по окнам. Оскверненная гробница друидов на вершине Суррей-Хилла словно притягивала с неба молнии.

Вспышка, затем раскат грома…

Я быстро заморгал, ослепленный молнией, но образ комнаты в черно-белых тонах запечатлелся у меня в голове. Вместо портретов мне представилась внимательно наблюдающая за нами семья, молча стоящая у стен: чернобровая Ириса, бледная Бланш и две девочки в белом, притаившиеся в углу… Затем мое зрение прояснилось, и я вновь увидел только покрытые пылью портреты. Однако в комнате отсутствовали изображения девочек-близнецов.

Я прочистил горло.

— Эти портреты написаны доктором Верне?

— Да, — ответил Холмс. — Страсть к живописи была в крови у семейства Верне и так или иначе проявляла себя. Его последний портрет вы видите над камином, однако истинным шедевром Шарля Верне был оригинал этой картины – его старшая дочь Бланш.

— «Красавицей-дочкой гордился барон. Отдал ее юному Ловеллу он», — насмешливо процитировал я строки из той же баллады, все еще уверенный, что Холмс подшучивает надо мной, и не желая оказаться таким легковерным, каким он меня, по-видимому, считал.

— Да, — кивнул Холмс, игнорируя мой иронический тон. — Он обожал Бланш и ничего для нее не жалел. Мой отец, Сайгер Холмс, будучи по делам в Лондоне, писал домой, что выходной бал Бланш оказался самым успешным в сезоне и что она затмила даже знаменитую «карманную Венеру» Флоренс Пэджет. У моей прекрасной кузины было великое множество поклонников, но, как часто случается с женщинами, она выбрала наименее подходящего из них и соблазнила его.

Необычайная для Холмса откровенность спровоцировала меня на столь же откровенный вопрос:

— И кто же это был?

Но он не обратил внимания на мои слова.

— Однако в самом разгаре триумфа у Бланш начались приступы кашля, которые обернулись чахоткой. Именно тогда доктор Верне продал лондонскую практику, купил Мортхилл и перевез сюда свою семью в отчаянной попытке исцелить дочь.

Я искренне посочувствовал бедному доктору. Единственным средством «исцеления» туберкулеза были свежий воздух и солнце, но большинство больных все равно погибало от истощения или удушья, когда жидкость заполняла разрушенные легкие, что весьма не походило на романтическое изображение смерти от чахотки в «Даме с камелиями» Дюма-сына или в «Богеме»[50]. В середине девятнадцатого века болезнь, которую мы теперь зовем «белой чумой», убила миллионы, если не десятки миллионов человек, и конца этим смертям не видно и теперь.

— Боюсь, — заметил я, — что усилия доктора Верне оказались тщетными.

— Можете считать это его навязчивой идеей, под стать которой была поразительная жажда жизни самой Бланш. Она была миниатюрным созданием – едва выше ребенка – но упорно цеплялась за жизнь. Миновали лето и осень, а в последние дни года пришло письмо в конверте с черной каймой, где Бланш извещала о смерти отца.

— От чахотки?

— Да. Не забывайте: это произошло до того, как Вильмен доказал, что туберкулез заразен, хотя уже было отмечено, что с одними болезнь обходится весьма осторожно, словно нежный любовник, а других убивает быстро. Последнее и случилось с доктором Верне. Бланш написала, что унаследовала все имущество отца, а также солидную сумму, которую остался должен ему мой отец, Сайгер Холмс. Она просила – отнюдь не требовала – чтобы отец сразу же приехал к ней в Мортхилл обсудить условия. Ему пришлось ехать, и он взял меня с собой.

Холмс снова устремил взгляд на голую ветку, прикрепленную цепью к стене над притолокой.

— Сорок лет назад, в Сочельник, когда я был восьмилетним мальчиком, а эта ветка еще была свежей…

Viscum album[51], думал юный Шерлок, глядя на колючую ветку над дверью. Традиционная «ветка поцелуев». Как раз ко времени…

Он попытался думать об омеле – «паразитическом растении, почитаемом друидами», — но тревога грызла его весь этот долгий сумрачный день в доме кузины.

Оглядываясь назад, он, вдумчивый ребенок, понял, что в их доме все шло не так после возвращения отца из Лондона прошлой весной. Именно тогда пришли первые письма. Сначала отец неуклюже шутил насчет «чертовски назойливого истца» в каком-то гражданском деле и забирал их с собой, чтобы читать наедине, но в один прекрасный день мать произнесла с каменным видом:

— Сожги их.

С того времени отец так и делал – бросал письма в огонь, не вскрывая, на виду у всей семьи. Письма приходили все реже, а к концу лета вовсе перестали поступать. Заинтригованный Шерлок, проскользнув в столовую, достал из камина остатки последнего письма – обрывок красной бумаги, разорванный с одной стороны, обугленный с другой и покрытый тонким слоем пепла.

Но в то утро на столе перед тарелкой отца оказался еще один конверт с черной каймой и тем же энергичным почерком.

— Вскрой его, — велела мать, и отец подчинился. Читая письмо, Сайгер Холмс заметно побледнел.

— Боже мой! Столько денег! Это нас разорит! — Он посмотрел на мать. — Я должен ехать.

Несколько секунд мать молчала, а потом внезапно сказала:

— Возьми с собой Майкрофта.

Майкрофт сразу помрачнел. В свои пятнадцать лет, будучи семью годами старше Шерлока, он всегда принимал сторону матери в том, что расстраивало ее с прошлой весны. Отец посмотрел на него и быстро отвернулся.

— Нет, я возьму Шерлока. Ребенок может ее смягчить.

И вот они – Шерлок и его отец – стояли в холодной, неопрятной столовой их кузины возле длинного стола, уставленного грязной посудой. Их пони и повозка были привязаны у входной двери – позаботиться о них было некому, так как вся прислуга разбежалась.

— Ничего не поделаешь – дом ведь зачумлен, — сказала, впуская их, мрачная женщина в черном (тетя Ириса?). Увидев Шерлока, она застыла как вкопанная. — Вы поступили глупо, привезя сюда ребенка! Разве вы не знаете, что случается с детьми в этом доме?

Мальчика интересовали две его маленькие кузины, Алиса и Элиза. Когда Шерлок вошел в столовую, ему показалось, что он заметил белую кайму детской юбки, мелькнувшую у дальней двери. «Девчонки такие робкие», — подумал он, пытаясь взбодрить себя. Майкрофт стал бы смеяться над ним, если бы он начал ежиться в холодной комнате: «Неудобства и эмоции – ничто для мощного интеллекта!» – заявил бы он.

Отец плохо скрывал свои чувства. Теперь он ходил взад-вперед по комнате, бросая взгляды на дверь.

Послышались быстрые шаги, и в дверях под веткой появилась Бланш, вся в белом, с листьями падуба на груди и в венке из омелы. Раньше она выглядела миниатюрной и совершенной, как фарфоровая статуэтка. Теперь же ее распущенные волосы, развевавшиеся на сквозняке, стали более редкими из-за болезни, а в глазах появился лихорадочный блеск. Когда Бланш посмотрела на отца, бледно-розовый кончик ее языка словно непроизвольно облизнул алые, как спелый плод, губы. Потом она увидела мальчика, и улыбка застыла на ее лице.

— Что за прелестный мальчуган, Сайгер! — воскликнула Бланш с притворной радостью. — Мой кузен Шерлок, не так ли?

Она обняла Шерлока с таким видом, будто с радостью разорвала бы его надвое. У нее еще оставались силы, но он ощутил худобу под белым платьем и почувствовал сладковатый гнилостный запах, смешанный с ароматом розового масла. Потом Бланш закашлялась и отодвинула его от себя. На его лице остались алые брызги крови.

— Как же нам… тебя развлечь? — спросила Бланш, опускаясь на стул и стараясь отдышаться. — А, знаю – охота за сокровищем! Существует одна бумага… письменное обязательство выплатить моему дорогому покойному отцу… огромную сумму денег! Найди ее, и возможно, ты получишь эту бумагу. — Прижав руки к груди, она бросила взгляд на его отца. — Ищи ее… под разорванным сердцем.

Мальчик вышел из комнаты через дверь в дальней стене, изо всех сил стараясь не бежать. Увидев лестницу, он поднялся на второй этаж.

В конце верхнего коридора виднелось маленькое круглое окно, посеребренное зимними сумерками. Казалось, будто оно находится очень далеко, хотя Мортхилл был небольшим зданием. В нем было всего два центральных коридора – по одному на каждом этаже – с комнатами по обеим сторонам. Найти спальню кузины казалось несложным. Женщины любят прятать свои секреты так, чтобы они были под рукой. Поколебавшись, Шерлок свернул в первую, приоткрытую дверь с левой стороны коридора.

Когда он вошел, под его ботинками захрустело битое стекло. Двинувшись дальше в полной темноте, Шерлок почувствовал, будто теперь под ногами у него шелестят опавшие листья. Внезапно он налетел на край стола, и очередной стеклянный предмет упал и разбился. Разглядев смутные очертания окна, Шерлок подошел к нему и раздвинул черные бархатные портьеры, прикрывавшие длинную узкую раму.