Он приходит по пятницам - Слободской Николай Страница 46

Но это всё – преамбула. Я, собственно, хотел привести доводы, ставящие под сомнение предположение о том, что маскарад предназначался для демонстрации этой вахтерше, что именно она была главной зрительницей. А что если – мне как раз это пришло в голову… что если, основным зрителем – ну, не зрителем, конечно, слушателем… эк, черт! не могу слово найти – короче говоря, основным воспринимающим субъектом этого спектакля предполагалась милиция? Что через непосредственного – случайного, в конечном итоге, – зрителя, то есть через эту самую бабку, они намеревались донести содержание своего представления до сведения милиции? Правда, зачем им это понадобилось, у меня опять же никакой разумной идеи нет. Но тем не менее… Бабка сама по себе никакого интереса для них не представляет. Ни помочь, ни помешать в их делах она не может – она даже и не подозревает об их существовании и, если бы они сами не высунулись, она бы и продолжала оставаться в неведении. Какой резон втягивать ее в эту игру, если никакой роли для нее не предусмотрено? Другое дело – милиция. Если они что-то затевали, а тем более, если главный режиссер, знал, что дело кончится появлением реального трупа, то милиция неизбежно должна стать одним из главных действующих лиц, и, зная это, они заблаговременно затевают свою загадочную игру с этим – существенно важным для них – лицом. Если они хотели своим маскарадом что-то внушить, то внушить именно милиции. В этом хоть какой-то гипотетический смысл появляется. Как ты считаешь?

Костя выслушал все измышления своего Ватсона очень внимательно и даже был, похоже, удивлен (по мнению автора смелой идеи о милиции как воспринимающем субъекте бандитского спектакля) неожиданным поворотом мысли, предложенным его партнером.

– Любопытная гипотеза. Стоит над ней подумать. Но пока что сказать мне нечего – слишком уж нетривиально, сходу не сообразишь. Потом еще вернемся к ней.

После этого они договорились о встрече на завтра и еще какое-то время рассуждали на другие темы – точнее, Костя продолжил излагать известные ему подробности дела, а Миша слушал и старался всё запомнить, не упуская ни малейшей детали.

Как я уже говорил в начале этой главы, в четверг Миша заявился в свою 317-ю комнату лишь к обеду и начал свой рабочий день с того, что, не теряя времени даром, отправился в соседнюю – самую большую в их лаборатории – комнату, где обычно толокся народ и где за большим «чайным» столом уже сидели два его коллеги по триста семнадцатой и еще человек пять из их же лаборатории. Наш герой и при обычных-то обстоятельствах редко уклонялся от участия в таких посиделках и общем трепе о том, о сём, а сейчас он и вовсе считал своим долгом быть в курсе всего происходящего в институте и приложить все усилия, чтобы не пропустить какую-нибудь существенную информацию. Вся сложность его задачи была в том, что требовалось тщательно следить за собой и, не вызывая подозрений, более или менее активно участвовать в разговорах, однако при этом одновременно «помалкивать», чтобы нечаянно не выдать своей специфической осведомленности о деталях дела, которое в эти дни было в НИИКИЭМСе главной темой всех пересудов, фантастических гипотез и неизвестно откуда берущихся слухов. Даже обсуждение внешнеполитических проблем и наводившие на Мишу скуку разговоры о футбольных матчах отошли в это время на какие-то третьестепенные позиции. Необходимость, слушая чьи-то глупости, подавлять в себе желание их немедленно оспорить и выдвинуть какую-нибудь свою интерпретацию, блистающую остроумием и убедительностью, сильно напрягало Мишу – уж очень противоречило это его характеру, – но он крепился, понимая, что, ввязавшись в спор, может ненароком и проболтаться. К сожалению, те полтора часа, которые он, неустанно борясь с собой, провел в компании своих «гоняющих чаи» коллег, не принесли ему заметного улова. Ничего нового и достойного размышления он не узнал, за исключением, правда, одной довольно забавной детальки.

Но об этом лучше как-нибудь потом. Эта небольшая (и даже можно сказать, малозначительная) история может и подождать. Отложу ее до одной из следующих глав, чтобы не отвлекаться от хронологии происходящих событий.

Миша быстро покончил со своими немногочисленными неотложными делами и разобрал еще целую груду накопившихся бумажек – надо же было чем-то заняться и обосновать свою задержку после окончания официального рабочего дня, а так хоть что-то полезное сделал – навел относительный порядок в своих записях. Когда ровно в полседьмого он, как был в толстом рабочем халате, спустился и вышел на улицу, институтские коридоры были пусты и подавляющее большинство ключей от комнат уже заняли свои места на гвоздиках в вахтерской. Судя по всему, людей в здании института, как это и предполагалось планом партнеров по сыску, оставалось совсем немного. Погода, как и обычно в это время года, не радовала душу: хотя еще и не холодно – всё же до настоящей зимы, по крайней мере, месяц, а повезет, так и дольше, – но сыро, пасмурно, тоскливо. Хочется залезть под ватное одеяло и не высовываться. Тем не менее, наш Ватсон, хоть и был в отличие от своего предшественника, привыкшего к лондонским дождям и туманам (вот где, наверное, погода – жуть!), типичным русским человеком, который, по словам Тургенева, по первобытному сильно зависит от погоды[12], чувствовал вовсе не уныние и расслабленность, а напротив, некоторый как бы душевный подъем, и с удовольствием вдыхал промозглый сырой воздух. Ну, как же! Дело ведь начинается! Настоящее увлекательное и сулящее необычные переживания дело. Правда, несмотря на такое бодрое, можно даже сказать, радужное настроение и непонятно на чем основанный оптимизм в отношении будущих результатов предпринимаемого дела, Миша довольно скептически оценивал шансы на успех конкретной сегодняшней операции. Вряд ли мы что-нибудь найдем на этой чёртовой черной лестнице. Что там можно найти? Смотри, не смотри… Написавши эту фразу, я вспомнил аналогичное выражение, промелькнувшее в рассказе злополучной потерпевшей Бильбасовой: что же можно в коридоре увидеть – смотри, не смотри. И подумал, что между двумя этими выражениями существует не только формальное сходство. Ну, да читатель скоро обнаружит это и сам.

Завернув за угол институтского здания, шагающий бодрым шагом наш сыщик-неофит с удивлением обнаружил, что уже подошедший к дверям черного хода и дожидавшийся его Костя появился на месте встречи не один: с ним был какой-то тощеватый высокий парень в болоньевом плаще и при галстуке. Со знакомства с этим откуда-то вынырнувшим субъектом и началась встреча. Поздоровавшись, Костя представил пришедшего с ним типа:

– Вот, Михаил, знакомься: это Олег. Наш молодой коллега. Будет вместе со мной заниматься делом Мизулина. А это, – он обернулся к парню, – Михаил Григорьевич – научный сотрудник (он тоном выделил эпитет научный) НИИКИЭМСа. Он любезно согласился быть нашим консультантом и гидом по разным закоулкам сего института.

– Может, обойдемся как-нибудь без отчеств? К чему это? Михаил – он кивнул новому знакомому, – рад познакомиться.

К Мише сроду никто не обращался как к Михаилу Григорьевичу. Ну, разве что в отделе кадров или на общеинститутском семинаре, где придерживались умеренно официозного тона. А так – в лаборатории и, вообще, в подавляющем большинстве контактов между собой – и сам Миша и прочие, за исключением завлабов и нескольких уже далеко зашедших за сорокалетний рубеж сослуживцев, были Мишами, Катями, Славами, Вовами, Танями и так далее. Это не то, что на втором этаже, где какая-нибудь ничего не значащая сопля норовит представляться Натальей Анатольевной[13].

Покончив с формальностями, Костя, не рассусоливая понапрасну, взялся за дело:

– Давай, – обратился он к Олегу, – сейчас к вахтерше – я тебя с ней познакомил уже. Возьмешь у нее три ключа: раз, – он загнул палец, – ключ от этого замка, – он мотнул головой в сторону двери, у которой они стояли, – два – от замка на этой же двери, но внутреннего, и три – ключ от двери на черную лестницу с первого этажа. Запомнил? Давай, по-шустрому. И быстро назад. Чего нам тянуть.