Жорж Сименон - Бегство г-на Монда Страница 5

Около площади Бастилии Монд перекусил – помнится, он пересек наискось Вогезскую площадь – в маленьком ресторанчике с бумажными салфетками на мраморных столиках.

– Завтра!

Потом прогулялся вдоль Сены. В этом он тоже непроизвольно выполнил давным-давно установленный ритуал.

Но еще оставались стыдливость, неловкость. Он действительно был новичок. Чтобы сделать все правильно, чтобы дойти до конца, ему следовало спуститься по каменной лестнице к воде. Каждый раз, переезжая утром через Сену, он бросал взгляд под мосты, чтобы оживить старое воспоминание еще тех времен, когда учился в коллеже Станислава и для прогулки ходил туда пешком; под Новым мостом он увидел двух стариков неопределенного возраста, всклокоченных, грязных, словно неухоженные статуи; они сидели на груде камней, один жевал хлеб, другой обматывал ноги полотняной тряпкой.

Монд не знал, который час. И ни разу не задумался об этом с тех пор, как вышел из банка. Улицы опустели. Автобусы проходили все реже. Потом появились толпы людей, которые громко разговаривали – должно быть, из театров и кино повалила публика.

По его понятиям, ему следовало найти какую-нибудь простенькую гостиницу вроде той, что он видел возле Вогезской площади. Но он еще не решался. Из-за своего костюма, из-за трехсот тысяч франков.

Около бульвара Сен-Мишель он вошел в скромный, но приличный дом. Пахло едой. Ночной портье в домашних туфлях долго перебирал ключи, прежде чем вручил один из них постояльцу.

– Пятый этаж. Вторая дверь. Постарайтесь не шуметь.

Впервые, в сорок восемь лет, словно сделав себе подарок на день рождения, о котором никто не вспомнил, он оказался совсем один, правда еще не став человеком улицы.

Его никогда не покидал страх кого-нибудь обидеть, оказаться не на своем месте. Нет, не из робости. Себя самого он не стеснялся, он стеснялся смутить других.

Вот уже минут десять он бродил вокруг узкого дома, найти который не составило большого труда. Светило солнце, благоухающее съестное, переполнив мясные и молочные, выплеснулось на тротуар, и пробираться сквозь толпу домашних хозяек и торговцев, которыми кишел рынок на улице Бюси, было нелегко.

Время от времени инстинктивным движением, которого он и сам стыдился, г-н Монд ощупывал карманы, чтобы убедиться, не украдены ли деньги. А кстати, как он поведет себя, если вдруг придется переодеваться при посторонних? Вопрос занимал его какое-то время, однако он нашел решение-бумага и бечевка. С бумагой все просто: достаточно купить газеты в любом киоске. Но не глупо ли покупать целый моток бечевки, когда нужен лишь небольшой кусок?

Именно это он и сделал. Еще пришлось долго идти по кварталу, где продавали только продукты, пока наконец не встретился писчебумажный магазин.

Доставать деньги при всех Монд не мог, поэтому зашел в бистро, заказал кофе, спустился в туалет. Туалет находился в подвале, рядом с бутылками; дверь не закрывалась. Это было узенькое – плечи касались стен помещеньице с серой цементной дырой в полу.

Монд завернул деньги в газету, накрепко перевязал бечевкой, остатки бумаги и веревки бросил в дыру, а когда спустил воду, она брызнула с такой силой, что замочила ботинки и обрызгала брюки.

Кофе он так и не выпил. Сознавая, что вид у него виноватый, вернулся, чтобы проверить, не следит ли за ним владелец заведения.

Потом он направился к узкому дому с голубым фасадом и надписью жирными черными буквами:

Прокат и продажа одежды.

– Вы знаете, что делает Жозеф с одеждой, которую вы ему отдаете? довольно неприязненно заметила ему однажды жена. – Он перепродает ее на улице Бюси: вы же отдаете ему почти новые вещи.

Она преувеличивала. Всегда преувеличивала. Она страдала, когда деньги транжирились.

– Не понимаю, к чему эта благотворительность: мы ему платим, и платим хорошо, даже намного больше, чем он заслуживает.

Он вошел. Маленький человек, с виду армянин, встретил его, вопреки ожиданиям, без всякого удивления. Заикаясь, г-н Монд спросил:

– Мне бы костюм, простенький, неброский... Не знаю, понимаете ли вы, что я имею в виду?

– Что-нибудь все-таки приличное? Если бы он осмелился, то сказал:

– Обычный костюм, как у всех.

По всему дому, во всех комнатах висела разная одежда, в особенности фраки, костюмы для верховой езды и даже два полицейских мундира. – Ткань потемнее, да? Не очень новый?

Вскоре Монд заволновался, потому что оставил пакет внизу, а сам находился сейчас на третьем этаже. Вдруг украдут?

Ему показывали костюмы, но почти все были ему либо тесноваты, либо велики-то рукава длинны, то брюки. Он стоял посреди комнаты в трусах, когда вошла женщина, жена торговца: она пришла что-то сказать мужу и не обратила никакого внимания на посетителя.

За кого его принимают? Конечно, за человека, который скрывается. За вора, убийцу, банкрота! Он страдал. Превращение оказалось мучительным. Зато примерно через час он будет свободен.

– Вот, кажется, пиджак на вас. Не знаю, найдутся ли подходящие брюки. Хотя постойте. Вот эти...

Монд согласился, не решаясь возражать. Правда, одежда оказалась лучше, чем ему хотелось: он выглядел в ней благополучным служащим, аккуратным бухгалтером.

– Может, возьмете еще обувь, белье? Он взял. Так же как и предложенный ему фибровый чемоданчик отвратительного коричневого цвета.

– В этом и пойдете?

– Если не возражаете, я оставлю у вас свои вещи?

Он увидел, как армянин разглядывает марку портного на костюме, и пожалел о своих словах. Он не боялся, что его будут преследовать. Ему такое и в голову не приходило, но зачем же оставлять следы?

Когда он вышел, пакет лежал на старом месте. Торговец протянул его г-ну Монду. Интересно, догадался ли он на ощупь, что это деньги?

Было десять. Время... Нет, хватит думать о том, что он делал в другие дни в это время. Пиджак чуточку жал в плечах. Пальто – значительно тоньше его собственного – давало ощущение легкости.

Почему он, не колеблясь, пошел на угол бульвара Сен-Мишель и стал ждать автобус на Лионский вокзал? Он даже не раздумывал. Не задавался вопросом: делать так или иначе?

Он опять следовал программе, намеченной ранее, но намеченной не им. Ведь еще накануне у него не было никакого решения. Все шло откуда-то издалека, из повседневного прошлого.

На площадке автобуса он снова ощупал карманы. Наклонился, чтобы посмотреть на себя в стекло. Ничто не удивляло его. Он ведь, как и после первого причастия, всегда ждал, ждал чего-то, к чему стремился и что все никак не приходило.

Было странно идти в толпе по залу ожидания с одним лишь, как у большинства пассажиров, чемоданчиком в руке, отстоять очередь в кассу, а затем покорно произнести:

– Марсель.

Его не спросили, какой класс. Дали билет третьего, на который он посмотрел с любопытством, – цвет был непривычный, сиреневый.

Монд так и шел в толпе. В общем-то, главное – не сопротивляться течению. Его толкали, давили, били по ногам чемоданами, чья-то детская коляска ударила в поясницу; громкоговоритель орал приказы, поезда свистели, и Норбер вместе с другими влез в купе третьего класса, где уже сидели три закусывающих солдата.

Больше всего ему мешал пакет, который он не догадался убрать в чемодан. Правда, чемодан и так был набит, но Монд открыл его, переложил, и место нашлось.

Неужели для него наконец началась жизнь? Он не знал. Боялся спрашивать себя. Так же как пластырь и пожелтевший палец парикмахера, его смущал запах купе, поэтому, когда поезд тронулся, он устроился в коридоре.

Глазам открывался прекрасный и в то же время жалкий вид – ряды высоких почерневших домов, мимо которых пролегал путь, домов с сотнями, тысячами закрытых или открытых окон, вывешенного белья, радиоантенн, изумительное – и в ширину, и в высоту-нагромождение кишащей жизни, от которой поезд вдруг оторвался, как только проехали улицу, уже похожую на шоссе, с последним бело-зеленым автобусом.

Потом г-н Монд уже не думал. Ритм движения завладел им. Это было все равно как плавная музыка, на которую вместо слов накладывались обрывки фраз, воспоминаний, образов, мелькавших перед глазами: одинокий домишко в поле и стиравшая у дверей толстуха; начальник станции, размахивающий красным флажком на игрушечном вокзале; пассажиры за спиной, которые беспрерывно ходили в туалет; ребенок, хныкавший в соседнем купе; один из солдат, который, открыв рот, спал в углу, согревшись на солнышке.

Он не знал ни куда едет, ни что будет делать. Он просто уехал. Позади ничего не осталось. Как ничего и не брезжило впереди. Он словно повис в пространстве. Ему захотелось есть. Все вокруг ели. На одной из станций он купил черствые бутерброды и бутылку пива.

В Лионе уже стемнело. Сам не зная почему – искушение нырнуть в темноту, усеянную огнями? – он чуть не вышел из вагона, но поезд тронулся, и г-н Монд не успел решиться.

В нем еще столько всего, в чем он разберется позже, когда привыкнет, доберется до конечной станции, приедет наконец Куда-нибудь.