Адива Гефен - Алмазная пыль Страница 46

— Вам известно, кто это был?

Я с радостью его выдала.

— Это Идан, — быстро ответила я. — Тот, которого вы вчера видели в дедушкином дворе.

— Знаю! — бросил Шамир, выбегая из комнаты. — Он сразу показался мне подозрительным.

«Что с тобой происходит? — с болью подумала я. — Неужели баснословная сумма денег тебя ослепила?»

Я же была ему самым лучшим другом! Дедушка чуть его не усыновил. Неужели, деньги — это всё? Всегда? Для всех?

— Позвони ему, — велел дедушка.

— Душке? Ты сошел с ума?

— Позвони! Пусть он мне скажет, где они.

— Не хочу.

— Хороший парень, этот твой Душка. Нам не о чем беспокоиться.

Я набрала номер и протянула ему телефон:

— Поговори с ним сам.

Душка ответил сразу же. Дедушка задал один вопрос и слушал, кивая головой:

— Йа… Йа… Хорошо, мы приедем. Конечно, дождаться! — он отключил телефон и его взгляд напомнил мне штиль на море.

— Ну, что?

— Он у Лиора. Давай, Габиляйн, поехали! — он нежно и с любовью посмотрел на двух своих друзей: — Когда всё хорошо закончится, я приеду, и мы поговорим, — Мирьям покраснела. — А пока — вот вам номер телефона Габи, — он нацарапал номер на бумажной салфетке. — Если что-то вспомните, немедленно звоните, всё важно!

…И мы направились к знакомому памятнику на участке той проклятой земли, что поглотила Лиора, а вместе с ним — и нашу прежнюю жизнь. Не прошло и полчаса, как мы въезжали в ворота военного кладбища, где похоронили его тело, объяснив девочке, которой я была, что «Бог дал — Бог взял, да святится имя Его».

«Он избран Богом», — говорили мне мужчины, пахнувшие нафталином, и гладили меня по голове.

«Теперь он на облаке вместе с ангелами», говорили мне женщины, пахнувшие переваренной курицей.

Я сердилась на этого злого Бога. Я не хотела, чтобы Лиор сидел на облаках, хотела, чтобы он вернулся и научил меня атаковать ферзя, запирать ладью и сбивать коней. Какие еще ангелы? — кричала я, — какое ему дело до дурацких ангелов, которых собрал вокруг себя этот злобный Бог! Зачем он забирает юношей, которые даже не успели никого полюбить?! Не помню, что еще я говорила, но я видела, как люди качали головами, с любопытством меня разглядывая. Так уж устроены люди, что чужая боль для них — утешение. Вот, потом будут говорить, что у Амитов ничего уже не будет таким, как раньше, их жизнь дала трещину. Я могла представить себе, как они рассказывают о похоронах: «Его сестра металась и кричала, как ненормальная, отец упал в обморок, а мать требовала сжечь тело и не хотела, чтобы его хоронили в этой проклятой земле. Она билась в истерике. Эта женщина не разрешила его командирам присутствовать на похоронах. Сказала, что они не уберегли его, вопреки обещанию. И еще там был этот их сумасшедший, который кричал, что мальчик не умер, что он только спрятался от нацистов. И что он приведет его обратно». Я представляла себе, с какими интонациями они говорили: «Вы должны были видеть дедушку! Какой сильный старик, ни слезинки…» Что они понимали! Что они понимают…

Машина медленно скользила между могилами, проехала мимо павших в пятидесятых годах, шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых. Утро в кварталах мертвых было слишком оживленным. Бледные девушки в черной одежде высаживали на могиле полевые цветы, а две женщины в пестрых косынках стояли обнявшись у белого памятника. Женщина в цветастом халате разговаривала по-русски с большим памятником. Молодая женщина с младенцем на руках зажигала свечи, которые ветер настойчиво гасил. Несколько мужчин в соломенных шляпах беседовали, сидя на скамейке, рабочие подготавливали следующий участок к встрече нового тысячелетия. Наконец мы подъехали к участку девяностых. В этом квартале поселили Лиора.

Посетителей не было видно, сиротливо стояла деревянная скамейка, и только ветер гладил мраморные плиты.

Дедушка устремился вперед, помня дорогу наизусть.

Они стояли рядом с мраморной плитой Лиора. Оба. Газета повернул голову и помахал нам, а Душка пошел ко мне, протягивая руки.

— Привет, Ахитофель[45], — процедила я.

— Мне нужно тебе что-то рассказать…

— Заткнись, троянский конь!

— За что ты меня так?! Ты даже представить себе не можешь, что я обнаружил…

— Предатель, лицемер! — оборвала я его. — Не желаю тебя слушать. Зато Шамиру наверняка будет интересно узнать, что ты замышляешь.

— Я? Замышляю?! — он был так ошарашен, будто на него свалился таз с мокрым бельем. — Сумасшедшая ты женщина!

— Пойдем отсюда, дедушка, — сказала я. — Тут пахнет падалью.

Казалось, что Идан-предатель вот-вот заплачет.

— Ненормальная… Ты думаешь, что я… Габи, выслушай меня, я разгадал тайну вашей семьи.

— Я прекрасно справлюсь с этим сама. Идем, деда. Бери Якоба и пойдем.

Но дедушка не двинулся с места.

— Скажите ей, — умолял предатель. — Мне она не верит.

— Она растеряна, — объяснил дедушка.

— Она совсем не растеряна, она мне не верит, — и он посмотрел на меня несчастными глазами. — Ладно, пусть я Ахитофель, фараон, злодей. Ну так послушай, что скажет тебе Якоб.

Мы все уставились на Якоба, он начал раскачиваться и заговорил быстро и неразборчиво.

— Он слишком волнуется, — сказал дедушка, тяжело кладя руку на плечо друга. — Рассказывай ты.

— Я всё время думал, что кто-то что-то знает, но не говорит, — сказал Душка и посмотрел на меня. Его зеленые глазищи утащили меня к себе на дно. У Ахитофеля таких глаз уж точно не было! — Когда Шамир сообщил мне, что Якоб снова помещен в «Абарбанель», я решил к нему поехать. Я чувствовал, что слишком многое указывает мне путь. Я боялся, что головорезы, о которых говорил Топаз, доберутся до Якоба. Он умолял меня помочь ему уйти оттуда. Он был очень несчастен. Там был смех, а не охрана, — никто не принимал его всерьез. Я сказал им, что я его внук, и этого оказалось достаточно. Никто не задавал никаких вопросов. Как только мы вышли, Якоб сказал, что ему нужно к Лиору, просил отвезти его сюда. Он сказал, что спрятал картину в надежном месте. Он всю жизнь ее берёг, и только одному Лиору рассказал, где она.

— Ты хочешь сказать, что он закопал ее здесь, под камнем? С Лиором?

— Я тоже так подумал, но когда мы приехали, он сказал, что просто хотел рассказать мне об этом рядом с Лиором. Чтобы он тоже смог услышать. Он рассказал мне, где картина, — Идан вопросительно посмотрел на Якоба, и тот кивнул головой. — Он сказал, что его отец вынул картину из рамы и зашил ее под подкладку зимнего пальто Якоба. Всю войну Якоб проходил в пальто, в котором было обернутое брезентом полотно с картиной Пауля Зуциуса.

Я тут же вспомнила это пальто. Черное тяжелое пальто, которое Якоб носил не снимая, его полы волочились по земле, собирая на себя всякий сор. Бабушка Йона уверяла, что там полно червей и блох, и заставляла Якоба снимать его, перед тем, как войти в дом.

Дедушка поднял руки и бессильно их уронил. Он побледнел.

— Ой… — прошептал он хриплым голосом. — Ой-ой-ой… Майн гот… Мне плохо.

— Что случилось?

— Кажется, я его сжег много лет назад… Мне кажется… Майн гот, от него ужасно пахло, и Йона сказала… Противный мальчишка, почему ты мне ничего не сказал, Якоб?

Но Якоб улыбнулся своей сомнамбулической улыбкой и пробормотал:

— Я сказал Лиору. Лиору сказал…

Я в отчаянии повернулась к дедушке. Картина была в сожженном пальто? Владельцы «мерседеса» ни за что в это не поверят.

— Успокойся, Габриэла, — простонал дедушка. — Всё равно всему капут.

Якоб посмотрел на дедушку и что-то быстро прошептал по-немецки. К дедушке вернулся нормальный цвет лица.

— Руки вверх! — Две фигуры вынырнули из-за памятника и встали перед нами. Илия Коэн и щедрый меценат фон Шмидт. Илия держал пистолет. — Кто закричит, получит пулю в живот!

— Мистер Шмидт, — обратилась я к немцу, — как я рада вас видеть! Вы знаете, что Сюзан вас искала?

— Прекратите молоть чепуху, мисс Амит! — заорал фон Шмидт. Его английский язык был украшен остатками немецкого акцента.

— Хотите, поговорим о вашей чепухе? Только что нам стало известно, что обнаженной госпожи Геббельс с подругами больше нет с нами. Она сгорела. Да, да! Вот так вот… Нет, нет, не в «циклоне», — он ошарашено на меня уставился. — И не поверишь, как всё обернулось, а? — продолжала я. — На этот раз евреи сожгли ее. Справедливость восторжествовала.

— Закройте рот, мисс Амит! — крикнул этот мерзавец. — Жалкие евреи!

Думаю, что он сказал именно это, хотя последние слова он прокричал уже на вражеском наречии.

— А то что будет? Отведете меня в свои душевые?

— Молчать!!! — зашелся он в истерике.

— Встаньте рядом, — приказал Илия, целясь в голову дедушки. Я сжала дедушкину руку. Его ладонь была влажной. Глаза блуждали где-то вдали. Я поняла, что он что-то замышляет.