Адива Гефен - Алмазная пыль Страница 44

Она умолкла. Я смотрела на нее со злостью:

— Какой — такой?

Она не ответила.

— Ты знаешь покупателя, ради которого Магнук пошел на убийство? — спросила я.

— Почему ты спрашиваешь, Габи? Ты замышляешь новую сделку?

— Не совсем, — сказала я и потащила ее к окну. — Видишь вон того красавчика? Это мой телохранитель. А знаешь, почему его ко мне приставили? Потому что твой покупатель любит отломанные пальцы, отрезанные груди и кровоточащие головы. Ты должна знать, с кем имеешь дело!

Она прижала руку ко рту, сдерживая крик.

— Да, мы провели с ним непростую ночку. Послушай, ты должна всё рассказать Шамиру.

— Ну ты загнула! — хихикнула эта сволочь. — Подумай — мы с тобой можем кое-что заработать, покупатель не постоит за ценой. Возможно, он кажется опасным, если не получает…

— Рут, я понятия не имею, где картина.

— Пойди к Якобу! Надави на деда!

— И тогда твой коллекционер разрежет меня без наркоза?

— Что ты несешь! Речь идет о тонком ценителе искусства, о культурном человеке, который…

— …который готов приобрести также дедушкины уши, твой нос и несколько моих пальцев, как же ты не понимаешь?! Кто бы он ни был — миллиардер, сделавший деньги на лифчиках или на бельевых прищепках, — он нанял нескольких амбалов, которые сделают для него всё!

— Габи, знаешь, что ты сможешь купить на полмиллиона долларов, которые получишь за картину?

Ах так?! Теперь уже она охмуряет меня?

— Так как, Габи, детка? По рукам?

Я посмотрела на нее с отвращением.

— Пропащий ты человек, тетя, совсем пропащий, — сказала я и вышла.

— Подожди, — догнал меня ее голос. — Давай присядем… Мы с тобой можем договориться… — Но я уже взбежала по лестнице в свою квартиру, где обнаружила дедушку, сидящего на диване с книгой в руке, которую он нашел, конечно же, в книжном шкафу, бывшем когда-то его, и шепотом читающего биографию некоего Проклятогогитлера.

— Дедушка!

— Габиляйн, где ты была? Я перечитываю, как этот гад покончил с собой вместе со своей сукой… Что с тобой? Ты так выглядишь… Ты была у своей тети?

Я кивнула.

Дедушка вздохнул:

— Ох уж эта девчонка! Ну почему она такая?..

— Действительно, почему? Какая кошка между вами пробежала? Она твоя дочь, деда. Что она тебе сделала?

— Сделала, сделала такое, что я никогда ей не прощу.

— Что? Потопила «Титаник»? Украла ребенка у Линдбергов?

Он не улыбнулся:

— Это она настроила бабушку Йону против Якоба, — в его голосе была горечь и злость. — Это она нашептывала о нем всякие гадости. Это она сказала твоей матери отправить его в психбольницу.

— Я думала, это была мамина идея…

Он отрицательно помотал головой:

— Рут, как змея, говорила твоей матери: «Сделай так, сделай так». Габиляйн, в твоей тете есть много зла, зи ист ейне шлахте персон[44].

— Дедушка, — я чуть не плакала. — С этим пора покончить. Мы должны найти эту картину.

Поблекшая синева его взгляда выдавала усталость, накопившуюся за целую жизнь.

— Ее уже можно открыть миру, дедушка. Это не такой большой скандал. Кого сегодня волнует, что еврейская девушка из хорошей семьи позировала обнаженной художнику-извращенцу?! Посмотри, во что мы впутались из-за этой тайны!

Он не ответил.

— Деда, ведь чем дальше, тем хуже! Сначала Сара Курт, теперь этот Магнук, один раз бандиты проникли к тебе в дом, два раза ко мне. Что еще должно произойти, чтобы ты понял, что эта картина приносит нам одни несчастья?!

И словно в подтверждение моей правоты, снаружи послышался вой сирены, визг тормозов и хлопанье дверей полицейской машины. Раздался топот на лестнице, и, выглянув в приоткрытую дверь, я увидела скверную прическу Шамира, который стоял у двери Рут и стучал в нее кулаком.

— Макс Райхенштейн, — сказала я, — что будем делать?

24

— Шамир сказал, что вам нельзя выходить из дома! — закричал мне вслед бравый парень, приставленный для моей охраны. Мы с дедушкой тем временем продолжали идти к папиному «форду».

— Шамир здесь, разве вы не видели? — крикнула я в ответ. — Он позволил мне выйти. То есть, он даже попросил, чтобы я вышла на пару минут…

Мой телохранитель только пожал плечами.

Две штрафные квитанции украшали лобовое стекло «форда», который в сером утреннем свете казался еще более старым и запущенным. Когда, наконец, пойдет хороший дождь, который отмоет город от летней пыли? Я смяла квитанции и засунула их в карман джинсов.

— Опять рапорт? — укоризненно сказал дедушка.

— Нет. Реклама. Куда поедем?

— В «Башни любви» в Нетанию.

— А что там?

— Это дом престарелых. Там живет Цви Вайнциблат. Помнишь его? Столяр, который сделал нам книжный шкаф, гардероб и…

— Помню, конечно помню! Ты называл его «Цви из нашего города».

Дедушка улыбнулся. Слова «из нашего города» были критерием его преданности. Дедушка ходил за продуктами в дальний, более дорогой, магазин, хозяин которого приехал из Вены, костюмы шил только у герра Опенгеймера, прибывшего «оттуда», пользовался услугами Вайса — электрика «из нашего города», Топача — садовника «из нашего города» и, конечно, Цви Вайнциблата. «Как можно доверять столяру из Бухареста или, того хуже, из Варшавы!» — говорил он без тени улыбки, но с искорками смеха в глазах.

— Чем Цви может нам помочь?

— Они с Кеслерами были соседи. Его сестра обожала Эстер. Она была моложе ее на несколько лет, но всюду за ней ходила… Мирьям. Чудесная была девушка. Такая тонкая, нежная. Деликат, — и Макс Райхенштейн покраснел, как школьник. Ага, попался!

— Дедушка! Ты никогда о ней не рассказывал.

— А что рассказывать? Мои родители лелеяли мечту нас поженить, но я уехал из Вены слишком молодым, и она вышла замуж за приличного человека, аристократа. Она репатриировалась в Израиль только в сороковых годах, — он был явно смущен.

Я балдела.

«Башни любви» в Нетании казались очень неплохим местом для времяпровождения в старости, если, конечно, вас привлекают курс макраме, пассадобль и иногда — минет не слишком скромной старушки.

Я припарковалась на автостоянке и, глянув в зеркало заднего обзора, обмерла — на стоянку въезжал знакомый черный «мерседес».

— Дедушка, мы совершили ошибку…

Он оглянулся.

— Позвони своему Шамиру. Сообщи ему, где мы, — просто сказал он, и я так и сделала.

В большом патио «Башен любви», облицованном белым мрамором, тренировались энергичные старушки в спортивных костюмах. Когда мы вошли, они перестали катать огромные резиновые мячи и все как одна уставились на Макса — высокого, с седыми волосами, стянутыми на затылке. Еще бы — новый парень на деревне!

— Цви Вайнциблат на пятом этаже, квартира пятьсот восемь. Если его там нет, посмотрите в телевизионной комнате, — сказала худощавая с голубыми волосами.

Дедушка легонько постучал в дверь.

— Цви? Это Макс.

Дверь распахнулась. Перед нами стоял сморщенный тщедушный человек с горящими глазами. Он радостно обнял дедушку.

— А это, конечно, Рут! — сказал он и погладил меня по плечу. — Ты изменила прическу, но выглядишь по-прежнему прекрасно. Пре-кра-сно! — уверенно заключил он.

— Это не Рут, это Габи — моя внучка. Они совсем не похожи…

Старик, нимало не смутившись, рассмеялся.

— Заходите, я рад вас видеть! Жаль, что ты не привез Якоба, мы были когда-то веселой компанией… Он приходил ко мне в столярную мастерскую. Как он там? Да, заходите же!

Он провел нас в маленькую, очень аккуратную гостиную.

— Садитесь. Мирьям скоро тоже будет. В двенадцать часов заканчивается ее кружок, и она приходит ко мне пить чай.

Дедушка не переставая скреб предплечье. Явный признак волнения.

— Я не видел ее более шестидесяти лет… — сказал он. — Это значит, что ей уже не меньше восьмидесяти…

— Да… — улыбнулся Цви. — Время идет. Два года назад она овдовела и решила переехать сюда.

Раздался слабый стук, дверь распахнулась, и на пороге появилась маленькая светлая женская фигурка. Мирьям. Если ей и перевалило за восемьдесят, то годы об этом не знали. Ее лицо было гладким, а глаза светились такой же насыщенной глубокой синевой, как у дедушки.

Она сразу его узнала.

— Макс! — звонко крикнула она. — Как я рада тебя видеть!

— И я тебя, Мирьям, и я. Ты прекрасно выглядишь… — дедушка волновался, как старшеклассник.

— Дедушка, — негромко сказала я, вынимая из сумки распечатку, — спроси их…

Цви и Мирьям склонились к журнальному столику, куда я положила картину с тремя обнаженными девушками.

В комнате воцарилась тишина. Мирьям взяла листок, потом опустила его на столик ипечально вздохнула.